Отвага, спасшая жизнь

Шалом Скопас — человек удивительной храбрости. Отвага, по сути, спасла ему, боевому разведчику, жизнь на войне

Михаил РИНСКИЙ

 

Вот как рассказывал об этом сам фронтовик:

«Таскал в кармане гимнастерки во время разведки как талисман-оберег свою первую награду — медаль «За отвагу», хотя все ордена и медали полагалось сдавать старшине роты перед каждым уходом за линию фронта. И эта награда спасла меня от неминуемой смерти: осколок гранаты, летевший в сердце, покорежил медаль, вырвал из нее кусок металла и, изменив траекторию, попал в легкое. Там он сидит и по сей день…»

7 мая нынешнего года Первый канал Российского телевидения показал сюжет о подвиге Шалома Скопаса, младшего лейтенанта разведроты 16-й Литовской дивизии, в котором подробно рассказывалось о том самом бое, который чуть не стал для дивизионного разведчика последним. Это было в январе 1945 года. Проводя разведку боем во главе группы, ворвавшись во вражеский окоп, Шалом лично уничтожил в рукопашном бою нескольких эсэсовцев, но один из них успел бросить гранату прямо под ноги Скопаса. Разведчик получил несколько тяжёлых ранений осколками, а один из них мог поразить сердце. Спасла героя медаль «За отвагу», лежавшая в кармане гимнастёрки и преградившая путь смертоносному куску железа.

После продолжительного лечения Шалом продолжил армейскую службу. В 1959 году он репатриировался в Израиль, на исторической родине у Скопаса начался новый этап биографии. Предлагаем вниманию читателей очерк о жизни героя, написанный по интервью с ним, проведенном незадолго до кончины фронтовика.

* * *

— Часто вспоминаете военные годы? — спросил я во время интервью у ветерана.

— Конечно. Память о тех годах и фронтовых друзьях никогда меня не покидала. В моей жизни нет ничего дороже тех дней, когда мы вместе — русский, украинец, еврей, литовец, — шли в смертный бой, не щадя себя, чтобы спасти мир от нацистской чумы…

Красивому, стройному, всегда «с иголочки» одетому человеку с военной выправкой в Израиле никто не давал его возраста. А между тем за плечами Скопаса были и нелёгкое детство, и жизненные невзгоды, и тяжёлая война, в которой он выиграл поединок со смертью, но потерял всю семью…

…Начало ХХ века было не самым худшим временем для литовских евреев, хотя и антисемитизма на всех уровнях было в достатке. К 1914 году среди 14 тысяч населения Паневежиса евреев была ровно половина, да и позднее, к 1920-м, они контролировали три четверти объема торговли и промышленности города. В 1924-м в Паневежисе было 15 синагог и молельных домов, 24 действующих раввина. Одним из раввинов был тогда уже немолодой Шимон Скоп (по-литовски Скопас) – дедушка Шалома.

Герой нашего очерка был одним из четверых сыновей Лейбы и Рахели Скопасов, он родился в 1925 году. Отца не помнил: тот уехал на заработки в Америку, да и сгинул там. Зато Шалом хорошо запомнил беспросветную нужду, в которой жила семья в маленькой квартирке из полутора комнат при синагоге. Мама вышивала коврики, иногда ставила соседям банки (слыла большой искусницей в этом деле) – вот и всё, чем могла подработать женщина, обременённая потомством. Поэтому дети, как могли, помогали матери.

Шалом с шести лет учился в талмуд-торе, но через два года пришлось прервать учёбу – помогал матери ухаживать за двумя младшими братишками. Затем – ещё два года талмуд-торы, два класса литовской начальной школы и четыре — литовской гимназии. Вот и все «университеты» Шалома. С тринадцати лет он работал учеником парикмахера, потом — обойщика мягкой мебели.

В тесной квартирке, кроме мамы и четырёх сыновей, после смерти деда Шимона жила и бабушка Хая. С дочерью и внуками она общалась на идише, старалась соблюдать в семье еврейские традиции.

К концу тридцатых годов под влиянием нацистской пропаганды антисемитизм в Литве стал настолько обыденным и принял такие опасные формы, вплоть до открытого бандитизма, что евреи в любое время ожидали кровавых погромов. Подросток Шалом Скопас спал с железным прутом под подушкой для самообороны.

