История на исходе субботы
Яков ШЕХТЕР
Фото автора
Низко висящее вечернее солнце слепило глаза. Выйдя на крыльцо, Мирл прикрыла лицо тыльной стороной ладони. Из деревни несло дымком, манящим запахом вечернего хлеба. Позванивая колокольчиками, возвращались с пастбища коровы, пастух, проходя мимо крыльца, уважительно приподнял шляпу и щелкнул длинным бичом.
– Ого-го-го, госпожа Мирл, сегодня я загляну к вам на рюмочку!
Степан, деревенский пастух, каждый вечер приходил в трактир на околице, которым владел муж Мирл – Элиэйзер-Липман. Пил он всегда две чарки, долго сидел, разговаривая с другими крестьянами, а иногда, если в трактире было пусто, доставал свою дудочку и наигрывал заунывные мелодии, которые сочинял на пастбище. Жена Степана вместе с двумя детьми угорела несколько лет назад. В тот день было ветрено, пастух рано ушел из дому, а жена, чтобы сохранить тепло, прикрыла вьюшку.
– Госпожа Мирл, – спрашивал Степан хозяйку. – Вот у тебя с мужем нет детей, а у меня были, да померли. Что лучше?
– С Неба спускается только добро, Степан, – отвечала Мирл. – Но мы не всегда его понимаем.
– Да уж какое добро, когда дети помирают, – отвечал Степан и заказывал еще рюмочку.
– Лучше так, чем всю жизнь мучиться, – думала Мирл. – Без конца высчитывать, кто виноват, молиться, плакать по ночам. Хоть раз ребеночка обнять, прижать к сердцу родное существо.
А с другой стороны, растить деток, смотреть, как они делают первые шаги, как начинают говорить, учить их грамоте, провожать в школу, встречать с отцом из синагоги, а потом похоронить….
Она зябко передергивала плечами.
– Действительно, что лучше? Ох, ох, что же лучше?
Стадо медленно прошло мимо. Уставшая от лая и беготни собака пастуха замыкала шествие. Мирл уже хотела вернуться в трактир, как из-за поворота дороги показалась телега.
« Гости, – подумала Мирл. – Кто еще окажется тут под вечер?»
До ближайшей деревни было больше двадцати верст, значит, путники заночуют в трактире. Элиэйзер-Липман недавно пристроил к старому зданию новое помещение, мест хватит на всех.
Спустя несколько минут телега въехала во двор. Шестеро еврейских нищих соскочили с телеги и подошли к крыльцу. Седьмой, худой старик с лицом, покрытым красными пятнами проказы, остался сидеть.
– Здравствуй, хозяюшка, – обратился к Мирл один из нищих. – У вас не найдется места в сарае и охапки сена, чтоб мягче спалось?
– Почему в сарае? – удивилась Мирл. – У нас очень удобные кровати для гостей.
– Кровати, может, и удобные, – вздохнул нищий, – да только денег у нас нет. Еле набрали, чтоб уплатить балагуле.
– А откуда вы приехали? – спросила Мирл.
– Из Аниполи, – ответил нищий. – Мы там прожили несколько месяцев и хотим попытать счастье в другом городке. Поначалу всегда подают хорошо, а потом, когда привыкают, еле на хлеб набирается.
– И куда же вы сейчас?
– В Лиженск.
– Заходите, – Мирл широко отворила входную дверь. – О деньгах не тревожьтесь, вы наши гости.
Обрадованные нищие с возгласами благодарности устремились в трактир. Когда они сидели за столом и, нахваливая, хлебали густой борщ, на пороге возник седьмой нищий. Мирл содрогнулась от отвращения – его лицо, от подбородка до макушки, покрывала ярко-красная проказа. Сквозь прорехи одежды были видны струпья, белые чешуйки мертвой отшелушившейся кожи толстым слоем лежали на воротнике.
Хромая, он подошел к столу. Нищие сдвинулись, освобождая место: рядом со стариком никто не хотел сидеть. Мирл поставила перед ним миску с борщом и запомнила, как располагаются выщерблины на ее краю, чтобы потом выкинуть миску вместе с ложкой.
Насытившись, нищие попросили истопить баньку.
– Мы три недели не мылись, чешемся, испачкаем постели, – объясняли они Мирл.
Элиэйзер-Липман тут же отправился к баньке, небольшому деревянному домику на заднем дворе. Через час нищие пошли мыться. Старик остался сидеть в углу большой комнаты трактира. Он то разматывал тряпки, прикрывающие сочащиеся гноем раны, то снова заматывал их. Мирл старалась не глядеть в его сторону.
Шестеро нищих вернулись с просветленными, распаренными лицами. Элиэйзер-Липман подал каждому чарку водку. Благословениям и добрым пожеланиям не было конца.
– А почему вы не идете в баню? – спросила Мирл у старика, наконец-то приведшего в порядок свои повязки.
– Ноги плохо держат, – ответил он. – Боюсь упасть. Ах, как бы я хотел помыться горячей водой!
Мирл секунду поколебалась, а потом предложила:
– Я помогу вам.
– Не побрезгуешь, дочка? – спросил старик.
– Не побрезгую.
Она пошла со стариком в баню и, словно медсестра, заботливо терла и мылила его тщедушное, покрытое проказой тело.
Потом быстро вернулась во внутренние комнаты трактира, отыскала подходящее из мужниной одежды и принесла старику. Удивительное дело, хотя Элиэйзер-Липман был куда полнее и выше, его рубаха и брюки пришлись впору.
Утром, после молитвы и завтрака, нищие собрались в дорогу.
– Я хочу благословить тебя, дочка – сказал старик, забравшись на телегу. – Пусть твои дети станут похожи на меня.
Телега тронулась. Мирл застыла с ноющей болью в сердце. «Чтобы мои дети стали такими же прокаженными, как этот старик? Чтобы так же скитались в нищете по дорогам? Нечего сказать, хорошенькое благословение!»
Телега отъехала от ворот несколько метров и вдруг, прямо на глазах изумленной Мирл, вместе с лошадью и нищими растворилась в сияющем утреннем воздухе.
Через три года у Мирл и Элиэйзер-Липмана было два сына, Элимейлех и Зуся. Когда они выросли, их стали называть святыми братьями. В еврейскую историю братья вошли под именами Ребе из Лиженска и Ребе из Аниполи.
Когда ребе Шнеур-Залман, автор книги «Тания», рассказал эту историю своим хасидам, один из них спросил:
– В трактате «Санхедрин» написано, что Мошиах – это прокаженный нищий, сидящий у ворот Рима. Он то разматывает повязки своих ранах, то снова заматывает. Уж не ….
Алтер Ребе взмахом руки не дал хасиду договорить.
