… И скрипочка — просто диво-дивное
Любовь РОЗЕНФЕЛЬД, Ашкелон
Продолжаем публиковать рассказы замечательной ашкелонской писательницы, к сожалению, безвременно ушедшей от нас. Дорогая Люба, мы вас помним – и редакционный портфель с вашими рассказами еще не исчерпан!
Фрагмент из повести
В последний вечер в Лёлю опять вселилось веселье, она хлопотала на кухне, вбегала в комнату, прижималась к Виктору, снова уходила на кухню и возвращалась, забывая, зачем пришла, она перебирала Витины волосы, а он улыбался. "Что, всё-таки она нашла во мне?"
— За что ты так относишься ко мне, Лёля?
— Как — так?
— Ну, любишь…
— А как не любить такие глаза золотые, волос густой… и весь ты налитой, как статуя!
— За внешность, значит? Понравился рост, фигура, лицо?
— Нет, нет, всё не так. Ничего ты не понимаешь. Я тебя полюбила за всё и за… ничто, просто за то, что это ты. Мне кажется, что я знаю тебя давным-давно. У другого не может быть такого лица, пусть он будет красивее, всё равно для меня он будет хуже.
— Интересно.
— Садись за стол, хватит нам рассуждать, стынет всё.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
После ужина Витя ещё некоторое время крутил ручки старенького приёмника. Лёля плотней задёрнула шторами окошки, приготовила постель. Часы-ходики с висящими гирями стояли. Лёля хотела было их перевести, запустить, но передумала. "Пусть на них всегда будет сегодняшний вечер".
Виктор выключил приёмник, потом свет. На один стул аккуратно легли его брюки, ковбойка, Лёлина одежда. Стало тихо… Очевидно, взошла луна, в комнате отпечатались проникшие сквозь негустые шторы белые полосы на полу, на стенах.
— Как бы ни получилось у меня дальше, я никогда не буду жалеть, что узнала тебя, — прошептала Лёля. — Ты такой хороший.
— И я не буду жалеть никогда.
— У тебя большие руки, прямо лапищи, а такие ласковые! Как это так? У других бывают тонкие да гладкие, а какие-то не такие, грубее твоих. И откуда ты знаешь, чего мне хотелось бы? Ты как-то делаешь так, как мне нравится… Удивительно. Давай-ка я лягу повыше, а ты положи мне голову сюда. Как бархат твоя голова. Викентий! — Лёля рассмеялась. — Тебя в основном Витей называют?
— Не все. Кто — Витя, другие — Кеша.
— Кеша, Викеша, Витя и Кеша. Ты, как золото, притом, настоящее, а не поддельное, как другие мужики…
— Почему же другие из поддельного золота?
— Потому что глянешь — человек вроде хороший, а узнаешь поближе — окажется просто пустельга, дрянь. А на тебя посмотришь — золото, а потом ещё лучше. Смеёшься…
— Ну да, золото самоварное. А ты, знаешь кто? Ты — сирень.
— Отцвётшая?
— Нет, цветущая, лиловая сирень.
— Ну, это ты точно придумал.
— Ладно, буду спать.
— Спи… я ещё не видела, как ты спишь. Ложись удобно, а мне только руку дай. Тяжёлая.
Витя слегка сжал её руку и тут же стал засыпать. Лёля чувствовала, как его ладонь расслабляется, становится ещё тяжелее. Она замерла с открытыми глазами, боясь его разбудить.
"Всё — думала она — теперь больше никого и никогда, пусть он — последний. Как мне хорошо с ним!" На миг Виктор, казалось, проснулся, что-то пробормотал, потом снова отключился, а Лёля додумывала заманчивую идею и ребёнке. "Пусть бы жил. А вдруг он уже есть? Такой мальчик, как этот, что сейчас тут, с такими губами, глазами…" Потом и Лёля уснула.
Но был ещё день. Гора Хамелеон. Целая низка "куриных богов" — камней с дырочкой — на счастье. Мороженое. Какое-то детское веселье, когда ты забыл обо всём, исчезло время, обязанности, привычки. Всё!