Жили впроголодь. Лозунги советской пропаганды привели тринадцатилетнего Шалома Скопаса в левую молодёжную среду. Большую роль сыграл в этом и авторитет дяди, Тевеля Айбиндера, который был профессиональным революционером, коммунистом-подпольщиком, просидевшим за революционную деятельность в царских, польских и литовских тюрьмах свыше двадцати лет. Шалом вступил в комсомол, в то время запрещённую в Литве организацию, стал подпольщиком. Его ждал арест, но летом 1940 года в государства Прибалтики вошла Красная Армия, и вскоре Литва стала одной из республик Советского Союза.

Шалом всей душой принял новую власть. И хотя, как он писал, «больно было видеть», как депортировали из Литвы в 1941 году «буржуазные и националистически настроенные элементы», но он считал, что «вершится правое дело» справедливого наказания «буржуев». Евреи, составлявшие значительный процент левых кругов бывшей Литвы и привлечённые к работе в новых советских органах, стали ещё больше раздражать литовских и польских националистов.

22 июня 1941 года гитлеровская Германия напала на Советский Союз. Скопас в числе других комсомольцев получил винтовку и задание охранять сахарный завод, так как в городе уже орудовали немецкие диверсанты, бандиты и просто мародёры. Власти спешно покидали Литву; Красная Армия сдала Паневежис без боя. Никто не занимался эвакуацией. Сменившись на посту, Шалом прибежал домой. Мама настояла на том, чтобы он немедленно уходил на восток: ему, комсомольцу, нельзя было оставаться. Рахель собрала сыну котомку, дала единственное, что у неё было ценного – дамские часики. Старший брат Гилель работал кассиром в магазине. Мама наказала забежать к нему на работу — взять и его с собой. И ещё дала Шалому конверт с адресом сестёр отца, живших в российском приволжском городе Куйбышеве (ныне Самара). А он даже не смог прочесть адрес – русскому его не учили.

Зайдя за Гилелем, Шалом вместе с ним попытался вскочить в кузов одной из армейских машин, выезжавших из города на восток. Таких, как они, было много, и красноармейцы не давали никому забраться в кузов. Шалом, не отпуская борт машины, на бегу достал и показал комсомольский билет и закричал: «Комсомол!», в то время одно из немногих известных ему русских слов. Один из сержантов схватил его руку и втащил в кузов. Гилелю же так и не удалось уехать из города. Вместе с мамой и двумя братьями он будет зверски уничтожен литовскими прихвостнями нацистов. Но об этом Шалом узнает только после освобождения Литвы.

Армейскую машину в пути разбомбили. Далее шли лесами. Были сборные пункты, где проверяли документы, кормили и направляли дальше. Шалому было сложно: он русского не знал, а единственный документ у него был на литовском. Правда, был ещё конверт с адресом тёток.

В конце концов после двух месяцев мытарств Скопас оказался в Ярославской области и был направлен в колхоз. Шестнадцатилетний Шалом быстро освоил разговорный русский, работал в колхозе, снимал угол в избе у местных жителей. Когда он показал хозяевам конверт с куйбышевским адресом тёток, их дочь написала тем письмо. Неожиданно быстро пришёл ответ: родственницы приглашали Шалома приехать. В сентябре 1941 года по Волге ещё ходили пассажирские пароходы, и на одном из них Скопас приплыл в Куйбышев, которому в те годы отводилась роль «запасной столицы». В это время там уже строились подземные бункеры резиденции Сталина, наркоматы и посольства переселили сюда из Москвы часть персонала.

Сёстры отца сердечно приняли племянника. У обеих мужья были на фронте. Шалом подыскал себе работу плотника и хотел пойти учиться в вечернюю школу, но узнал от кого-то из беженцев о формировании литовской дивизии. Поспешил в военкомат, но его пыл тут же охладили: во-первых, ему пока только шестнадцать, а, во-вторых, он «западник», значит – ненадёжный…

Среди учреждений, эвакуированных из Москвы в «запасную столицу», было представительство Литовской ССР. Скопаса принял зампредседателя Верховного совета республики Кучинскас. Он лично был хорошо знаком с Тевелем Айбиндером, и когда узнал, что комсомолец Скопас – его родственник, без всяких проволочек написал в военкомат на правительственном бланке: «Комсомолец-подпольщик Скопас направляется в 16-ю СД». По направлению военкомата Шалом выехал в Балахну Горьковской области, где формировалась литовская стрелковая дивизия. Но ещё в Куйбышеве на вокзале у него разрезали вещмешок, сшитый тётей Леной из наволочки, и украли вместе с содержимым и документы. Положение Шалома было отчаянным, но, по счастью, документы нашли, их ему вернул начальник вокзала.

