И шестикрылый серафим (в отставке)… Из наследия замечательного советского и израильского писателя
Марк АЗОВ (1925 – 2011)
Он сидел с закрытыми глазами перед работающим телевизором. Я побоялся его разбудить и на цыпочках стал отступать к двери.
— Вы куда? — проскрипел он, не открывая глаз. — Пришли — так говорите, зачем пришли?
— Извините. Я думал, вы задремали.
— Э-э-э. Не обращайте внимание. Свой сериал я могу смотреть и закрытыми глазами.
На экране в это время происходило что-то военное: бегали, стреляли, падали…
— Конечно, вы как участник войны видели сцены и покруче.
— С чего вы взяли, что я участник войны?
— Ну, во-первых, по возрасту, — лицо его давно превратилось в маску из присохшей к черепу кожи. — Во-вторых, ваш сосед, полковник, сказал, что вы тоже в отставке.
— Дурак, ваш полковник. Сорок лет, как его поперли из армии, а забыть не может: не снимает фуражки, которая выше его самого, и кителя с погонами, застегнутого на все пуговицы при температуре тридцать градусов.
— Ну, человек хочет, чтобы все видели, чего он достиг в жизни. А вы, говорят, генерал.
— Кто говорит?
— Полковник. Я пришел, можно сказать по его наводке. Дверь была открыта настежь.
— Это чтоб продувало.
— Я бы хотел взять у вас интервью. В нашем городке генералы, знаете, даже отставные, на дороге не валяются.
— Это точно. Такие, как я, не валяются. Но вынужден вас разочаровать. Я не участник войны и не генерал. Хотя в одном ваш полковник прав: в отставке.
— Извините.
Я стал подумывать, под каким предлогом слинять так, чтобы при этом не обидеть старичка. Но он видел меня насквозь с закрытыми глазами.
— Мне вас жалко, молодой человек, — (какой, я, к черту, молодой?). — Понимаю, не хочется возвращаться в свою газету с пустыми руками. Так спрашивайте. Я вам о такой войне расскажу, какая ни одному генералу из тех, что еще живут, и не снилась. Так я и думал: ему лет сто не меньше. Какой войны он мог быть свидетелем?.. Сходу и в голову не придет…
Вспомнил! В Москве когда-то висели в магазинах постоянные таблички под стеклом. Одну такую табличку продавщица, баба веселого нрава, у которой я снимал комнату, подвесила смеха ради, над своей кроватью:
"Ветераны Великой Отечественной и Гражданской войн, а также участники боев на Корейском перешейке, на озере Хасан и в Халхин-Гол обслуживаются вне очереди"
— Может, вы участник боев на Халхин-Гол?
— Дались вам эти бои. Подойдите к шкафу. Не стесняйтесь. Откройте дверцу и посмотрите, что там висит.
Я представил себе мундир с орденами или другими какими регалиями в шкафу на вешалке. А, может, чем черт не шутит, шашка времен Гражданской Войны — золотое оружие лично от товарища Буденного…
Но в пыльном чреве шкафа лишь в углу что-то белело.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
— Выньте, — скомандовал он.
И я вынул что-то шуршащее, которое вдруг развернулось на полкомнаты, обдав меня облаком пыли и запахом тлена.
— Что это?
— Не видите? Крылья.
— От самолета?
— Вы что, дурной?
А я, и вправду, одурел:
— От чего же еще могут быть крылья?
— От меня. Я ангел в отставке.
— Ангел?!
Старикашка решил меня разыграть. Но не на того напал.
— Факир был пьян, — сказал я, смеясь, — фокус не удался. У ангела два крыла, а здесь целых шесть. Выходит, вы трио ангелов.
Наконец-то он открыл глаза, зеленые в крапинку.
— Я шестикрылый серафим в отставке! Пушкина надо читать. А, по-настоящему, мое звание в ангельском войске было керув. Херувим, если вам так удобнее.
"Херувимчиками" моя старая бабушка называла златокудрых мальчиков с картинок на старинных почтовых открытках. Череп, обтянутый иссохшей кожей, никак не вязался с моими детскими представлениями.
— Я был керув, стоял с копьем и мечом справа от престола Всемогущего, и лучи от сияния Нашего рассыпались во все стороны бесконечности.
Я выполнял важнейшие Его поручения. На кого указывал перст Божий, на того обрушивалась моя рука. Он доверял мне не только деяния свои, но и помыслы. Я знал тайные мысли Вершителя Судеб, недоступные не только смертным, но и тем из бессмертных, кто не был мною. И я думал… нет, не думал, а само собой разумелось, что так будет вечно… Пока человек не изобрел кирпич.