И снова ночь. Мечты и ребёнке, а Витя думает, что же дальше-то будет, когда он уедет. С ней? С ним? Всё это исчезнет? Море, Лёля, ночи, солнце…
Утром он вышел из домика с сеткой в магазин. За ним заняла очередь какая-то женщина, довольно молодая, потом вошла другая, постарше. Витя взял побольше хлеба, чтобы осталось ему в дорогу.
— И куда столько? — Спросила женщина, что стала позади него.
Виктор не успел ответить, как подключилась другая женщина:
— Да ведь Лёльку-то нашу легче убить, чем прокормить, насытить… — Обе засмеялись. Витя остановился.
— Зачем вы так говорите? — Заволновался он.
— Да ты не сердись, милый, не ты первый, не ты и последний! — Сказала пожилая дама.
— На шлюху всегда дурак найдётся! — С вызовом крикнула молодая. Все, включая продавщицу, смотрели в его сторону.
— Сама такая, — только и смог буркнуть Витя.
— И какая это такая, я не вожу к себе мужиков, у меня отдыхающие не ночуют. Я хоть и одна живу, да честно, а она — старая уже, а каких парней щиплет!
Витя выбежал из магазина.
— Беги, беги к своей крале, она утешит, — неслось вдогонку…
Он побежал куда-то, толком не зная, куда именно. Стучало в висках, хлеб в сетке бил по ноге, лицо горело. Он остановился у моря…
"За что? Почему? Почему люди такие? Ах, сирень… И водить к себе можно по-разному. Нет, нельзя верить тому, что говорят. Что у неё на душе? Они знают? Она дрожала, как струна…" Витя повернул к домику, успокаивая себя: "Это просто зависть бабская. К ней ходят, а к ним — нет. Может, и их понять нужно. И вдруг решил Витя, что лучше уж ошибиться, думая о человеке лучше, чем он того заслуживает, чем, упаси бог, хуже…
С этими неожиданными мыслями какой-то особой терпимости к людям Витя и вошёл к Лёле.
— Что с тобой? — Тут же спросила она.
Витя молчал.
— Я поеду с тобой в Феодосию, хочешь?
— Нет, лучше у моря, я хочу видеть тебя здесь, а не в суете автовокзала. Ехать мне долго с пересадками. Обо всём подумаю.
— Хорошо. Как скажешь.
Лёля не стала убирать со стола после завтрака, они вместе вышли. Море совсем рядышком, но оно ничем не могло им помочь. Оно ласково подбегало мелкими волнами к ногам, но они не замечали этой ласки. Витя обнял Лёлю, увидел, как она побледнела, и пошёл прочь. Потом он делал всё машинально. Чемодан, палатка, вещи. Всё как-то само собой упаковывалось, переходило из автобуса в автобус. Кто-то протягивал ему билеты…
Очнулся он только в поезде, увозившем его из Москвы, наверное, от голода очнулся. А Москву не помнил, хотя провёл там несколько часов. Метро, переходы, схемы, люди… Остаток времени сидел на вокзале. Карусель какая-то. Проехали Красноярск. Сеялся мелкий дождик.
* * *
В первые дни после отъезда Виктора Лёля жила "просто так", ни о чём не думала, что-то ела, пила, работала в кассе автовокзала, как обычно. Потом, спустя какое-то время, она почувствовала, что с ней что-то происходит. По утрам она должна была, ну, просто срочно что-нибудь съесть. Раньше такого не бывало… А теперь нужно было хоть кусок хлеба с повидлом съесть, тогда становилось легче. Аппетит какой-то зверский разгулялся… Как ни странно, она почти не вспоминала Виктора, просто сразу же запретила себе это — табу! Нельзя и всё.
Она совсем перестала встречаться с мужчинами, не ходила на пляж, как раньше. Даже, если кто-то по старой памяти предлагал ей сходить в "пивную" палатку, она отказывалась с досадой. А раньше с удовольствием могла пропустить пару маленьких кружечек пивка…
Тревожил её аппетит неожиданный и ещё кое-что. "А не климакс ли у меня, — думала она. — Не должно бы, мне только 40 лет!"
Между тем, соседи по посёлку стали относиться к ней внимательней, никто больше не шпынял, не шептал за спиной похабные слова, не норовил оскорбить. А недавно зашла ближняя соседка Рая, она принесла Лёле блинчики — налистники с творогом, вот уж чего раньше никогда не бывало!
