Разговор с писателем, публицистом и физиком Александром Гордоном
Борис ЛЕВЕНБЕРГ
— Мы так давно и хорошо знакомы, что я не могу надеть маску интервьюера, который нашел тебя из-за интереса к твоей публицистике и эссеистике. Я чувствую, что нахожусь в особом положении – я твой единственный соавтор вне твоей специальности, физики. Ты написал стихотворение на иврите, а я – мелодию, и так родилась песня «Мое сердце на Востоке» с названием стихотворения Иегуды Галеви. А недавно ты окончил выпуск "пенталогии" (пятикнижия") историко-биографических очерков. Что это за работа?
— С 2016 по 2021 год я выпустил пять томов очерков: "Безродные патриоты", "Коренные чужаки", "Урожденные иноземцы", "Посторонние" и "Своя Инострания". Этот пятитомник содержит примерно 1500 страниц и состоит из более, чем 100 историко-биографических эссе о выдающихся европейских евреях в период эмансипации, после выхода народа из гетто и местечек, их жизни, судьбе, мыслях, надеждах, мечтаниях, иллюзиях, триумфе, разочарованиях, победах и поражениях. Среди героев Б.Спиноза, М.Мендельсон, Г.Гейне, Ф.Мендельсон, К.Маркс, Ф.Лассаль, З.Фрейд, Л.Фейхтвангер, С.Цвейг, Р.Люксембург, А.Цвейг, Э.Ласкер, Б.Пастернак, О.Мандельштам, Ф.Кафка, А.Эйнштейн, Т.Герцль, А.Дрейфус, И.Эренбург, Л.Троцкий, М.Урицкий, К.Радек, Д.Богров (убийца премьер-министра России П.Столыпина), Л.Каннегисер (убийца Урицкого), Н.Бор, основоположники сексуальной революции Д.Лукач и В.Райх и многие другие. В книгах — рассказ о тяжести несения национального бремени, о дилеммах в выборе еврейских и нееврейских путей в мировоззрении, творчестве и жизни замечательных евреев, об их психологической двойственности в отношении к своему народу и к нациям и странам, в которых они жили. В книгах также содержатся очерки проблемного обобщающего характера о еврейском юморе, о путях, которые выбирают евреи, о «последнем слове демократии», о России сквозь призму пословиц и поговорок и об Израиле, а также о многом другом, но еврейском.
Читайте в тему:
— Может быть, в дальнейшем я задам более умные вопросы, а пока ограничусь банальным – спрошу о твоей двойственности: почему ты, физик, стал писать эссе, публицистику, рассказы и даже стихотворение на иврите, из которого родилась наша песня?
— Мозг человека состоит из двух полушарий. Основной сферой специализации левого полушария является логическое мышление. Это полушарие мозга отвечает за языковые способности. Оно контролирует речь, способности к чтению и письму, запоминает факты, имена, даты и их написание. Левое полушарие отвечает за логику и анализ. Числа и математические символы также распознаются левым полушарием. Основной сферой специализации правого полушария является интуиция. Оно занято обработкой информации, которая выражается не в словах, а в символах и образах. С помощью правого полушария человек понимает метафоры. Оно дает людям возможность мечтать и фантазировать. С помощью правого полушария человек может сочинять различные истории. Грубо говоря, одно полушарие ответственно за точные науки, другое – за всякую гуманитарную всячину. Я решил, что жизнь намного интереснее, если интенсивно функционируют оба полушария.
— Ты упомянул информацию о работе человеческого мозга и о двух его полушариях. Я читал различные публикации на эту тему. Везде говорится о том, как развитие правого полушария влияет на левое, на занятия наукой. И везде приводится классический и увы, затасканный пример о том, что Эйнштейн играл на скрипке! Меня же всегда интересовал вопрос – а существует ли процесс обратного влияния левого полушария на правое? Ты замечательно состоялся и в науке, и в литературе! Поэтому мой вопрос к тебе – как ты сам понимаешь и ощущаешь, насколько и как твои занятия наукой-физикой помогают тебе заниматься литературным творчеством?
— Занятия физикой приучают к строгости и организованности мышления. Я пишу эссе на исторические темы. Надо следить за логикой. Писатель с неразвитым левым полушарием находится под влиянием своей интуиции и эмоциональных, иррациональных импульсов. Доминирование правого полушария над левым может увести далеко от исторического исследования, которое я обязан проводить. Для меня существует разница между любимыми авторами и любимыми героями моих эссе. Первых намного больше, чем последних. Это разделение – результат конкуренции между двумя полушариями мозга: мне нравятся произведения некоторых моих героев (работа правого полушария), но не нравятся их взгляды (работа левого полушария).