— А что кирпич тоже надо было изобретать?
— А вы как хотели? Чтобы кирпичи вам тоже Бог создавал и сбрасывал с неба?
Я представил себе падающие с неба кирпичи.
— Достаточно, что Он создал камни, — продолжал сердитый старик, — и вы строили себе дома из камней, пока жили в горах. Вы поселились в горах после того, как вылезли из ковчега на склоне Арарата. Забыл?
— Читал. Бог устроил всемирный потоп, не без вашей, наверно, помощи. — Не без моей. И Он позволил спастись в ковчеге Ною с семьей и скотиной — не без моей, представьте, просьбы. И дети Ноя, поколение потопа, размножились, как овцы, и, как овцы, разбрелись по горам. Каждый искал, где лучше, а перессориться они успели еще в ковчеге, потому поспешили отделиться друг от друга, став родоначальниками племен, разбросанных среди хребтов в долинах и ущельях. Племена эти свирепо дрались за пастбища или плодородную землю, которой горы их не баловали, и, как не было среди них единства, так не стало и веры в единого Бога. Они воздвигали себе идолов, один страшнее другого, и приносили им в жертву новорожденных, детей — так они боялись друг друга… А больше всех — Нимрода.
— Который внук Хама?
— Вы, я вижу, подготовились к интервью со мной.
— Да я понятия не имел, что вы из Библии. Я думал — из вооруженных сил.
— Это почти одно и то же. Нимрод был зверем, таким диким зверем, каким может быть только человек. Подлым зверем. В ковчеге хранились некоторые реликвии, например, одежды, которые Создатель сам лично сшил для Адама и Евы, когда изгонял из Рая. Хам их, конечно же, спер у Ноя, а Нимроду они достались по наследству. Уходя на охоту, Нимрод облачался в такой костюм, и звери сбегались к нему со всех сторон, падали на передние ноги, терлись мордами, лизали языками, как горную соль… Надеюсь, понимаете почему?
— Не-а.
— Запах мира.
— Мирры?
— Не путайте божий дар с парфюмерией. В Эдеме, где Создатель поселил Адама с Евой, между людьми и животными был мир: никто никого не ел, животным была дана трава в пищу, а людям — плоды деревьев. Запах этих одежд напоминал несчастным зверям о тех благословенных временах, они доверчиво шли к охотнику, и он убивал их без всякого труда. За то он прослыл среди людей удачливым и сильным охотником из охотников и возвысился в своих глазах настолько, что стал охотиться на самого Создателя. Вы не поверите, Нимрод поклялся отомстить Господу за потоп, который Он наслал на землю. И, поднимаясь на самую высокую из вершин, натягивал лук, а у него был лук, который не мог натянуть никто, и посылал стрелу так высоко в небо, что стрела исчезала из виду. Так он стрелял до тех пор, пока однажды стрела вернулась с окровавленным наконечником.
— Я убил Его! — заорал Нимрод, потрясая окровавленной стрелою, и эхо разнесло его рев по горам.
Многие услышали и поверили, что Нимрод могущественнее Владыки Мира.
А это всего лишь Мы посмеялись: Бог велел мне сбросить рыбу со своего стола так, чтобы стрела вернулось с рыбьей кровью. Шутка, всего лишь шутка. Но с такими, как Нимрод, лучше не шутить. Рыбья кровь замутила его глаза, он видел сквозь кровавый туман отныне себя вершителем судеб и повелителем рода человеческого. Собрал вокруг идола своего племени самых свирепых воинов, и пошел войной на племена братьев, понуждая их под страхом смерти сняться с места, покинуть каменные жилища и спуститься с гор на равнину. И они шли за ним, неся своих идолов, пока все идолы племен не были свалены на равнине в земле Сеннаар, или Шумер, где две реки сливались в одну: Тигр и Евфрат.
Вот вам и ответ на ваш вопрос.
— Какой вопрос?
— О кирпиче. Вы спросили: "А что, кирпич тоже надо было изобретать?" Так вот: в земле Сеннаар, она же Шумер, не было камня, только глина, сплошь желтая глина, трескающаяся, иссыхающая от неумолимого жара солнца, похожего на жидкое олово в тигле. И какой-то полуголый раб, имени его и при жизни никто не знал ("эй ты" — иначе к нему не обращались), совершил гениальное открытие: изготовил форму, при помощи которой из мокрой глины можно было делать камни, абсолютно одинаковые и сразу много. Их высушивали на солнце, обжигали огнем, потом выкладывали и склеивали земляной смолой — озерной глиной — битумом — асфальтом, ни цемента, ни извести еще не знали. Словом, назовите, как хотите, а кирпич, он и есть краеугольный камень, на котором воздвиглась вся ваша так называемая цивилизация.