— Рая, скажи честно, чего это ты вдруг?
— Дура ты, Лёлька! Думаешь, люди не видят. Да ты не тушуйся! Гордись! Ничего плохого в этом нет. Даёшь новую жизнь новому человеку! Я даже завидую тебе, в этом углу мы тут все старыми девами сдохнем!
Лёля просто онемела от неожиданности. Она так побледнела, что Рая вскочила и бросилась к ней.
— Тебе плохо?
— Откуда ты взяла, что я беременна? — пролепетала Лёля.
— Ну, ты даёшь. Господи! Да видно же по тебе!
— Раечка! Ты серьёзно? Этого не может быть! Да меня же здесь сожрут живьём.
Лёля заплакала.
Но Рая стала так ласково её утешать, уговаривать, убеждать, что всё хорошо, что хоть ей и завидуют, но по-доброму.
— А как я теперь на улицу выйду? — Спросила Лёля, — как справлюсь, если действительно рожу? Я ведь одна тут, как перст, да без мужа.
— Ой, мало ли без отцов деток ростят? Смотри, у нас та же Люська Осыка! А? А поднять, накормить, да всем миром поможем. Вот увидишь! Эх, мне бы! Я б павой по улицам ходила, летала бы просто! А ты…
— Прошу тебя, Раечка, ты только никому не говори пока. Ладно? Вот поеду на консультацию в Феодосию, узнаю… А ты не поедешь со мной. Страшно как-то?
— Да поеду, конечно, поеду я с тобой. Общий у нас будет пацан. Один на двоих. Идёт?
— Идёт — заплакала Лёля, но глаза её посветлели.
Всю беременность она чувствовала заботу Раи, да и других соседей. Никогда не думала, что вокруг столько хороших людей. Приносили ей поесть, угощали своим мёдом, даже апельсины кто-то из города привёз. А так — молоко, орехи, картошка с огорода, творога свежего принесут, а кто и курочку несёт, приговаривая:
— Ешь, Лёлька, корми своё чадо!
И была раньше Лёля худенькой, теперь располнела, помолодела даже, прямо будто 10 лет сбросила. Предстоящего она почему-то не боялась, уверена была, что всё будет хорошо и знала почему-то, что это будет мальчик. Мечтала… Каким он будет? Спокойным или вертлявым, на кого похожим…
Рожала на Благовещение. В Крыму цвели лилии, все, кто проведывал Лёлю, приносили эти пахучие цветы и говорили ей, что рожать на Благовещение очень хорошо. А врач велел выносить в коридор лилии, он был полон неудовольствия, да и запах этих цветов вреден.
— Надо же! В сорок лет впервые рожать вздумала, — ворчал врач, — что я с ней делать буду, если кесарить придётся?!
А сам готовился к кесареву сечению. Но таких его усилий не потребовалось, роды прошли довольно легко, посмотреть на мальчика сбежался весь персонал небольшого роддома. Ребёнок был большим для первородящей — четыре килограмма, совсем не красный, с волосиками.
Подруги из посёлка ездили проведывать Лёлю, навезли ей кучу подарков. Она чувствовала себя "королевой-матерью". Всё поглядывала на лилии, которые вынесли в коридор и поставили там на тумбочку. Она не думала о том, кто заберёт их домой, верная, заботливая соседка Рая сразу же сказала, что всё организует, как нужно. Ехали домой в машине, ребёнок спокойно спал. Везли гору пелёнок. А имя мальчику Лёля дала Михаил. Записала потом Михаил Викентьевич, фамилию же оставила свою. Сначала хотела дать знать Виктору, потом заставила себя подумать не о себе, а о нём.
"У него вся жизнь впереди, что же я свяжу ему руки ребёнком? Совесть надо иметь!" Начались новые приятные заботы — купание, кормление, одежда, прогулки. Молока у Лёли было много, кормила мальчика до года и месяца, пока врач не настоял на том, чтобы отлучила от груди большого парня.