— Что закодировано в названиях книг пенталогии? Я вижу в них сплошные парадоксы: "Безродные патриоты", "Коренные чужаки", "Урожденные иноземцы".
— Первая книга пятитомника называется «Безродные патриоты», но тот, кто знаком с событиями 1949 года в СССР, легко усмотрит за этим названием тогдашнюю презрительную кличку евреев, деятелей искусства и культуры, – «безродные космополиты». У людей, не имевших отечества и языка, у людей, чей народ пережил геноцид в недавно закончившейся Второй мировой войне, отнимали право на занятие искусством и культурой народов СССР. Коренным чужакам, евреям, было объявлено, что они «безродные космополиты», люди ниоткуда, неспособные понять русскую или украинскую культуру, литературу, театр и музыку русского, украинского и других народов СССР, что они могут лишь внедрять чужое, иностранное и загрязнять чистое, подлинное, национальное. От незваных гостей потребовали снять маски и прекратить прикидываться деятелями национального искусства. По словам одного из главных героев-жертв космополитической травли, друга моего отца, писателя Александра Борщаговского, «обвинялась кровь». Среди носителей обвиненной крови были мои родные. В марте 1949 года мой отец Яков Ильич Гордон и сестра моей матери Лия Яковлевна Хинчин были объявлены «безродными космополитами» и уволены из Киевского университета и Киевской консерватории соответственно. Двое из четырех трудоспособных членов нашей семьи одновременно лишились заработка, были подвергнуты внесудебным преследованиям, проработке на собраниях и осуждению в газетах и вынуждены были покинуть Киев.
— Я понимаю эмоциональный источник твоих писаний, но темы, на которые ты пишешь, значительно шире.
— Понятие «безродные космополиты» было неточным, ибо космополитизм должен связываться с широтой взглядов и терпимостью и противопоставляться узости национализма. В 1940-х годах евреи, деятели культуры, старались внести вклад в национальную культуру республик СССР. Поскольку у них отнимали право представлять отечественную культуру, точнее было бы назвать их «безродными патриотами». Явление «безродных патриотов» выходило далеко за пределы СССР и уходило в глубину истории евреев. Двойственное отношение к своему и другим народам и тема безответной любви евреев к европейским нациям и странам, в которых они родились, стали лейтмотивом биографических очерков, помещенных в пятитомнике. Я хотел показать дилеммы и раздвоенность жизни евреев в диаспоре в эссе о некоторых выдающихся представителях нации. Я старался изобразить духовный мир своих героев, «безродных патриотов», «коренных чужаков» и «урожденных иноземцев» и показать бремя, которое они несли в силу своего происхождения. Дуальность, порожденная желанием быть «нормальными», как все, и оставаться евреями, или разрыв с еврейством ради «более высоких идеалов», стали национальной экзистенцией.
— С чего началась работа над "пятикнижием"?
— В 1998 году я работал в Германии, и ко мне прилетел сын из Израиля. Я подвел его к дому на Болькерштрассе 53 в Дюссельдорфе и, указав ему на дверь, сказал: «Здесь родился и вырос человек, который разрушил семейную жизнь моих родителей и лишил меня отца». Это был дом, где родился немецкий поэт Генрих Гейне, творчеством которого всю жизнь занимался мой отец. Отец писал о влиянии Гейне на поэтессу Лесю Украинку, за что его обвинили в космополитизме. Власти не ошиблись: он и был космополитом. Несмотря на то, что отец знал, что он космополит, он бросился доказывать властям обратное. От окончательного уничтожения его спас тот же человек, который стал невольным виновником его несчастий – Гейне. Генрих Гейне был мобилизован на то, чтобы снять с моего отца-космополита обвинение в космополитизме. Маркс был другом Гейне, а Ленин – почитателем его чуть ли не революционной поэзии. В 1844-м году, в день сорокасемилетия Гейне, Энгельс опубликовал в английской газете следующее сообщение: «Великий поэт Генрих Гейне присоединился к нам и опубликовал сборник политической поэзии, проповедующей социализм». Причисление Гейне к революционерам-социалистам было преувеличением двадцатичетырехлетнего Энгельса. У Гейне, поэта, журналиста, сатирика, никогда не было никакого учения. Он не присоединялся ни к какому политическому течению. Гейне был слишком тонкой натурой и глубокой личностью, чтобы можно было покрасить его в один, причем красный, цвет. Отцу удалось с помощью цитат из Маркса, Энгельса и Ленина доказать, что Гейне – великий революционный поэт, могущий влиять и на национальных поэтов советских республик. После многомесячного обивания высоких московских порогов отец получил справку о том, что он не космополит… С помощью Гейне семейная история стала превращаться в историю сложной, духовно расщепленной жизни великого немецкого поэта еврейского происхождения. В образе Гейне я, наверное, впервые заметил взволновавшую меня дихотомию евреев. Для меня поэт стал первым героем серии очерков о замечательных евреях с дуальным сознанием.
