История о том, как автор превратился в пожирателя ковров
Владимир ПЛЕТИНСКИЙ
Дело было на второй год моей израильской жизни, когда я уже переехал из Ашдода в Тель-Авив и начал осваиваться в городе, который спустя какое-то время понял и полюбил от всей души.
Отужинав великолепным арбузом, я направился на свидание с хозяином квартиры, которую мы снимали — пришло время очередного платежа. Вызывать такси не надо было: достаточно было проехать на лифте несколько этажей. Хлебосольный Авраам (эй, кто там говорит, что персидские евреи — страшные скупердяи?) искренне радовался моим визитам, ему льстило, что он общается с журналистом газеты "Хадашот", знакомым с самим Буки Наэ. По тому, что Авраам (именно так он просил себя называть, а не Ави) превыше всех ставил Буки, можно понять круг его интересов: Наэ — самый знаменитый в Израиле криминальный репортер.
Когда я протянул хозяину конверт с наличными, он отвел мою руку в сторону:
— Это потом, потом. Садись, пообщаемся. Расскажи, что там Буки нового накопал на Абарджилей?
Я, попивая свежезаваренный чай, честно поведал все, что знал по свежим публикациям Наэ. Авраам смотрел на меня так, будто к нему с горы Синай спустился сам Моше-рабейну со скрижалями и поведал первому из избранных тайный смысл десяти заповедей.
После этого Авраам заговорил о футболе и был ошарашен, когда услышал от меня, что я недавно брал интервью у вратаря тель-авивского "Маккаби" Александра Уварова, да еще побывал у того дома. Это оказалось еще круче явления Моисея — тут уж я стал подобен неопалимой купине, пылавшей, но не сгоравшей, а главное — вещавшей гласом Всевышнего.
Должен сказать, что общение с квартировладельцем меня не напрягало. Человек простой, но неглупый, он излучал позитив. К тому же не грех было в свободный вечер поупражняться в иврите.
И вот на языковом фронте меня ждал казус.
— Смотри, у меня есть огромный ковер, — после обсуждения футбольных баталий, в которых я больше слушал, чем говорил, сказал Авраам. — Я его хочу отдать тебе.
— Спасибо, у меня есть, как раз сегодня купил, — ответствовал я. — Я его разрезал и положил в холодильник.
Авраам ошарашено посмотрел на меня. Представить себе, зачем надо разрезать ковер, да еще засовывать в холодильник, он не мог. Как не мог догадаться, что я, ощущавший арбузное послевкусие, элементарно перепутал "шатиах" (ковер) и "аватиах" (арбуз). Причем меня так заклинило, что я упорно слышал именно "аватиах".
— Ковер очень хороший, ручной работы, такой разрезать нельзя, — осторожно заметил Авраам.
Про ручную работу я пропустил мимо ушей и изрек:
— Я уже большой кусок съел перед тем, как идти к тебе.
Авраам чуть не упал со стула.
— Ты сегодня ел ковер? — вытаращив глаза, спросил он.
— Да, и не только сегодня. У нас в Израиле они отличные — и вкусные, и без косточек. В Узбекистане — ты же знаешь, что я жил в Ташкенте, — они тоже хорошие, но косточек очень много, приходилось все время плеваться.
— А кроме тебя в Узбекистане еще кто-то ел ковры? — глянув на меня добрым взором районного психиатра, поинтересовался мой собеседник.
— Все ели. Это же так вкусно.
— И твой отец ел ковры? Он такой солидный…
— Да, мы сегодня вместе ели — и я, и мои родители, и моя жена, и наш сын.
Сцена семейного поедания ковра так впечатлила Авраама, что он позвал жену.
— Мирьям, представляешь, они едят ковры, — поведал он ошеломлено. — А в Русии у них ковры были с косточками, и они их тоже ели.
— Не в Русии, а в Узбекистане, — поправил его я.
— Ай, какая разница, — махнул рукой Авраам. — Скажи, а что, все русские едят ковры?
— Не все. Те, кто живет на севере России, их почти не видят.
— А если бы видели, то стали бы есть?
— Конечно! Это же так вкусно.
Авраам и Мирьям переглянулись. Страна, в которой все питаются коврами или хотя бы готовы их пожирать, вызывала ужас. А тут еще эти странные "русские" ковроеды понаехали. Будто не люди, а моль какая-то налетела.
Тут Авраам, почему-то посмотрев на затоптанный ковер под ногами, задумчиво произнес:
— А вот мы никогда не ели ковры. Мои родители один большой ковер смогли вывезти из Ирана. Несколько лет вся семья спала на нем — пока мы смогли купить наши первые кровати.
Тут уж пришло время выпадать в осадок мне. Я-то продолжал слышать не "шатиах", а "аватиах". А посему попытался представить, как немалая семья персидских евреев размещается на арбузе — пусть даже гигантском.
— Наверно, было очень неудобно спать, — вежливо заметил я.
— Я плохо помню, но он очень мягкий, толстый. Сейчас он лежит у нас в спальне. Представляешь, в этом году уже сорок лет, как мы приехали, а ковер совсем как новый!
Хорошо сохранившийся арбуз, которому уже четыре десятилетия, произвел на меня неизгладимое впечатление. И, конечно же, я с радостью согласился на него посмотреть.
В спальне никаких арбузов не было. Зато был шикарный персидский ковер, на который в обуви я наступать не стал. А, разувшись, почувствовал, как нога утопает в этом чуде иранского ковроткачества.
— Надеюсь, такие ковры ты не кушаешь? — вежливо обратился ко мне Авраам.
И тут в моем мозгу что-то переключилось, однако не до конца. То есть, я понял, что мне задан странный вопрос, но еще не ощутил, что первопричина этой загадочности кроется во мне.
— Я же не моль, — рассмеялся я. — Это только моль ест ковры!
— Но ты же только что рассказывал, что постоянно питаешься коврами…
Это был момент истины. Я наконец-то сообразил, что позорно перепутал "шатиах" и "аватиах". И честно признался в своей ошибке.
Вдоволь насмеявшись, мы позвали Мирьям. Эта милая женщина так демонически хохотала, что, думаю, все обитатели улицы Моше Даян оторвались от телевизора и гадали, из кого где-то поблизости изгнали беса — дибука.
Прощаясь, я поблагодарил Авраама за предложение, но вежливо отказался от него: нам привезенные с доисторической родины ковры девать было некуда.
Не раз впоследствии при встрече мой квартировладелец, поздоровавшись, спрашивал:
— Когда ко мне в гости придешь? Я специально для тебя самый большой ковер разрежу!
https://www.isrageo.com/2015/01/17/vobla082/