Вся жизнь Лёли наполнилась новым смыслом. Миша был спокойным ребёнком, копался себе в игрушках, не ныл, не требовал к себе внимания. Был очень похож на Виктора. Лёля с грустью подмечала это сходство, то, о чём раньше мечтала, теперь огорчало её. Не знает о нём отец и не будет знать…
В посёлке не было детского садика, они с Раей по очереди сидели с мальчиком, когда Лёле пришлось выйти на работу. На самом деле так и вышло, как говорила когда-то Рая: пацан на двоих. Она же приучила называть себя "мама Рая", у маленького Миши получалось "мама Яя".
Лёля не обижалась. Она была благодарна за поддержку и помощь и часто говорила Рае: "Что бы я делала без тебя?!" А мальчик рос "как с воды", соседи баловали его, так как ребятишек в посёлке было совсем мало. Недалеко от Лёли жил старый холостяк Иосиф. Собственно, какой старик, ему было почти 40 лет, на макушке проплешина, сам золотисто-рыжеватый. Его называли Иосиф Прекрасный, а он не обижался. Вот этот самый Иосиф просто обожал Мишку. И мальчик любил у него бывать. Когда Мише исполнилось 5 лет, он впервые услыхал игру Иосифа на скрипке. Вот как это было.
В тот день Лёля зашла к соседу, чтобы забрать мальчика, забежавшего туда, а Иосиф предложил им посидеть, принёс футляр, вынул оттуда из бархатного ложа скрипку, натёр канифолью волос смычка и заиграл. У мальчика глаза стали большими, в них просвечивали слёзы. Лёля, качнув головой в сторону Миши, показала Иосифу на сына. Иосиф перестал играть, а мальчик тихо попросил, будто выдохнул: "Ещё". Тогда Иосиф заиграл молдавскую мелодию, живую и искристую — "Жаворонок". Он превзошёл самого себя, выдавая трели, переливы, музыка взлетала высоко, потом неожиданно падала вниз, иногда замирая на вибрирующей ноте…
Мальчик был бледным, потерянным, а потом вдруг расплакался. Иосиф отложил скрипку, обнял Мишу, прижал его к себе и сказал только: "Да он музыкант у тебя, Лёля!" Вот с тех самых пор Лёля искала своего мальчика только там, у Иосифа Прекрасного. Он забыл об играх, перестал рисовать, его приходилось вытягивать из халупы Иосифа чуть ли не силой, чтобы покормить.
— Не злись, — говорил Иосиф Лёле, — всё от Бога, — и он поднимал палец вверх. Нужно купить скрипочку четвертушку, мать.
— Ещё чего не хватало, — возмущалась Лёля, ему ещё и шести лет нету. Скрипку! Да я и не понимаю, музыку эту вашу…
Тем временем Мишка учился играть на "пустых" струнах, держа большую скрипку Иосифа за корпус, до грифа его ручка не дотягивалась, но всё равно что-то начало получаться. Тогда Иосиф сам поехал в город и привёз-таки скрипку-четвертушку. Через пару месяцев ошеломлённые Лёля с Раей были приглашены на концерт в домик Иосифа Прекрасного. Хозяин играл с Мишей в две руки, чередуясь, а иногда они и вместе играли что-то особое, "жалостное". Лёля чуть не расплакалась. Рая восхищалась: "Гордись! Уже музыкант! Такой маленький!"
Скоро поехали в город вместе с Иосифом, Миша должен был сдавать вступительный экзамен в музыкальную школу-интернат. Экзамен он сдал с блеском. Но как не хотелось Лёле оставлять мальчика в интернате! Но и возить в такую даль не было никакой возможности… Мишка же расстался довольно легко и с мамой, и с учителем Иосифом, и с мамой Раей. Для него всё было в новинку, полно удивительных вещей — музыка доносилась отовсюду, из каждого класса, поворота, коридора. "Да не волнуйтесь вы, не скучайте, в субботу можно будет забирать меня домой! — только и крикнул он и побежал догонять ребят".
Довольно скоро четвертушку поменяли на большую скрипку, в интернате выдавали инструменты на прокат… Теперь звук стал у маленького исполнителя глубже, сочнее. Миша не выпускал её из рук, даже на выходные ездил домой с инструментом. И в первую очередь мчался к Иосифу, поделиться успехами, отчитывался. А уж потом с мамой — к морю. Успехи его были разительными, казалось, его больше ничего не интересует, только музыка. Лёля видела, что парень не знает, что он ест, даже не всегда слышит, когда к нему обращаются. Когда он находил на волнах эфира, крутя ручки приёмника, нужную ему музыку, видно было, что он "играет" вместе с музыкантами.