— Почему вы так думаете?
— Потому что это было первое в истории человечества серийное производство. Когда они увидели, как плодятся кирпичи, они решили, что могуществу человека отныне уже нет предела. И начали строить башню.
— Вавилонскую?
— А вы догадливы, молодой человек.
— Это я-то молодой?
— Все мы молоды в масштабах вечности… Именно ту самую, названную Вавилонской Башней, я имею в виду. Эта великая стройка, впоследствии ее могли бы назвать народной, спаяла враждующие племена, как земляная смола кирпичную кладку, в одно несокрушимое целое. В Книге написано, что у них был один язык. Да. Но до того у них были разные племенные языки. Общий язык им понадобился, чтобы строить башню. И он рождался там, на стенах, куда поднимались с утренней зарей по спиральным лестницам и откуда спускались с заходом солнца. Да что там язык слов! Язык чисел понадобился тем, кто вычерчивал контуры башни на глиняных табличках, кто отмерял по шнуру и отвесу где и как надо класть кирпичи, чтобы башня росла, как ей следовало расти, и уперлась, в конце концов, кольцом в небо.
Вот тогда и сказал Господь "сойдем же, и смешаем там язык их так, чтобы один не понимал речи другого". Он сказал это мне. Его слова "сойдем же" вовсе не означали, что мы займемся этим делом вместе. Там наверху, знаете ли, тоже свой язык, который следует понимать с полуслова. Это был приказ Его мне: пойти и сделать.
— И как вы это сделали?
— Никак. Иначе я бы не сидел здесь перед вами в разболтанном кресле на колесиках, а, как прежде, возвышался с копьем и мечом справа от престола Всемогущего, и лучи от сияния Нашего рассыпались во все стороны бесконечности.
— Вы отказались исполнять приказание.
— Как я мог отказаться? Я попытался его отговорить:
— Послушай…- я назвал его по имени, которое только мне позволено было поминать всуе, — башня помирила людей всех со всеми: мечи перекованы на лопатки, которыми черпают и выкладывают смолу. А как осторожно они перебрасывают кирпичи из рук в руки! Не было случая, чтобы кто-нибудь уронил на ногу, или промахнулся и угодил в лицо или в грудь другому человеку. Обрати внимание! Место, где строят башню, называется Сахн, что значит сковородка. День-деньской, не сходя со сковородки, они обливаются потом, повязки вокруг бедер настолько пропитываются солью, что, высыхая, твердеют, как кора деревьев. А они… они поют и работают, работают и поют. Да так, что заслушаться можно. Посмотри! Глаз невозможно оторвать от их творения. Прежде всего, оно соразмерно: высота 90 метров (это я для вас говорю в метрах) и в основании те же 90. И состоит великая башня из семи квадратных башен, тем меньше, чем ближе к небу, уступами одна над другой. Первый, нижний, уступ черный, второй красный, третий — белый. И наружная лестница ведет наверх вокруг всех этих башен. На середине лестницы находятся скамьи для отдыха. А последний, седьмой, двухэтажный храм выложен снаружи бирюзовыми глазурованными плитками и украшен золотыми рогами, издалека сиявшими путникам, идущими полюбоваться башней. Подумай! Ты сам говорил, что не ради хлеба насущного должен жить человек, не для услаждения бренной плоти, — цель жизни выше самой жизни. Вот они и строят башню, чтобы стать ближе к небу.
— Ты ничего не понял, — сказал мне Бог. — Ровным счетом ничего. Они строят башню и пропитывают ее смолой, чтобы спрятаться от потопа. Хотя я обещал никогда этого не повторять. Но разве они мне верят, они верят идолам, пожирающим их детей.
— Но, согласись, поколение потопа готово хвататься за любую соломинку, чтобы не утонуть.
— Причем здесь потоп?
— Ты сам сказал.
— Я сказал, это они надеются на башне пересидеть потоп. А сколько их уместится на верхушке башни? Ты заглядывал внутрь?
— Пока нет.