— Я понимаю, как твоя деятельность в литературе вытекает из твоей биографии. Однако мне не совсем ясно, что ты хочешь от евреев. Они не могли быть, как все. Избранный народ – это ведь избрание быть в очень сложном положении, под давлением Б-га и людей, не евреев, чаще всего титульных, могущественных наций.
— Я просто описываю поведение своих героев в экстремальных условиях. Я не обвиняю, а описываю. Идея дуальности – не обличение, а констатация факта. В книге «Иерусалим» (1783) Моисей Мендельсон, дед твоего коллеги композитора Феликса Мендельсона, пытался показать, как его версия еврейской жизни, основанной на разуме, соответствует главным идеям Просвещения. Можно быть евреем, соблюдающим заповеди, и просвещенным немцем. Он считал, что евреи – культурная, религиозная, но не национальная группа. Еврейский либерализм, «Хаскала» была результатом стремления евреев снять с себя традиционный облик обитателя местечка или гетто, читающего и изучающего одну единственную книгу, единственную в своем роде Книгу, но только одну. Еврейский либерализм должен был решать две противоречившие одна другой задачи: 1) «улучшить» и «модернизировать» еврея, показав его «нормальность» и «равенство» неевреям, 2) не потерять сущность еврейства, которая, по определению, не должна подвергаться изменениям. Это было двойное бремя – тяжелая ноша, многим не по плечу.
— Я не встречал идею дуальности в литературе и истории, но о большинстве твоих героев уже писали и писали много. В чем новизна?
— О любви написано еще больше, чем о героях моих произведений. Тем не менее эта тема актуальна: о любви пишут и будут писать всегда. Моя тема, на мой взгляд, актуальна уже долгое время. У евреев как народа сложная судьба. Они стоят перед постоянным выбором. Избранный народ должен постоянно выбирать. Он в движении, в развитии и под давлением. Это народ-непоседа, ведомый собственным недовольством, любопытством, сопровождаемый нелюбовью других народов и страстью к перестройкам. Жизнь в рассеянии и комплексы рассеяния в Израиле – атрибуты еврейской жизни. Важно также, как писать. Я много работаю над словом и над обрисовкой исторической обстановки и связей героев с известными предшественниками и современниками. Я не пишу статьи, а эссе и очерки. Это литература, а не научное исследование. Я стараюсь писать как можно более ярко, емко, кратко и, как мне кажется, интересно для читателя. Я стремлюсь описать соприкосновение моих героев с еврейской проблемой и несение ими ее бремени. Нигде не исчерпываю тему, а лишь показываю некоторые аспекты взаимодействия героя с еврейским вопросом и ставлю многоточие, желая втянуть читателя в продолжение «диалога» с героем. Во время написания очерка я стараюсь вжиться в образ своего героя, стремлюсь представить его затруднения, колебания и надежды и «полемизирую» с ним. Из такого подхода могла, как мне кажется, появиться и новизна.
— Тебе известно, что я знаю много анекдотов и люблю их рассказывать. В твоих книгах есть очерки о природе и свойствах еврейского юмора. В них много смешного, но не меньше трагического. Почему ты вообще погрузился в шутки, но так печален в эссе о них?
— Евреи были окружены стенами плача в гетто и местечках, но, наверное, юмор процветает тогда, когда народу не до смеха. Шутки для евреев были отдушиной, щитом и социальным катарсисом. В них еврей стремился победить обидчика, насмехаясь над ним, хотел защитить свое достоинство, попранное угнетателем. Он очищался от тягот и унижений, находя нужное острое слово, разящее того, кто его сгибал. Сочинение анекдотов поднимало евреев с социального дна над их несчастьями и на короткое мгновение возвышало над теми, кто их унижал и преследовал. Еврейские шутки были формой мечты об исправлении жизни. Еврейское остроумие – это фантазия нации на темы освобождения от унижений и преследований, попытка утешения путем полета над давящей действительностью и прекрасный метод эскапизма. В приготовлении еврейских шуток горечь всегда была важным компонентом. В пятой книге я помещаю также юмористические рассказы, то есть от теории юмора перехожу к его практике.
