Городской дурачок Амирам и его армейский берет
Лев АЛЬТМАРК
Каждый раз, когда начинали завывать сирены и люди прятались в убежища, а на небе расцветали причудливые белые цветки от взрывающихся хамасовских ракет, на улицу выбегал городской дурачок по имени Амирам и, приплясывая, кричал:
— Ну вот и началась война Гога и Магога! Началась последняя битва между добром и злом, и кто в ней победит, неизвестно. Машиах возвышается над всем — одной ногой стоит на зле, а другой на добре — и, сложив руки на груди, над нами посмеивается… На чьей он стороне, никто не знает, потому что никто не знает, что такое добро и что такое зло!
— Прячься со всеми! — кричали ему люди, бегущие к убежищам, а он лишь щерил свою беззубую улыбку и весело кричал:
— Я хочу погибнуть раньше, чем увижу, какой страшный конец ожидает этот прогнивший от безверия мир…
Но судьба, видно, хранила Амирама, и ни одного осколка от разрывающихся ракет в него не попало. Дома разрушались от прямых попаданий, даже люди гибли, а ему было всё нипочём. После каждого падения ракеты он начинал приплясывать, неловко подпрыгивая на своей левой покалеченной ноге, доставал из-за пазухи старый фиолетовый армейский берет и весело подбрасывал его в воздух.
— Откуда у него такой берет? — всегда спрашивал кто-то, кто его не знал. — Такие же береты выдавали бойцам только в элитной бригаде «Гивати»…
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
И сразу же находился кто-то, кто разъяснял:
— А что вы хотите — Амирам не всегда был таким убогим, какой сейчас. Он и в самом деле служил в «Гивати», был на передовой и имеет награды за боевые заслуги. Это уже потом, после тяжёлого ранения, у него помутился рассудок… Вот теперь и ходит такой…
Хоть люди и жалели его, но знали, что открыто проявлять жалость при нём нельзя. Тихий и ласковый дурачок моментально превращался в злого и скандального старика, который начинал истерично кричать и даже бросать камни в обидчика. Лучше всего, считали те, кто его знал, с ним не связываться и обходить стороной. Сам-то он первым ни к кому не полезет. Короче говоря, человек безобидный и тихий, лишь бы его не трогали.
Уличные мальчишки тоже с ним не связывались, потому что помнили, как кто-то из них попробовал выхватить у Амирама из рук его главную ценность — берет, но дурачок с несвойственной для него скоростью догнал похитителя и принялся жестоко избивать. Неизвестно, чем бы всё закончилось, если не подоспели прохожие и не спасли ревущего в полный голос пацана с разбитым носом и синяками по всему лицу.
Родители мальчишки, конечно, вызвали полицию, и Амирама спустя полчаса разыскали и отвезли на скорой помощи в психушку, но прошло несколько дней, и он снова вернулся на улицу. Как прежде, всем улыбался, а с некоторыми, особенно со стариками, неожиданно для окружающих даже пытался разговаривать, но на мальчишек больше не обращал внимание, да и они теперь обходили дурачка стороной.
Время шло, и казалось, что он не старел. Круглый год всё тот же чёрный, пыльный и измазанный в какой-то неизменной извёстке пиджак, мятые брюки, несвежая белая рубаха в непросохших пятнах от пота, сандалии на босу ногу, длинные седые нечёсаные волосы, слегка прикрытые вязанной кипой. Своей редкой седой бородёнкой он очень напоминал постоянного посетителя синагоги, но никто ни разу не видел его молящимся, хоть он всегда и чаще всего бессвязно упоминал о каких-то персонажах из Торы и при этом — к великому изумлению религиозных знатоков – шпарил по памяти целыми фрагментами из священных книг.
Всё-таки не таким простым человечком, оказывается, был Амирам, и многого о нём люди не знали. Чем он занимался до своего трагического ранения, изменившего судьбу, никто не интересовался. Никому не было известно, где он живёт, потому что с раннего утра и до позднего вечера он, припадая на покалеченную ногу, носился по улицам по каким-то своим делам. Сердобольные старушки и старички иногда давали ему мелкие купюры и монеты, и Амирам не отказывался, брал, но никогда за это не благодарил.