В январе 1942 года после медкомиссии рядовой Скопас был зачислен в разведроту при штабе 16-й дивизии. В то время она только начала формироваться, был укомплектован командный состав, в основном из числа партийно-советского актива, коммунистов и комсомольцев-подпольщиков. Были и опытные военные из кадровых ещё буржуазной Литвы, но далеко не всем им можно было доверять. Кстати, на одном из руководящих политических постов – ответственного за пропаганду и агитацию — в 16-й дивизии нёс службу и дядя Тевье Айбиндер. Шалом общался с ним, но затем Айбиндера перевели на партийную работу.

Лишь летом 1942-го были сформированы три стрелковых полка дивизии, её общая численность приблизилась к 12 тысячам человек, причём треть составляли евреи, треть – литовцы, треть – русские и другие. Поначалу разведку старались формировать из литовцев, в том числе вояк старой литовской армии. В разведроте было всего четыре еврея. Но позднее их число стало гораздо большим. Скопаса сочли подходящим как комсомольца-подпольщика, да и был худенький юноша хотя и самым молодым в роте, но смекалистым и шустрым. Во взводе лейтенанта Гедрайтиса, служившего ещё в литовской армии и успевшего отличиться в битве под Москвой, Скопас многому научился.

Целый год 16-я дивизия была в резерве: то дислоцировалась в Тульской области, в районе толстовской Ясной Поляны, то её перебрасывали в другие места — пешим строем в лютые морозы. Наконец, уже в феврале 1943 года, после 300-километрового перехода, заняли боевые позиции в районе деревни Алексеевка. Не успели подтянуть артиллерию и обозы, как замполит дивизии Мацияускас браво доложил командарму о готовности, вопреки мнению комдива генерала Жемайтиса. Получив приказ, без серьёзной поддержки артиллерии бросили усталые полки на штурм мощной обороны врага. Снова и снова захлёбывались атаки, были большие потери. Остатки дивизии перебросили под деревню Никитовку – там повторилось то же, причём в условиях, когда красноармейцы буквально голодали.

Здесь Шалом получил боевое крещение как разведчик. Но первые попытки поиска «языков» разведгруппами дивизии в большинстве кончались неудачей: немцы обнаруживали и расстреливали их. Участвовали и в разведке боем, причём несли тяжёлые потери. И всё-таки у разведчиков было и тёплое, удобное обмундирование, и лучшее питание. Но теряли стольких, что в дивизионной разведроте оставалось не более полусотни человек. Пополняли роту опытными солдатами, всё больше не литовцами, а русскими, украинцами, евреями. Разведчики были элитой, но они заслуживали этого. Со временем они стали настоящими профессионалами своего дела.

Но было и другое. В самый трудный период в марте 1943 года командир разведвзвода лейтенант Гедрайтис с ещё пятью бывшими, как и он, солдатами армии довоенной Литвы, ушли в поиск и не вернулись – перешли на сторону врага. И это был не единичный случай. Но в основном в роте были отличные ребята, на которых можно было положиться. Национальный вопрос в среде разведчиков вообще не поднимался.

Шалом стал бывалым разведчиком, участником многих рейдов в тыл врага и удачных операций. Он вспоминал об одном случае в районе Гомеля, когда удалось захватить сразу восемь пленных. Перейти с ними линию фронта было невозможно, пришлось, в нарушение и международных конвенций и собственных инструкций, мягко выражаясь, «обезвредить» половину, а четверых не без труда и с риском переправить и доставить в штаб. Если подобные случаи доходили до начальства, было веское оправдание: «при попытке к бегству». Но своих раненых и тела погибших по неписаному, но свято соблюдавшемуся правилу, врагу не оставляли.