— А я вижу сквозь стены. В седьмой самой верхней башне — большое, роскошно убранное ложе и рядом с ним золотой стол. Одно ложе и один стол. А в первой, нижней, служащей основанием пирамиды — золотое кресло и золотая скамеечка для ног. Одно кресло и одна скамеечка. Для кого это все предназначено?
— У них один повелитель — Нимрод.
— Так зачем тебе надо что-то доказывать? Башню строили для Нимрода. Великие замыслы распирают его косматую грудь: рабы строят башню, чтобы он ступил с нее на небо и стал Единым Богом Властелином Четырех Сторон Света.
— Так в чем же дело? Повели мне пронзить острием меча грудь тирана. А люди пусть строят свою башню. Зачем смешивать их языки и разрушать дело жизни? Знаешь, сколько кирпичей им пришлось уложить в эти стены?
— Знаю, — ответил Всезнающий, — восемьдесят пять миллионов. И не хочу больше слушать о кирпичах! — (дались ему эти кирпичи!). — А людей, за то, что строили они хорошо и дружно, я не стану смывать с лица Земли вторым потопом. Всего-навсего, сделаю так, чтобы перепутали шнур с отвесом, чтоб один говорил другому принеси мне смолу, а другой упрямо приносил ему кирпич, чтобы перекосилась и рухнула башня, а народы расселились, наконец, по всему свету, каждый со своими нравами и языком.
— И чтоб опять они стали чужими друг другу, и убивали чужих при каждом удобном случае?! — сказал я.
— Выполняйте! — сказал Он.
Никогда я не слышал от него этого слова, предназначенного рядовым ангелам. Лучше бы послал меня на землю таскать кирпичи. А! Мне уж нечего терять… И я ему высказал все, что думаю: — С начала времен я был рядом с Вами. И до сих пор не могу понять, как Вы при Вашем божественном таланте, могли создать небо и землю, сонмы звезд, мириады живых существ, и умудрились при этом остаться тираном, сатрапом, способным растоптать и унизить венец своего творения — человека под влиянием раздражения и злости.
— Ну, если вы так ничего и не поняли, — сказал Он тусклым голосом, — подавайте в отставку.
Вот так и летят кувырком с небесной лестницы. Другие смешали языки и рассеяли по всей земле строителей Башни. А за мной сохранились некоторые привилегии: право надевать крылья по праздникам и бессмертие. Но крылья я не вынимаю из шкафа, чтоб не выглядеть смешным. А бессмертие, как видите, пригодилось. Живу, сижу в разболтанном кресле с закрытыми глазами и смотрю свой сериал, который называется История Человечества.
— Вы считаете, Бог поступил с вами несправедливо?
— Не принимайте меня за идиота, пожалуйста. И сам знаю, что я идиот. Четыре тысячи лет! Более чем достаточно, чтобы убедиться в собственной глупости… Кстати, вы вчера смотрели передачу о муравьях? У меня даже глаза открылись во время этой передачи. Мозг муравьиный по отношению к телу намного больше человеческого, и, соответственно, — голова. У них сложный язык общения, и они даже умеют считать. Не человек, а муравей был предназначен стать венцом творенья, царем природы, потому что у муравьев не бывает слабостей, и они не совершают ошибок, свойственных людям.
Но Бог все равно предпочел возвысить человека над всей природой, а развитие муравьев остановил, когда взглянул на муравейник. Вы видели муравейники? Они вам ничего не напоминают?
— Город.
— Города были малолюдными, все знали друг друга.
— Так с чем тогда можно было сравнить муравейник?
— С Вавилонской Башней. Вернее, с ее строительством. Глядя на этот рой человеческий сверху, Создатель предвидел рождение будущих империй, великих и ужасных, где с потом и кровью сотрется разница между человеком и кирпичом. А, ведь, создавая Адама, Бог надеялся увидеть в нем, как в сыне, продолжение себя: свободного, дерзкого, ни на кого не похожего, единственного такого во Вселенной. Безумно жаль, но Он ошибся в людях!
— Как вы — в Боге.
— За что и наказан. Бессрочным заключением в колонии общего режима. Уже четыре тысячи лет я боюсь открывать глаза, чтоб не увидеть стены, углы и окна, вместо сияния вечности… Не повторяйте моей ошибки, молодой человек. Ведь у вас тоже, не спорьте, сложилось представление, будто Бог — администратор, по-современному, менеджер, с замашками тирана, диктатора, и, вообще, самодура. А на самом деле Он художник, вложивший труд и душу в создание шедевра. Но оригинал его творения затерялся среди миллиардов копий!