Никто не слышал, чтобы он о чём-то с кем-то говорил, однако по-настоящему оживал лишь тогда, когда время от времени город обстреливали ракетами из Газы. Тогда он возбуждался и принимался взволнованно кричать какие-то предостережения из священных книг, которых, оказывается, помнил великое множество, но людям было не до них, потому что нужно было прятаться в бомбоубежища. Сам же Амирам никуда не убегал, а замирал посреди улицы, раскинув руки, не переставая кричать и провожая безумным взглядом белые, как вата, расползающиеся по небу траектории пролетевших ракет. Вокруг него сыпались осколки, всё тряслось и грохотало, но он не пригибался и не отступал ни на шаг. Странное спокойствие и немота нападали на него сразу после взрыва…
На этот раз обстрел оказался особенно жестоким. Длился он уже несколько дней, и сценарий разворачивающейся очередной войны — а как это ещё назвать? — всем был хорошо знаком. Со вчерашнего дня вдали, с границы сектора Газы, загрохотали глухие удары танковой и артиллерийской канонады, и она не прекращалась практически весь световой день, лишь на ночь наступало краткое затишье. Но вражеские ракеты летели на город не только днём, но и ночью, заставляя жителей вскакивать с постелей и бежать в бомбоубежища.
— Мудрецы говорили, что наш мир пребывает в состоянии равновесия добрых и дурных дел, — уже несколько раз прокричал Амирам бегущим мимо него людям, — и чтобы наступило избавление, необходимо перевесить нашими добрыми делами чашу весов, на которых Всевышний, взвешивает добро и зло, творимые нами. Один единственный добрый поступок может всё обернуть в нашу пользу…
— О каком добром поступке ты говоришь, Амирам? — кричали ему в ответ. — Лучше спрячься, а то погибнешь, и некому будет совершать этот поступок…
— Спрятаться, испугавшись зла? Этим мы только помогаем ему… Моё место здесь, и я хочу посмотреть в глаза этому злу. Разве это страшно?!
Последние его слова лишний раз убеждали людей, что перед ними безумец, и никакие нормальные доводы на него не действуют. Нормальный человек так никогда не поступит. Ничего не поделаешь, если он ищет свою погибель, даже сам того не осознавая. Не потащишь же его силой в укрытие!
А потом, в редкий перерыв между обстрелами, произошло событие, которое жильцы соседних домов долго обсуждали, сидя в бомбоубежищах. Как правило, с утра и до позднего вечера по улицам много домашних собачек, которых хозяева выпускают на улицу побегать. Не всем это, конечно, нравится, но как убедить хозяина собачки водить питомца на поводке, когда у того иногда не хватает сил самому прогуляться вокруг дома, а иногда человек просто боится выйти на улицу. А собачка – они погуляет и обязательно вернётся…
И вот однажды чья-то собачка разлаялась на местного хулигана, который собак терпеть не мог, к тому же был изрядно выпившим. Все знают, как собаки не любят, когда от человека пахнет спиртным. Недолго думая, хулиган схватил камень и бросил в собаку, но не попал. Тогда он схватил камень снова и погнался за ней. А домашняя собака и не думала убегать от человека, поэтому ему удалось её схватить, и тут он стал её бить и мучить. От боли собачка принялась выть, и это услышал Амирам, который оказался совсем недалеко.
Дальше всё произошло за какие-то мгновения. Амирам стремительно подскочил к хулигану, и никто даже не разобрал, что произошло. Только мужик неожиданно взмахнул руками, выронил избиваемое животное и грузно повалился на плитки тротуара, закатив глаза.