Поначалу, признавался Скопас, страх был, но со временем выработалась моментальная реакция на всё, что таит угрозу — от треска сучьев в лесу до непонятных следов на снегу. Мысли о возможной смерти в любое время ушли, выработалась привычка к жизни под этим «дамокловым мечом». Тем более что враг воевал без правил, особо люто по отношению к коммунистам и евреям. Значит, и любой советский солдат, а еврей – тем более, имел моральное право на его уничтожение.

Пленные немцы особенно дрожали, когда попадали в руки к евреям. Это и понятно: 95 процентов евреев Литвы уничтожили немецкие палачи и их местные пособники. Поэтому евреи, и Скопас в их числе, бывало, срывались, имея дело с пленными. А во 2-м батальоне 249-го полка, который называли «еврейским» за его состав, когда освобождали Литву и наглядно столкнулись со свидетельствами зверств палачей, почти перестали брать пленных. Служивших у оккупантов могли и повесить: Шалом сам не раз видел висящие на деревьях тела предателей. Дело дошло до разбирательства со стороны политорганов.

Но могло ли быть иначе, если, освобождая города и местечки, они видели всё новые и новые следы изощрённого садизма оккупантов и местных подонков?! Так, войдя в один из домов освобождённого местечка, первое, что увидели Шалом и его разведчики, — тела трёх голых молодых женщин, зверски изнасилованных, садистски убитых и уложенных на лежанку большой печи. Поголовно уничтоженные гетто, жуткие крематории концлагерей – эти зверства нацистов не могли не ожесточать воинов, и особенно евреев, у каждого из которых в семьях были жертвы палачей.

Шалом Скопас до сих пор волнуется, когда рассказывает, какая жажда мести овладела им, когда в 1944 году оказался в Паневежисе, где проходил курсы офицеров, по окончании которых получил звание младшего лейтенанта. Здесь он лично убедился в том, что было известно ранее — в мученической смерти матери и трёх братьев. В его родном городе немецкие и литовские нацисты с евреями долго не церемонились. Уже 1 июля 1941 года в гетто было согнано 4,5 тысячи евреев. Этим занималась к тому времени уже созданная полиция из местных. Вообще в административных органах города, включая управу, полицию, суды и прочие, было занято лишь двадцать оккупантов, а все расправы по их приказам вершили сформированные в считанные дни органы из литовцев. Ими же, по приказу и под надзором оккупантов, 17 августа 1941 года были расстреляны все обитатели гетто, включая малолетних детей. А всего в тот день в лесах Курганава и Жалеи было уничтожено восемь тысяч евреев. С циничной аккуратностью нацисты заставляли жертв ложиться лицом вниз рядами на тела только что убиенных и расстреливали очередной ряд людского штабеля.

Никто не знал точно, как погибли Рахель и три её сына. Видели, что их вместе с другими евреями погнали на смерть литовские полицаи. Когда Шалом Скопас, убедившись в этом, узнал, что его бывший сосед был одним из них, он при встрече с этим подонком не смог сдержаться и разрядил в него автомат.

Несмотря на то, что Шалом внёс весомый вклад в уничтожение нацизма, в спасение своего народа, до конца жизни его терзало чувство вины перед самим собой – он считал, что не смог защитить свою семью, не сделал для этого всё возможное. Подобное чувство возникло у многих фронтовиков, близкие которых погибли в горниле Холокоста. Мне доводилось встречать немало таких ветеранов войны, в разговорах так и не удалось переубедить ни одного из них в том, что им не в чем упрекнуть себя. Умом они это понимали, но чувство, схожее с личной виной, всегда было рядом с памятью об уничтоженных нацистами близких…

Можно понять ту беспощадность, с которой девятнадцатилетний разведчик Шалом Скопас убивал оккупантов, литовских полицаев и карателей, нацистов всех мастей, продолжавших оказывать отчаянное сопротивление. У него было право на месть. Как и миллионы сражавшихся, Шалом в последние месяцы войны делал всё для скорейшей Победы. Но случилось то, чего можно было ожидать каждый миг, но о чём на фронте привыкали не думать.

