Вторая Ливанская. Семнадцать лет назад
Евгений КОВАЛЕВ
Тогда жили на Французском Кармеле.
Тихий милый район. Улица Бейт-Эль, Божедомка дословно.
Под домом синагога, за углом русская церковь, в другую сторону – бахаи, по дороге монастырь кармелиток. Встречал их на Черняховского, пожилые женщины в коричневых платьях, каждый раз удивлялся: как д’Артаньян на них против Миледи рассчитывал?
В четверг вечером бухнуло у мужского монастыря на Стела Марис, закончились прогулки вдоль моря.
Страшная жизнь была в телевизоре. Наария, Кирьят-Шмона, Крайот…
В Хайфе, как обычно, когда смотришь изнутри — эпизоды, не складывающиеся в картину.
Снаряд в депо убил восемь работников.
Разнесло дом в Немецкой Колонии.
Муж накричал на жену, чтобы ушла из комнаты, она ушла за секунды до того, как влетел снаряд.
Главпочтамт загорелся от взрыва в пятницу днём, сразу после закрытия.
Продолжались жизнь и работа.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
В пять спускался спящим проспектом Сионизма к Адару. Слева летних цветов море, коса Залива, на горизонте – ливанские горы. Там ухало и дымилось. Садился в служебный автобус, дремал со всеми.
На работе были объявления, инструктажи, но между обстрелами всё как обычно: сезон, гора заказов.
Выла сирена, в дверях кабинета появлялся пепельной красоты бедуин, сообщал:
— Евгений, в убежище.
Старший по дому – 85-летний чешский еврей, у жены номер на руке – принёс ключи от домового убежища через 10 минут после первого выстрела. Девчонки спускались туда поначалу, рассказали: порядок – будто готовились к инспекции Службы тыла.
Одно из требований этой Службы предписывало при начале обстрела остановить транспортное средство и выйти из него. Логика простая: вероятность попадания не меняется от того, движется объект или стоит, а возможные последствия несравнимы.
Близкий друг друга действовал по правилам: услышал сирену, когда ехал по Верхнему Адару, остановился, вышел из машины, его убило осколком. Было очень горько, но инструкцию не ругали: вероятность, судьба.
Сдержанность, суховатый оптимизм на грани фатализма были хорошим тоном в Хайфе лета 2006-го.
Ответственность и здоровая суеверность не позволяли пренебрегать спуском в убежище тем, у кого были дети. А это 30-50 раз в день беготня по ступенькам.
Кто мог, и было, куда, уезжал на юг, улетал за границу. Аркадий Гайдамак открыл палаточный лагерь.
На атмосферу влияла неопределённость: это война? она продолжится? Недели заканчивались одинаково: в субботу вечером прилетает Кондолиза, в понедельник соберётся ООН и всё прекратится.
Начальника большого цеха, умницы и остроумницы, на оперативках не видели. В сентябре рассказал: штурмовали шиитские сёла, заходишь в дом, картина внезапного бегства, всё кувырком, под столом валяется пачка баксов, вот она заминирована.
Студент-стажёр, спецназовец, не рассказал совсем ничего. 34 дня отсутствия мы ему засчитали в стаж.
Замначальника склада, генерал запаса, заходил по утрам перед службой. Он представлял округ на похоронах, а похорон в иные дни было больше десятка (160 человек погибло за пять недель войны).
Хайфа опустела. В четыре въезжали с работы в город, он был таким, какой привыкли видеть по утрам. Странно и нездорово – дневная Хайфа без людей, без машин, без торговли. Рынок закрыт, больницы принимали в цокольных этажах. Много флагов: знакомый бизнесмен заммэра по её просьбе финансировал покупку и развеску.
Работала парикмахерская на пешеходной улице.
Это было не странно: там стригла и укладывала хозяйка не только красивая и умная, а и трезвая и спокойная. В ней было простое и было аристократичное, в мягком южном говоре не смешивала «одевать» и «надевать», не втыкала в русскую фразу ивритских слов. Думала, что говорит.
Телевизор в те дни в том месте показывал не музыку, а новости.