— А нужна ли я ему? — спрашивала Лёля, увидевшись с Раей. — Я уже сейчас не понимаю того, что он любит. А дальше-то что будет?
Рая успокаивала Лёлю и хвалила Мишу:
— Гордись. Он талант, правильно Йоська говорит, что всё от Бога. Мы его вырастили, выкормили.
— А Йоська отнял, — жалобно добавляла Лёля.
Но как-то ей прислали приглашение на академический концерт в интернате. Лёля принарядилась. Когда на небольшую сцену вышел её сын со скрипкой, зал замер. Он играл в сопровождении фортепиано. Казалось, он ничего не боится, совсем не волнуется, он играет, а глаза у него блестят, светятся. Даже страшно стало Лёле. "Может, и в самом деле от Бога? — Думала она, слушая оглушительные аплодисменты зала…
Какая-то женщина поднялась на сцену и вручила её Мишке шикарный букет. Надо же! А мальчик вдруг улыбнулся, спрыгнул в зал, подбежал к Лёле и положил букет ей на колени. Все захлопали ещё громче. "Мама, мама, его мама, — шептали люди".
* * *
Миша играл, жил в интернате. Время шло. Школа-семилетка вот-вот останется позади. Мишке 13 лет, подростковый возраст не сделал его агрессивным. Лёля скучала, когда он не мог приехать домой из-за местных гастролей, она гордилась сыном, когда её приглашали на концерты. И лишь один раз он спросил:
— Мам, ты не обижайся, я хотел спросить у тебя…
"Вот оно и пришло", — подумала Лёля.
— Нет, я не обижусь, спрашивай! Я давно уже ожидаю вопросов, сынок…
— Понимаешь, мам, все удивляются, что у меня такое интересное отчество Викентьевич, ну, вот я и решил спросить об отце. Понимаешь?
— Понимаю, конечно, ты уже совсем взрослый, и пора тебе всё знать. Хочу сказать тебе самое главное — твой отец очень хороший парень. Просто он был настолько моложе меня, что я решила отпустить его, не напоминать о себе. У него вся жизнь была впереди… а разве я могла знать, что у меня в сорок лет появится сын? Конечно, одной мне было нелегко, без мужа, сам знаешь, но ведь и мама Рая помогала, и другие. Я никогда ни о чём не пожалела, сынок.
— Постой, постой, мама, а он-то знает, что я у него есть?
— Нет. Наверное, я перед тобой виновата, но не перед ним. Я даже не знаю, где он сейчас, как сложилась его жизнь. Знаю только, что он сибиряк, жил тогда в Иркутске, у него бала жива мама… И это всё, что я знаю. Конечно, сейчас у него, наверное, есть дети, своя жизнь… Прошлое не вернуть! Он давно уже забыл случайную встречу в Крыму…
— Ну, ладно, мам, я всё понял. Как вышло, так вышло. Интересно только, а он умел играть?
— Он-то? Нет. Он твоей музыки не понимал, как и я в то время. Я лишь теперь немного прозрела благодаря тебе. Привыкла что ли?
Разговор промелькнул и, казалось, забылся, но Миша иногда думал об отце и надеялся на встречу. Мало ли бывает чудес!
И чудо случилось спустя полгода. Предстояли гастроли одарённых детей по стране, в числе городов был и Иркутск, Мишу включили в группу, хоть он и был самым маленьким исполнителем…
Успех был колоссальным. Миша уставал, конечно, но звонил домой из каждого города. У Лёли не было телефона, зато у Иосифа был, он бежал за соседкой, они буквально выхватывали трубку друг у друга. Иосиф просил: "помни о звуке!", а Лёля кричала, чтобы не забывал поесть.
Об этом турне писали газеты, и о Мише, маленьком скрипаче, там тоже говорилось. Мысль о том, что они и в Иркутске будут, очень тревожила Мишу. Он понимал, сколько совпадений и случайностей должно произойти, чтобы, не зная фамилии, отчества, встретить своего отца.