Молодой разведчик Скопас успел получить за фронтовые подвиги несколько наград. Ещё в июле 1943-го первой была та самая медаль «За отвагу» — ее он получил за то, что во главе одной из двух групп участвовал в разведке боем, лично убив троих немцев (а всего группа тогда уничтожила два десятка солдат противника и взяла «языка»). Затем — орден Красной звезды за упомянутую операцию в тылу врага под Гомелем. И, наконец, он был награждён орденом Отечественной войны I степени за упомянутую в начале этого очерка боевую операцию, едва не стоившую ему жизни…

Всего его ребята тогда уничтожили 29 «фрицев», пятерых – он сам, в горячке боя даже «языка» не оставили. Потери разведчиков – трое убитых и трое тяжелораненых. В числе последних – и сам Шалом Скопас…

* * *

…Шалом пришёл в себя — весь в гипсе. Самолётом отправили в тыл. Полгода лечения в Шауляе, Двинске, затем — на Урале, в Кунгуре. Ещё месяц отпуска в Куйбышеве у тёток — и неугомонный двадцатилетний разведчик вместо оформления инвалидности возвращается в свою часть. Там его в числе 25-ти ветеранов дивизии, направляют на курсы политработников, по окончании присваивают звание лейтенанта и отправляют на службу в 50-ю дивизию – здесь же, в Литве. Назначили комсоргом полка, предоставили квартиру. Уже через год службы присвоили звание старшего лейтенанта.

Но в послевоенной обстановке в 50-й дивизии, формировавшейся тут же, в Литве, в значительной степени из юных литовцев, воспитанных в годы оккупации, не было уже того духа интернациональной солидарности, которым всё ещё был проникнут коммунист-фронтовик Шалом Скопас. Немногочисленные уцелевшие евреи были чужаками в их среде. Да и его дядя Тевье Айбиндер, имевший большие заслуги перед компартией и страной ещё со времени работы в подполье, не был выдвинут на руководящие должности в Литовской ССР, а работал профессором республиканской Высшей партийной школы. Менялась и политика «сверху»: готовилось сокращение армии, и перспективы службы Шалома были неясны. Опасения подтвердились в начале 1947 года: старший лейтенант Скопас был уволен из армии. Кроме боевых наград, полученных в годы войны, он уже в послевоенные годы был отмечен наградами разных стран, в том числе российскими и польским орденами, многими медалями.

После увольнения из армии, уехал в Каунас. Ещё в 1944 году Шалом убедился в вине литовцев Паневежиса в гибели его семьи, и ему не хотелось даже просто приезжать в этот город. В Каунасе работал на различных должностях: начальником отдела кадров и спецчасти горисполкома, затем — начальником отдела соцобеспечения Каунасского горисполкома: там был нужен именно такой фронтовик, как он, весь в орденах и медалях — даже разъяренные бюрократией инвалиды войны уважительно успокаивались при виде себе подобного. Практически половину времени приходилось проводить в сельских районах, куда его посылали на хлебозаготовки, проведение выборов, кампанию сбора займов и по разным другим поводам.

Фактически в Литве война продолжалась: «лесные братья» — бывшие полицаи, националисты всех мастей, — убивали милиционеров и советских работников, партийцев и активистов. Шалом всё время держал на взводе свой пистолет. Убеждённый коммунист, каким он был в те годы, бывший разведчик Скопас, дай ему в то время в руки автомат, со всей решимостью искоренял бы эту нечисть. На литовских хуторах в те годы он чувствовал себя так, словно ходил под прицелом сразу нескольких стволов.

В те годы Шалом все еще слепо верил Сталину и оправдывал всё более усиливавшиеся антисемитские кампании, от «борьбы с безродными космополитами» до «дела врачей». Лишь когда Скопас воочию убедился в подготовке массовой депортации евреев на Дальний Восток – друг-железнодорожник, бывший фронтовик, показал ему на запасных путях эшелоны, приготовленные для этого, — задумался над тем, что происходит в «стране победившего социализма». Всё более привлекательной становилась историческая родина, где с 1948 года защищало себя, крепло и развивалось государство его многострадального народа. А в советских и государственных органах Литвы всё более ограничивали «разнарядку» на евреев, и он понимал, что может оказаться без работы.

Как раз в те годы Шалом был приглашён на должность начальника отдела торговли Каунасского облпотребсоюза — председателем его был бывший подпольщик, сидевший в тюрьме буржуазной Литвы вместе с дядей Шалома. Узнав об этом назначении, коммунист Тевье Айбиндер специально встречался с племянником, увещевал его отказаться от этой должности, чтобы не «подставили» и он не попал в руки правоохранительных органов. Но на этой ответственной, хотя и опасной должности долго поработать не пришлось: административный отдел обкома требовал выполнения «лимита» по «пятому пункту», и Скопас оказался «лишним».