Со всех сторон набежали люди, но никто так толком ничего и не понял, лишь все уставились на Амирама, присевшего на корточки рядом, и на руках у него оказалась собачка. Он деловито вытащил из кармана свой десантный фиолетовый берет, и стал им утирать кровь с разбитой головы собачки. Больше у него ничего под руками не оказалось. А ещё спустя мгновение неожиданно для обступивших людей он горько, в полный голос зарыдал и запричитал:
— Я хотел сделать добрый поступок и спасти собаку, но не удержался и ударил человека, обидевшего её. Этот мой дурной поступок опять уравновесил чашу весов, и поэтому горе мне, несчастному! Своими руками я отдалил великое Избавление!
Никто так и не понял, о каких весах и о каком избавлении он говорит, но Амирам повторял это непрерывно и на все лады, пока не приехала вызванная кем-то полицейская машина, и вместе с ней скорая помощь. К тому времени хулиган уже пришёл в себя и принялся охотно общаться с полицией, жаловаться на собак и сумасшедших, от которых в округе некуда деться, а медицинской помощи ему не требовалось.
Зато скорая помощь увезла рыдающего Амирама, и его не было видно несколько дней. Когда он снова появился, то ни о каком спасении собаки от распоясавшегося хулигана уже не вспоминал. А может просто не помнил о нём или не хотел ни с кем об этом говорить. Да и не до этого всем было — ракеты-то продолжали падать.
Как ни странно, но отношение к нему после этого происшествия почему-то резко изменилось. Его начали повсеместно осуждать, а те же старушки, сидя в редкие минуты затишья на лавочках, уже твердили друг другу, что этот псих представляет для окружающих прямую опасность, потому что способен за какую-то пустяковину избить человека до потери сознания, и из-за чего — из-за паршивой собачонки! А значит, пора жильцам окружающих домов собраться и написать коллективное письмо в вышестоящую организацию, чтобы этого ненормального Амирама изолировали. В психушке ему самое место. Разговаривать-то они разговаривали, но дальше разговоров дело не пошло.
А ещё спустя некоторое время количество обстрелов резко увеличилось, и вокруг вообще начался сплошной ад. Ракеты и миномётные снаряды летели теперь почти беспрерывно, и это были уже не самодельные, слепленные из обрезков труб, как раньше, а самые настоящие ракеты, и таких раньше у врага не было. Многие успешно сбивались «Железным куполом», но были и такие, которые сбить не удавалось. Разрушения жилых зданий и человеческие жертвы множились.
Теперь уже Амирам выходил на улицу, как на работу. По первому сигналу сирены он выбегал на середину улицы, раскидывал руки, словно приманивал к себе летящую ракету и опять начинал кричать что-то непонятное. Разобрать, что он говорил, в рёве сирен и взрывах ракет было почти невозможно, да и бегущим в укрытие людям было не до этого.
До последнего времени, видно, Всевышний хранил город и защищал от смертоносных ракет, но всему приходит конец, и в один из дней, когда небо привычно расцветили сразу десятки летящих ракет, одна из них всё-таки угодила в четырёхэтажный жилой дом. Это было прямое попадание. Наверное, большинство жильцов всё-таки заблаговременно укрылись в защищённых помещениях, но… все ли? Кто это мог знать?
Улицы мгновенно стали пустыми и безжизненными. Брошенные посреди дороги автомобили с работающими двигателями и распахнутыми дверцами довершали картину какого-то ирреального продолжающегося кошмара, когда всего в нескольких метрах от машин и от убежищ после звонкого ракетного хлопка, от которого закладывало уши, медленно и с каким-то непонятным шипением этаж за этажом начало складываться, как карточный домик, здание. Громадный столб горячей пыли от него уже не поднимался вверх, а растекался в стороны, как жирная масляная жижа…
Сколько это продолжалось — минуту, две, пять? Потом наступила мёртвая тишина, лишь было слышно, как где-то в шевелящихся руинах что-то потрескивало, глухо хлопали рвущиеся газовые баллоны и с журчанием вытекал кипяток из сброшенных на землю с высоты бойлеров.
Неизвестно, откуда вдруг появился Амирам. Пиджак его был порван, правая рука в крови, но он, ни на что не обращая внимания, быстрыми скачками и привычно припадая на левую ногу нёсся в самый эпицентр взрыва.