И на столике вместо подшивки издания «Ваши волосы вчера и сегодня» лежал щедрыми ломтями изысканный кокосовый рулет «Осем» по семнадцать шекелей девяносто девять агорот за две упаковки. И вино, конечно, стояло — красное, с портретом отца израильской вино-водки барона Ротшильда на белой этикетке.
Можно было присесть к гостям, часто уже постриженным или, возможно, уложенным. Девушку со всесторонне открытой спиной звали Рената. Или Регина. Любя в себе мастера компромисса, было хорошо говорить ей: Регата. Импонировало ей это очевидно и сразу. Натянутые паруса яхт, брызги соленого воздуха, мозолистые ладони шкипера…
Духовный лидер шиитской партии "Хизбалла" шейх Хасан Насралла не полюбил бы летний гардероб Регаты. Как, думается, и его иранские покровители (фонетическая неожиданность, какой оказалось для значительной части русскоговорящего Израиля фамилия лидера "Хизбаллы", огорчала тем летом меня, бессменного председателя школьного клуба политинформаторов в 1979-1981 гг.).
— Вот ты и краснеешь, и заикаешься, а ведь ты не застенчивый, — проницательно говорила Регата одному из присутствующих. И он снова краснел и заикался.
В большом зеркале отражалось одобрение, с которым наблюдали мужчины за ее немного расфокусированными, но верными движениями.
В сиреневую трубку модного супертонкого мобильника Регата объясняла вслух:
— Я тебя как любила, так и люблю. А ты это знаешь и хочешь, но делаешь сам себе вид, что тебе всё равно. И себя ты не обманешь, и меня ты не обманешь. Кончай мудрить, люби тоже, потом поздно будет!
Разговор небезразлично слушал мужчина с опасным разрезом глаз, он кромсал бесполезным столовым ножом ломтик рулета в одноразовой белой тарелочке.
– Что? – напускалась Регата в паузе между звонками: — Ведёшь себя как сексуально озабоченный, а сам ведь даже и не встревоженный. На себя пеняй.
Присутствующие обращались в телевизор, там горела машина на белой широкой улице, гудела скорая, бежали люди.
— Секретное бомбоуёбище "Хизбаллы", — говорил мужчина с опасным разрезом глаз почти неслышным за стенами салона шепотом.
Зашедшая дама рассказывала, как около дома упала ракета, ещё утром. Был известный диссонанс между презрительным спокойствием, принятым в этой комнате на пристрелянном за недели Адаре, и её взволнованным повествованием.
— А как вы думаете, сколько такая ракета приблизительно может стоить? – поинтересовался один из гостей в небольшую паузу, и женщина замолчала, кажется, разочаровавшись в формате обсуждения.
Некоторая замедленность профессиональных движений мастеров объяснялась усталостью, а не жарой и не винами: городские больницы работали в чрезвычайном режиме, и их сотрудники приходили стричься, когда смогут, по ночам тоже.
Все были немного пьяны, сильно трезвы и очень хороши в этой парикмахерской у угла двух знаменитых улиц. Действовали, как говорили: чётко и без занудства.
В последние выходные войны съездили в Иерусалим. Месяц не покидали Север, не во имя стойкости и бесстрашия, а так, на всякий. Вдруг оказалось, что поездка, о которой говорили ещё весной, у всех получается – и назначили. Было немного подтекста — фиг нам нарушат обычное течение жизни; как у Довлатова: много чести большевикам не пить в их праздник. Выехали любимой компанией, Старый город был по-августовски малолюден, чист. В Августе-Виктории друг, а кому и брат Аркадий сказал:
— Поднимаемся на колокольню, я купил билеты.
Пришлось забираться.
Радио не слушали, клали в питу белый салат.
В последний день было известно, что он последний, ракеты лупили по Хайфе часто, но к счастью впустую: падали в море (медуз никто не жалел), на пустыри. Городские военные аналитики пришли к выводу, что "Хизбалла" первыми на дембель отпустила наводчиков.
Месяца через два тусовались в знатном университетском городке Королевства, каждый вечер новые гости.
— Он из Хайфы, — представляла хозяйка, и добавляла: — Где бомбили.
Мужчины смотрели с уважением, девушки – с интересом, чувствовать себя героем было очень легко.
