Из историй бывшего советского дантиста и бывшего тель-авивского бомжа, а ныне – русско-израильского писателя
Леонид ЖИВОВ, Тель-Авив
Площадь Дизенгоф для бродяг — находка, медом намазан — вот и слетаются мухи зловонные пчелам ухоженным в ущерб. Пчелки разнокалиберные заслуженно отдыхают после трудов праведных, музыке внемлют, красотами любуются, жужжат восторженно, а мухи назойливые, знай себе, паразитируют. Так было, так есть и, наверное, так будет, уж больно место притягательное. Но это иносказательно. А на самом деле: чистая публика перемешана с немытыми париями — демократия, граждане Израиля равны в своих правах, в частности, в праве на отдых.
В начале девяностых наблюдалась на кикаре летними вечерами весьма колоритная и презабавная картина. Респектабельные старики, тихо кайфующие вокруг поющего чудо-фонтана, нарядная публика с крикливыми чадами, "золотая" молодежь, одетая с небрежным шиком и с обязательной баночкой "колы" в загорелых руках, и тут же, на фоне национального великолепия, — обсаженные доступной анашой разноплеменные и разномастные туристы, вповалку лежащие на каменных ступеньках и под деревьями, и, конечно же, неунывающие бродяги — зеленые олимчики, ощутившие непривычную свободу и монолитность еврейского духа, новобранцы, хоть и залившие бесстыжие глаза дешевой водкой, но довольно энергичные и еще верящие в некоторые идеалы.
Бродяги активно промышляют — "шкуляют" у расслабившейся публики трудовые шекели, на водчонку гоношат. "Адони, тен ли, бевакаша, кцат кесеф! Ани гар ба рэхов, квар йомаим бли охель, раэв меод!" ("Мой господин, дай мне, пожалуйста, немного денег! Я живу на улице, уже два дня без еды, очень голоден!") — на одном дыхании и со слезой на взоре. Пошустришь часишко — на "Тройку" нефтехимическую и на закусь необидную есть. А на сигареты тратить деньги неразумно — расточительство явное, жирных "бычков" на центральной улице предостаточно. Главное на этом свете — не падать духом, радоваться сиюминутным подаркам судьбы, а там, глядишь, она, коварная, и улыбнется. С тем и существовали. Многим нравилось быть на ежевечернем празднике жизни "птичкой Б-жьей", правда, с не птичьими насущными заботами: залить глотку и набить брюхо. А вот надолго мало кого хватало: мерли от некачественного пойла, как те же вредоносные мухи, зато вкусив свою долю свалившихся на дурняк благ: водочки — немерено, объедков и гнилья с базара — вволю, а уж увлекательного общения с себе подобными — с избытком.
Самое интересное, что некоторым, вполне благополучным с виду новоприбывшим удавалось кормиться от щедрот босяцких. Кому? Старшеклассникам из трудовых олимовских семей, рослым симпатичным юношам, девицам вполне зрелым, а также ювенальным мальцам и соплюшкам молочно-восковой спелости, удравшим на пару дней из дому в прельстительное тель-авивское сосредоточие необычных развлечений. Продвинутая молодежь из близлежащих городов-спутников собиралась на кикаре — "центряк!", пробовала табуированную семьей и школой травку, в меру шалила, но вот преступить роковую черту — побираться — не решалась, претило это гнусное занятие деткам из хороших семей. А жрать-то постоянно хочется, а денег-то нет, ничтожная мелочь от горящих на производстве, бережливых родителей уходила моментально — соблазны-то сумасшедшие. И тогда на помощь приходила бесталанная босота. Впрочем, приходила не всегда добровольно: от лихих штурмов малость одичавшей, изголодавшейся оравы пришельцев просто было некуда деться — делились изгои небогатой добычей, скрепя ожесточившиеся сердца.
Сквозной герой моих рассказов — неугомонный "идальго" Женька Марадона — удивительно легко находил общий язык с молодыми. Ладил он со всеми окружающими, но именно с подрастающим поколением чувствовал себя немалой персоной, добрым наставником и благодетелем. К чему я это подчеркиваю — станет ясно из конкретного эпизода.
Во втором часу ночи кучка бомжей определилась на привал в одном из близлежащих сквериков. Травяной ковер, шелестящие кроны, невозмутимые фонари-соглядатаи, безлюдье — класс! Пьянящее благоухание жадно впивающих ночную влагу и дарящих взамен свою ароматную субстанцию цветов забивало противные запахи стойкого перегара и взопревших тел. Гулеванили негромко — зачем утомленных людей в соседних домах беспокоить. Выпивали неспешно, закусывали смачно, обсуждали проблемы насущные — отдыхали после суеты вечерней. И вдруг… гости незваные (не татары!), налет внезапный, и все — юные приятели Марадоны. Повели себя вежливо ребятишки, правда, с прытью и алчностью саранчи, перелетевшей в поисках пищи пару-тройку стран, без официального приглашения и в мгновение ока уничтожили все съедобные припасы, но вот на водочку особенно не налегали — не по ним удовольствие. Даже обычных после трапезы объедков — кусков питы, огрызков фруктов — тоже не оставили, оголодали детки, известное дело, аппетит молодой.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Марадона увлекся разговором с неким Алексом (почему-то добрая часть олим тогда выбирала себе именно это новое имя) и прочел ему, несмышленому, лекцию о вреде наркотиков и о пользе умеренных возлияний. Оппонент горячо возражал. Но до столкновения из-за полярности взглядов не дошло, а вот присущую ему осмотрительность Женька на какой-то момент потерял. В результате, один из босяков, щербатый и облезлый Витек из Крыма, поволок в кусты полностью потерявшую контроль тоненькую, белобрысую девицу с по-детски круглой мордашкой. Та только успела очки снять и в кошелек нагрудный спрятать. Буквально через минуту послышалось хриплое сопение, а вслед за ним — отчаянный визг.