— Как и когда ты стал чувствовать себя израильтянином? Ты переехал в Израиль в 1979 году. Тогда можно было ехать в США, Канаду, Австралию, Новую Зеландию, в общем намного более благополучные и безопасные страны. Почему Израиль?
— До двадцати лет я был евреем, но не был израильтянином. Шестидневная война изменила сознание многих: можно было стать, как все другие народы, иметь свои почтовые марки, быть нормальным человеком, одним из народа, из своего народа. Постепенно я стал изучать историю евреев и сионистского движения, учил иврит в подполье. Мы с тобой написали песню по мотивам поэзии Иегуды Галеви. Мои стихи – на иврите. В Германии в XIХ веке жил знаменитый историк еврейского народа Генрих Грец. Он говорил о Иегуде Галеви, что его «жгучая тоска по Святой Земле – родине видения и пророчества, колыбели еврейства – превратила для него в чужбину страну, где он родился». Нечто подобное произошло со мной. Мне надоело жить в гостях. Я жил в СССР физически, но духовно жил в Израиле. У некоторых представителей вашей волны репатриации я замечал противоположное жизнеощущение: люди физически жили в Израиле, а духовно продолжали жить там, откуда приехали. Если относиться к переезду в Израиль, как к сделке, то подобное решение было неудачным. Экономические достижения иммигрантов в англоязычных странах как правило выше, чем у израильских репатриантов. Жизнь в Германии пока безопаснее, чем в Израиле. Жизнь в Израиле дорогая, цены высокие, служба в армии отягощает, существует постоянная угроза террора. Тот, кто относится к своему переезду в Израиль как к совершению сделки, – неудачник: он, безусловно, проиграл. «Пришелец в Риме не увидит Рима», – писал французский поэт дю Белле. Пришелец в Израиле не увидит Израиля и не поймет, где он оказался. Он будет испытывать гнетущее отчуждение. Он перепутал реализацию мечты народа с проживанием в одной из многих возможных и равно безразличных ему стран. Брак по расчету с Израилем не действителен. Я служил в армии, в боевой части, был на фронте. Я знал, что делал и для кого. Израиль – трудная страна, страна на большого любителя. Большинство героев моих очерков предпочло Европу. Они были влюблены в европейские страны, заимствовали культуру других народов. Я предпочел еврейское государство.
— Были ли среди твоих предков, далеких или близких, люди, которые могли бы стать героями твоих очерков?
— Были. О моих родных я пишу в последней книге пятитомника. В ней не только эссе, но и рассказы, некоторые из них юмористические, опубликованные на английском языке в США и Канаде.
— Стандартный вопрос: каковы твои творческие планы?
— Я написал книгу-сборник избранных очерков на иврите и на английском языке. Некоторые произведения уже опубликованы на этих языках в Израиле, США и Канаде. Буду пытаться опубликовать эти книги.
— Желаю успеха тебе и пенталогии. Спасибо за интервью.
КОРОТКО ОБ АВТОРЕ
Борис Левенберг — композитор и музыкальный педагог.
Родился в 1950 году. В 1964 году окончил Уманскуюмузыкальную школу по классу скрипки, в 1968 — Уманское музыкальное училище (класс скрипки и теоретическое отделение). В 1967 году брал уроки композиции у киевского композитора Ю.Я.Ищенко (ныне профессор Киевской консерватории).
В 1968—1973 годах учился на композиторском факультете Ростовского музыкально-педагогического института.
С 1975 по 1983 год — ответственный секретарь Ростовской организации союза композиторов РСФСР, одновременно председатель лекторского совета Ростовского Дома кино. В 1983—1989 годы — заведующий музыкальной частью Ростовского ТЮЗа. Написал музыку к одиннадцати драматическим спектаклям, из которых наиболее заметными были «Пролетарская мельница счастья» по пьесе В.Мережко и «Щелкунчик» по сказке Гофмана. Преподавал инструментовку и гармонию в Ростовском музыкально-педагогическом институте.
В 1990 году переехал на постоянное место жительства в Израиль. Преподаёт в Хайфской консерватории имени Рубина.
Член Союзов композиторов СССР (1978—1990), России (с 1990), израильской композиторской лиги (с 1990).
Музыку начал сочинять в 17-летнем возрасте. Сочинения и аранжировки Бориса Левенберга исполняются в Австрии, Германии, Израиле, России, Украине, США, Бразилии и других странах.