— Стой, парень, куда ты? — закричал ему издали полицейский, который только что подъехал на машине к разрушенному зданию, но всё не решался приблизиться. — Тебе жить надоело? Смерти ищешь?!
Но Амирам его не слышал. Как в воду с обрыва, он нырнул в клубы пыли и исчез. Полицейский беспомощно развёл руками и поглядел по сторонам. Откуда-то издали уже доносились сигналы спешащих сюда пожарных машин и скорой помощи. Но первыми прибылт ещё несколько полицейских машин, и, наконец, оцепили от зевак пространство вокруг разбитого здания.
— Туда человек побежал, — запинаясь, рассказывал начальству полицейский и указывал пальцем на руины, — я его не хотел пускать, но он оказался проворней…
Пожарные уже раскатали свои брезентовые брандспойты и заливали редкие языки пламени, то и дело выглядывающие их-под медленно оседающей пыли. Несколько спасателей в защитных комбинезонах с разных сторон направились к разбитому дому.
Постепенно стали подтягиваться люди из укрытый, и кто-то громко сказал:
— А ведь не все вышли из дома после сирены. Кто же остался?
— Не дай бог, если кто-то и в самом деле там оставался…
Дым и пыль постепенно рассеялись, и взорам людей предстало страшное зрелище. На месте здания теперь была груда покорёженных бетонных балок, пруты арматуры, выбитые оконные рамы, разломанные деревянные шкафы и стулья, дымящиеся тряпки. Но внимание всех было приковано к странному человеку, присевшему на ступеньку сохранившегося лестничного марша, и этот человек прижимал к себе какой-то свёрток. Рядом с ним стояли спасатели и пытались помочь ему встать или хотя бы забрать свёрток из рук, но он крепко прижимал его к груди и что-то беспрерывно говорил, даже не обступившим его людям, а, задрав голову с редкой седой бородкой, в голубое небо, на котором постепенно рассеивались следы от пролетевших ракет. По лицу человека текли слёзы, но он, как ни странно, при этом почему-то широко улыбался. Это был пропавший Амирам.
— Я сделал, наконец, доброе дело и не сделал при этом ничего плохого, — кричал он осипшим голосом, — ты слышишь меня, Господи? Я сделал! Где же обещанное Тобой избавление?!
Он приподнимал, показывая небу, свёрток, в котором окружающие неожиданно разобрали малыша в пелёнках. Как выяснилось потом, мать с ним всегда оставались дома после сигнала сирены, потому что не успевала добежать до убежища, и ей до последнего времени везло. Сегодня же после прямого попадания ракеты, она погибла, раздавленная рухнувшей стеной, а малыш чудом уцелел. Каким-то уже нечеловеческим, а скорее звериным инстинктом Амирам почувствовал, что в руинах есть живой человек, которого нужно спасать, пока его вместе с погибшей матерью не завалило обломками окончательно, и, невзирая на опасность, пробрался к ним и спас малыша. Матери он уже ничем не мог помочь…
Парамедики скорой помощи подхватили его под руки и вывели, почти вынесли в безопасное место. Лишь тогда он передал малыша кому-то и бессильно присел на корточки, потирая искалеченную ногу. Минуту сидел неподвижно, потом встрепенулся, полез во внутренний карман порванного пиджака, вытащил измятый фиолетовый берет и гордо водрузил себе на голову.
— Вы только посмотрите, — сказал кто-то из знавших Амирама, — у людей горе, а у этого дурака праздник и улыбка до ушей! Что с него возьмёшь…
И хоть эти обидные слова донеслись до Амирама, он на них никак не отреагировал, лишь повторил, глядя в небо и придерживая на голове рукой свой фиолетовый берет:
— Я сделал, Господи, свой главный добрый поступок, который наверняка перевесит на Твоих весах творимое нами зло! Я спас ребёнка, и Ты это видел… Когда же мы дождёмся Машиаха? Почему Ты к нам так немилосерден?!