Орлом взлетел Марадона и настиг жертву — Витька. Сходу засадил ему мощной ногой футболиста по отравленной печени и выдернул неосторожную муху из омерзительных паучьих тенет. За шиворот притащил ошалевшую девчонку, толкнул ее в объятья Алекса и произнес лаконично-назидательно:
— Бди! Козьма Прутков, — таким образом, на авторство не посягая.
А Витек кое-как выполз их кустов и заканючил:
— Ты что, Марадона, о…ел? Я с Алексом договорился, червонец ему отстегнул. А ей, крысе, все равно, она — никакая!
Читайте в тему:
Блюститель нравственности Марадона вскипел:
— Ах ты, мразь, свежатинки захотел? На себя посмотри! Она в дочки тебе годится!
— Витек, стоя на карачках, только головой поматывал. А Женька повернулся к Алексу и прошипел угрожающе:
— Еще раз ко мне подъедешь — не обижайся… Брысь отсюда, подонок!
Молодежь исчезла со скоростью той же саранчи. Драться в стране не дозволено, этот постулат они усвоили твердо, а вот элементарные моральные принципы… увы!
* * *
На этом история не кончилась. Через неделю встретил я Марадону, и он поведал нечто невообразимое. Откровенно смущаясь (это он-то, рожа бессовестная!), сказал, что девчушка, Милой ее зовут, нашла его назавтра. Извинилась за причиненные хлопоты, поблагодарила и предложила обмыть благополучный исход. Женька от халявы никогда не отказывался — взяли они за ее деньги пару пузырей, запить-заесть и нашли уютное местечко на стройке, где даже охранника не было, но следы его наличествовали: матрас нестарый и одеяло потертое.
Выпили — потеплело на душе, и Женька разошелся — блеснул эрудицией: "Ромео и Джульетта" начал читать на чистой английской мове. Мила поразилась и тоже похвасталась знанием главного международного языка. Спели в унисон вполголоса нечто из репертуара битлов — сблизились духовно на почве общих вкусов. И тут расчувствовавшаяся девчонка попыталась воззвать к совести и разуму Марадоны, мол, с такими талантами и такими благородными порывами вовсе ни к чему деградировать среди гнусного отребья. Женька не возражал, только наливал потихоньку, медленно наполняясь величием и созревая для смелых свершений.
Кончилось все бурным выплеском нахлынувшей страсти на почти новом матрасе. Девичья наивная открытость и взрослая старательность — в совокупности умилили опытного мужика. А когда Женька проснулся, никого рядом не было, только заскорузлый, но надушенный платочек с отпечатком губ, намазанных малиновой помадой, напоминал о дивном свидании.
Марадона, не глядя в глаза, как побитый пес, закончил свою исповедь так:
— Чем я лучше Витька? Такая же дешевка, сладенького козлу старому захотелось. Паскудно на душе… А она меня разыскать пытается — мать Тереза, видите ли. Ребята говорили, что у всех спрашивает, где я. Пришлось дислокацию срочно менять. Я теперь дальше шхуны а-Тиква носа не показываю: встреча с этой фантазеркой-гуманисткой ко многому обяжет, а мне и без нее проблем хватает. Незачем ей мозги парить, я — человек конченый, а ей — жить и радоваться. Натворил беды, идиот, — Женька сильно треснул себя кулаком по всклоченной башке, аж глаза синие выкатились.
— Не зацикливайся, дружище, на событии, — попытался я успокоить страдальца. — А то до самобичевания дойдешь. Для девчонки — романтика, поднабралась опыта житейского, лишь бы на пользу. Умней будет!
И тут Женька раскололся до конца:
— У меня, кажется, чесотка. Если ее наградил — с ума сойду. А как узнать? И еще неприятность… но об этом я тебе не скажу, — выдержал длинную паузу. — Не знаешь, случайно, какой самый сильный в Израиле антибиотик, чтобы избирательно на мочеполовую сферу действовал?
Сопоставить вопрос с субъективными ощущениями героя-любовника труда не составило. Вот это "обмен любезностями", вот это гонорары за любовь! Ай да ситуация! Бедный доверчивый Женька! Бедная сентиментальная Милка!
Пришлось сходить с героем-любовником в аптеку. Выложил болезный всю свою заначку, получил дорогостоящее лекарство и воспрянул духом. А вот отметить событие никак нельзя было: антибиотик с алкоголем несовместим — прогул Марадоне босяцкое содружество запишет.
И еще. Буквально на следующее лето довелось Марадоне повстречать Алекса. По-прежнему — красавчик, но с вызывающей татуировкой "паук в паутине" на стройной, еще не дряблой, как у матерых наркош, юношеской шее. Шел Алекс в обнимку с каким-то накрашенным парнишкой по Дизенгофу и заливисто хохотал. Все ясно! Об этом тоже рассказал (с явным осуждением!) наблюдательный Марадона в одну из наших неожиданных встреч на клокочущих первозданным весельем и сочащихся тихой печалью улицах никогда не спящего мегаполиса.