В Иркутске, между прочим, были развешены афиши с портретами ребят. Виктор и не думал идти на концерт, его это не интересовало. Но когда группа приехала, друг Вити, Сашок, который в своё время дал Вите скрипку для образца. (Виктор любил вырезать из дерева красивые вещицы), и маленькая скрипочка получилась на славу, так вот, этот друг стал звать Виктора на концерт.
— И что ты всё киснешь дома, — настаивал он, — ты посмотри на афишу, какие ребята приехали! Вон пацан, маленький ещё, а играет концерт Мендельсона! Ты представляешь?! Это надо слушать, такие концерты редко бывают.
Виктор отнекивался, но Саша настаивал, убеждал.
— Давай возьмём твою маленькую скрипочку, вот бы кто оценил твою работу. Покажешь её самому маленькому исполнителю, удивление будет и радость! Давай!
— А билет? — Не сдавался Виктор.
— Ну, это я беру на себя, — заверил друг.
Пошли Виктор с Сашком, а перед входом в филармонию — толпа людей, на окошечке объявление: "Билетов нет. Возможно, за полчаса до начала будут входные". Тут Виктор почувствовал раздражение: "Выходит, даром пришли!". "Подожди, Саш, я сейчас!". Он зашёл за кассу, постучался в двери с мыслью о том, что у него всегда с кассиршами хороший контакт. И чудо произошло, ему дали два входных билета. А в зале пришлось стать за колонной. "Неужели так и будем всё время стоять? — ворчал Виктор. — Надо же!"
Концерт начался, друзья заразились возбуждением зала. А когда маленький скрипач стал играть знаменитый концерт, даже Виктор испытал настоящее волнение. Он уже знал, кому подарит свою, мастерски сделанную маленькую скрипочку. "Этот паренёк заслужил подарок!" Мальчика-скрипача вызывали на бис два раза, он кланялся, поправлял бабочку, подкладывал на свою острую ключицу платок и играл что-то коротенькое и очень быстрое. Зал замирал, а потом дрожал от аплодисментов.
Когда концерт закончился, народ бросился за кулисы. Ребята подписывали программки с портретами исполнителей, каждый под своим портретом ставил подпись. Вот уже почти никого не осталось, тогда к Мише подошёл Виктор с другом. Мальчик повернулся к ним, и тут Виктор, молча, протянул ему маленький опрятный футляр.
— Ой, неужели это скрипочка?
— Конечно, — подтвердил Витя, счастливый его неподдельным восторгом. — Открывай смелее!
Миша достал из футляра инструментик, маленький смычок. Он был покорён.
— Неужели она играет? Можно, я попробую?
— Конечно, — басил Виктор, — она твоя, вернее, ваша, — поправил он себя.
Миша двумя пальчиками взял смычок, достал из своего футляра большую канифоль и чуть-чуть потёр волос крохотного смычка. Потом провёл им по струнам, издавая тонкие, приятные звуки…
— Это невозможно! — восхищался он. — Кто же её смастерил?
— Это я увлекаюсь резьбой по дереву, а мой товарищ Саша давал мне для образца свою скрипку. Он когда-то играл… А теперь этот инструментик ваш, меня просто восхитила ваша игра, хоть я в этом и ничего не понимаю.
— Подождите! Как это так, вот программка, распишитесь на ней, чтобы я знал, кто же такой щедрый даритель.
Виктор задумался на миг, а потом написал своё полное имя и фамилию: "Викентий Вячеславович Ларионов". Он протянул мальчику программку, а у того лицо просто вытянулось.
— Что-то не так? — спросил Виктор.
— Простите, понимаете, я Михаил Викентьевич. Но я впервые вижу живого Викентия…
— Ого! — воскликнул Саша.
* * *
В это время руководитель коллектива предложил гостям заканчивать беседу, зал давно опустел. Витя внимательно смотрел на озадаченного мальчика и вдруг он увидел свой жест: парень точно так же, как это делал Виктор, потёр рукой подбородок. Виктор изменился в лице от волнения. Уже в проходе он шёпотом спросил:
— А кто твой отец?