К тому времени он уже окончательно «созрел». Как опытный разведчик, Шалом мог с достаточной вероятностью успеха попробовать перейти границу СССР с Польшей и затем пробраться в Австрию или Германию. Но при этом он рисковал подвести многих близких и друзей, в том числе дядю: реакция властей могла быть непредсказуемой. Шалом избрал легальный путь. Он познакомился с женщиной – полькой по национальности, намеревавшейся уехать в Польшу как бывшая гражданка этой страны. Договорились, что она как бы возьмёт его с собой. Шалом снял квартиру, она переехала к нему, официально заключили брак.

Получили документы на пребывание в Польше. Шалом встал на учёт в советском консульстве, сохранив гражданство и паспорт. В израильском представительстве получил визу на въезд в еврейское государство. Затем самолётом — в Италию, а оттуда бывшим германским военным кораблём под израильским флагом весной 1959 года прибыл в Хайфу. «Супруга» осталась на своей родине, через некоторое время они оформили развод.

З4-летний Шалом Скопас приплыл как раз в пасхальные праздники. Остановился у товарища в Тель-Авиве, зарегистрировался в консульстве СССР, получив печать в советский паспорт. С израильским удостоверением на право ПМЖ поехал на четырехмесячные курсы в ульпан-интернат в Иерусалиме. В группе Шалома училась девушка, на которую, как он говорил, невозможно было не обратить внимание. 21-летняя Элен репатриировалась из Польши с родителями и двумя сёстрами. В войну семья жила в эвакуации Казахстане. Хотя отец ее работал в Варшаве в правоохранительных органах, в те годы в Польше разгул антисемитизма принял такой характер, что он ждал увольнения в любое время. Да и волновался за будущее трёх дочерей.

У Элен и Шалома не было возможности ни получить, ни снять жильё. Их приютили польские католики – они за небольшую плату сдавали приехавшим из Польши комнаты при своей церкви в религиозном районе Иерусалима, напротив квартала «Меа Шарим».

Сам по себе факт жизни молодой еврейской семьи на территории церкви ещё можно было оправдать острейшим жилищным кризисом в молодой стране. Но пришло время Элен рожать первенца, а роды еврейки в церковных стенах – это уже объяснить сложно. Шалом написал в рабанут просьбу помочь решить проблему, приписав: в случае, если его жене придется рожать в церкви, семья уедет в Австралию. Через несколько дней пришёл раввин с женой. Удостоверившись, что всё обстоит именно так, он обратился в Сохнут, и молодым предоставили небольшую квартирку в иерусалимском районе Кирьят-Менахем.

Шалом учился обработке драгоценных камней в специальной школе, Элен работала в больнице медсестрой. С дочуркой Рахель помогали родители Элен.

Получив навыки в обработке камней и соответствующий диплом, Скопас решил открыть свою мастерскую. На семейном совете было решено переехать в Тель-Авив. Обменяли сохнутовское жилье на половину домика-времянки в Холоне. Родители Элен купили себе маленькую квартирку. Шалом, получив разрешение на открытие малого предприятия, взял ссуду в банке, снял помещение для мастерской, закупил оборудование и нанял пятерых рабочих. Элен начала работать медсестрой в больнице «Ихилов».

Работа у Шалома была нелёгкая, наладить её удалось не сразу. Дело в том, что огранка изумрудов требует особого подхода и во многом даже сложней, чем, к примеру, бриллиантов. Изумруды во много раз мягче и рыхлее, менее однородны, часто крошатся при обработке. В них нередко попадаются пустоты, и потому процент выхода качественно обработанных камней из сырья гораздо меньше. Нужны большой опыт и хорошие связи, чтобы закупать сырьё из Африки, Азии или Южной Америки в Лондоне, Тель-Авиве, а то и непосредственно в странах-производителях: Замбии, Колумбии.

Занимались и ремонтом ограненных изделий. Получали заказы, продавали изделия через ювелирные магазины. Несмотря на все трудности, мастерская приносила прибыль. И всё-таки много лет ютились в съёмном жилье, лишь в 1972-м купили квартиру в Холоне.