— Я его никогда не видел, — сказал Миша, — но знаю точно, что он из этих краёв.
— А мама? Кто твоя мама?
— Ольга Колесова из Коктебеля, теперь Планерское называется.
Виктор остановился на улице, забыв о Саше и обо всём на свете:
— Сколько же тебе лет, сынок?
— Тринадцать, — ответил Миша. — Неужели же я нашёл вас?
— Да как же она могла скрывать от меня сына?! — Виктор, казалось, задохнулся от возмущения. — Он обернулся, посмотрел на своего товарища. — Сашка, да если бы не ты… Это же мой сын!
— Ну, дела! — пробормотал Саша.
— Сигналит автобус, едем в гостиницу, и вы с нами? — Обратился мальчик к Саше.
— Саша, — в свою очередь сказал товарищу Виктор, — прошу тебя, зайди к моей маме, объясни, что я встретил друга, потому задержусь надолго. Только пока не говори о мальчике. Я сам ей потом всё расскажу.
Виктор с Мишей подошли к автобусу. "Это со мной, — сказал Миша сопровождающему. — Это мой отец". Ребята поглядывали на Мишу с красивым молодым отцом с интересом, но вопросов не задавали. В гостинице Миша договорился с товарищем, что он перейдёт на одну ночь к другим ребятам из их группы, и отец с сыном остались одни. О сне не могло быть и речи. Говорили почти всю ночь, Виктор спрашивал, Миша рассказывал о Лёле, о маме Рае, об Иосифе Прекрасном, о музыке, о своих планах.
Витя слушал и всё пытался понять, почему же Оля (или Лёля, как её называли) не хотела сообщить ему о сыне.
— Понимаете, сейчас маме скоро пятьдесят пять, через два года на пенсию, а вы молодой, она не хотела связывать вам жизнь.
— Привыкай говорить мне "ты", сынок, у тебя есть отец, и неплохой, а ещё у тебя есть бабушка.
— Бабушки у меня никогда не было. Как бы я хотел её увидеть! Но нам же завтра нужно уезжать.
— Вот это да! Как это нашёл родного отца и уезжать?!
— Миша взял в руки маленькую скрипочку, которая связала их.
— Если б я мог! Никак нельзя подводить людей, понимаешь. Договор, контракт, вообще много всяких проблем. Меня приглашают поступать в музучилище в Киеве, семилетка позади, мы туда как раз и едем. Могут сразу же принять и в консерваторию. Такие случаи бывали.
— Мальчик мой! Да ты не думай об этом. Вся жизнь у тебя впереди! Поживи с нами, со мной и с бабушкой. У нас тут хорошо.
— А жена у тебя есть? — Лукаво спросил Миша.
— Была недолго, уехала в центр России, не понравилась Сибирь.
— А дети?
— У меня есть только один сын, самый талантливый, самый милый и дорогой на свете — и это ты!
— Я обязательно приеду на каникулах. Потом — ты к нам. Никаких гастролей больше не планирую!
— Какой же ты всё-таки взрослый! Я же случайно нашёл тебя, а ты — договор, контракт.
— А как случайно?
— Да ведь Сашка, мой друг, почти насильно привёл меня на этот ваш концерт. Я ему по гроб жизни теперь обязан. Ноги буду мыть ему и воду пить!
— Да, это настоящее чудо! И скрипочка — просто диво-дивное.
— А сейчас уже 4 часа утра. Ложись спать, сынок.
Мишу сморил сон, а Виктор сидел, смотрел на него, часто ронял голову на руки и беззвучно плакал. Он даже самому себе не мог бы объяснить, почему плакал — от счастья, что у него есть сын или от того, что мальчик вырос без отца…
Вот он рядом, слышно его дыхание, а завтра он его уже не увидит. И на работу нужно идти. Когда совсем рассвело, Виктор оставил сыну записку, в ней было много ласковых слов, Виктор даже не подозревал, что он их знает. Он крупно написал свой адрес и тихо вышел.
"До свидания, дорогой мой сын", — прочитал Миша в конце записки, когда проснулся. Он был счастлив и мысленно учился произносить слово, которого раньше не употреблял: "Папа, папа, папа, мой папа! У меня есть папа!"