За эти годы Шалом врос в эту страну, освоил иврит. Израиль стал для него своим и единственным местом на планете. Когда началась Шестидневная война, он хотел принять в ней участие. Но ему лишь вручили военный билет резервиста ЦАХАЛа.

С ростом репатриации и развитием предпринимательской деятельности Гистадрут решил организовать своё предприятие по огранке драгоценных камней. На севере, в Маалот-Таршиха, открыли школу-производство на тридцать учащихся для обучения новых репатриантов этой профессии. Директором школы был отец тогдашнего спикера Кнессета Михаэля Эйтана, а главным специалистом пригласили опытного огранщика Шалома Скопаса. Предоставили хорошую квартиру в Нагарии, автомобиль — школа огранки располагалась в восемнадцати километрах севернее Нагарии. Переехали на север всей семьёй. Но, к сожалению, по настоянию Гистадрута занимались обработкой лишь дешёвого сырья: топазов, турмалинов, аквамаринов, синтетических александритов. Производство было нерентабельным. Скопас предлагал обрабатывать дорогие камни – тогда предприятие давало бы прибыль. На это не пошли. И через четыре года Шалом счёл для себя невозможной дальнейшую работу в этой школе.

Вернувшись в Холон, он какое-то время работал самостоятельно, затем открыл фабрику по обработке драгоценных камней «Эмераль Лимитед» в Рамат-Гане, в районе Алмазной биржи. Фабрика успешно работала до 1987-го. Кстати, в августе того года Шалом и Элен отправились в туристическую поездку в Советский Союз в группе участников войны с нацистами. Они побывали в Москве, Киеве, Ленинграде и Риге, были тронуты тёплым приёмом. Вопреки ожиданиям, никаких ограничений в передвижении не было, как и во встречах со знакомыми — то были уже годы перестройки.

Побывав в СССР, Скопас, полный положительных эмоций, загорелся желанием наладить совместное освоение богатейших залежей изумрудов на Урале. Бывший его товарищ по разведке Николай Хваткин работал в министерстве внешней торговли СССР, он помог ему связаться с союзным министерством атомной энергетики, в ведении которого были все месторождения бериллов, к группе которых относятся и изумруды. Бериллы использовались в атомной энергетике. То, что в ходе их добычи экскаваторы вынимают из карьеров и крошат драгоценные самородки изумрудов, было известно. Но добыча их замедлила бы темпы выполнения плана по бериллу, и потому вопрос добычи, огранки драгоценных камней и извлечения большей прибыли постоянно откладывался.

Было еще некое нерентабельное предприятие километрах в 90 от Екатеринбурга, но там уровень и добычи, и обработки камней был совершенно неудовлетворительным. Но кое-что попадало в Государственное хранилища – Гохран.

Автору этих строк довелось в 1980-х годах проектировать и строить в Москве здание Гохрана с огромными подземными хранилищами, бетонные стены, полы и потолки которых имели двухметровую толщину и были так насыщены арматурой, что проникнуть через них было совершенно невозможно. Чтобы проектировщики лучше прониклись тем, для чего нужна такая защита, нас не только сводили в Оружейную палату, но и приоткрыли двери уже действовавших хранилищ – даже много зная о богатствах Российской империи, нельзя было не поразиться. Правда, уже через несколько лет, в «постперестроечный» период, как писали, многое «уплыло» в неизвестном направлении…

Но вернёмся к началу 1990-х, когда, благодаря энергии и целеустремлённости Скопаса, удалось быстро наладить контакты, заинтересовать советские ведомства, найти инвесторов в Израиле. Шалом тогда выезжал на два месяца в СССР. Посетил Урал, побывал на копях по добыче изумрудов, на скромной фабрике по их огранке.

Шалом первым из израильтян посетил Гохран и убедился в том, что российские изумруды заслуживают внимания израильских предпринимателей, одних из лучших в мире специалистов по обработке этих камней. При активном участии российских представителей удалось ещё до распада СССР подготовить все документы и создать совместное предприятие по добыче, обработке, огранке и реализации российских изумрудов. Оно получило название «Эмурал».

В 1990 году председатель Совета министров СССР Н.В.Рыжков подписал соответствующее разрешение. Контрактом предусматривалось создание трёх предприятий по огранке изумрудов: на заводе полиметаллов в Москве, в городе Малышеве на Урале и в Израиле, в Рамат-Гане. Израильская сторона обеспечивала финансовые вложения, поставку современного оборудования, подготовку советских специалистов. Все эти пункты выполнялись. Поставленные уральскими копями для обработки в Израиле 200 килограммов камней не отличались качеством, но были успешно отсортированы и огранены, лучшие проданы по высокой цене: десять тысяч долларов за карат. Пятнадцать процентов изделий первого сорта – это был неплохой для начала показатель.

В период становления предприятия большую и разностороннюю помощь оказывал Александр Бовин – последний советский посол в Израиле, позднее – первый российский. Он лично интересовался развитием совместной фирмы, встречался с израильскими и российскими специалистами, оказывал помощь в решении возникающих проблем. Шалом не раз встречался с этой неординарной личностью и в неформальной обстановке.

Председателем правления стал россиянин, а Шалом – его первым заместителем. Приняли решение и о долях распределения доходов. Офис предприятия расположился в Москве, на заводе полиметаллов. Скопас фактически руководил совместным предприятием из своего кабинета в этом офисе. Несколько месяцев он прожил в Москве, настроение было оптимистичным.

К сожалению, работу совместного предприятия пришлось прервать в 1992 году, когда после развала СССР в результате полного беспредела рабочие уральских копей, не получавшие зарплату, забастовали, и администрация попросила израильскую сторону помочь пережить трудности. Уже работали все три фабрики, им нужно было получать сырьё. Шалом был за дополнительные вложения для продолжения работы копей, но израильские инвесторы отказались. Фабрики остановились. Можно только сожалеть об этом: совместное развитие добычи и обработки российских драгоценных и полудрагоценных камней могло принести огромную пользу и Израилю, и тем более России, столь нуждавшейся в инвестициях и выходах на мировые рынки.

За время жизни и работы в Москве Шалом установил массу контактов, обрёл немало друзей, в том числе среди бывших товарищей по оружию – ветеранов и инвалидов войны. Когда из-за остановки работы предприятия пришлось вернуться в Израиль, Шалом продолжил активно способствовать развитию связей с россиянами прежде всего по линии Союза инвалидов войны с нацистами, членом которого он являлся с первых лет после репатриации. У него были дружеские отношения с Авраамом Коэном, многими другими руководителями и активистами Союза, хотя его работа в ветеранской организации была ограничена состоянием здоровья – последствием тяжёлых боевых ранений.

В 1990-х годах, постепенно отходя от профессиональной работы, Шалом активизировал своё участие в работе Союза инвалидов войны. В середине 1990-х годов он в составе делегации Союза, возглавлявшейся Авраамом Коэном, посетил Польшу и принимал в Израиле польских ветеранов. В России в составе различных делегаций Шалом Скопас побывал несколько раз, в том числе дважды – с генералом Романом Ягелем, сменившим скончавшегося Авраама Коэна на посту руководителя Союза инвалидов войны в 2007 году.

Шалом был лично знаком со всеми послами РФ, со многими российскими деятелями науки и искусства, депутатами Госдумы. Он участвовал в приёмах правительственных и ветеранских делегаций из стран постсоветского пространства и Восточной Европы. Не раз вместе с А.Коэном и Р.Ягелем посещал Россию, по приглашению ветеранских организаций, принимал российские делегации. Был лично знаком с руководителем ветеранских организаций России генералом армии В.Говоровым, освободителем концлагеря Аушвиц (Освенцим) генералом В.Петренко и другими.

Шалом с удовольствием контактировал с представителями всех стран постсоветского пространства. Кроме Литвы: он не мог простить ни литовцам времен Второй мировой их единения с нацистами в военные годы, ни нынешним властям возрождения духа реваншизма и антисемитизма. Это отношение, конечно, не распространялось на тех, кто воевал с ним бок о бок в 16-й Литовской дивизии и помнил традиции воинского братства.

Шалом Скопас ушел из жизни 1 ноября 2018 года в возрасте 93-х лет. Память о герое Второй мировой войны свято хранят не только две дочери и сын, внуки и правнуки, но и товарищи по оружию, по ветеранским организациям. В нескольких израильских музеях и комнатах боевой славы есть экспозиции, посвященные отважному дивизионному разведчику.

Фото из семейного архива

"Время евреев" (приложение к израильской газете "Новости недели")