О невыносимом выборе спасавшего eвpeeв сельского врача, раввина, ставшего узником Аушвица, и обратившегося к рабби отца, маленького сына которого назавтра должны были отправить в газовую камеру
Юрий ТАБАК
Врач Антоний Доха с женой и тремя детьми жил и работал в деревне Соколка под Гродно. В феврале 1943 г. к нему постучался знакомый коллега, еврей Хаим Блумштейн, которому удалось с семьей выбраться из Гродненского гетто накануне ликвидации, попросил найти для них убежище. В Соколке оставаться было опасно, и Доха нашел польскую семью в деревне подальше, которая приготовила убежище для беглецов. Потом он нашел убежища еще для нескольких семей, в общей сложности для девяти человек, прятавшихся в трех польских домах. В течение полутора лет он навещал их, лечил и давал деньги.
В 1979 г. пяти спасителям, в том числе Антонию Дохе с женой, были присвоены звания Праведников народов мира.
Но еще раньше, в феврале 1942 г., Хелена Библиович и Фаня Гальперн из гетто передали Дохе записку помочь им спрятаться, если им удастся бежать. Доха согласился, с чего и началось вся эта история. Ничего особо необычного в ней нет, в сравнении с другими историями спасений, если бы, на мой взгляд, не письмо, переданное Дохой в ответ на записку:
«Вы евреи. Если они найдут вас, то убьют. И они убьют меня, мою жену и детей. Мой долг перед Богом Всемогущим спасать страдающих евреев, но я не знаю, правильно ли я поступаю. Я пошел в церковь Я воззвал к Богу. Он не отвечает мне. И я решил спасти вас. Если Бог поможет вам добраться сюда из гетто, и немцы не схватят вас, я вам помогу».
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
В некотором смысле параллельна история, рассказанная рабби Цви Хиршем Майзельсом, пережившим Аушвиц. В специальный барак загнали детей, которых, по слухам, должны были на следующий день отправить в газовую камеру. К рабби Майзельсу подошел еврей и сказал, что его единственный сын находится среди обреченных, и у него есть возможность подкупить капо и спасти ребенка. Но на его место тогда возьмут другого:
«Скажите, согласно Торе, могу ли я спасти его? Как вы решите, так я и поступлю».
Рабби Майзельс пришел в ужас от вопроса и возлагаемой на него ответственности, и отказался отвечать, – дескать, вопросы жизни и смерти решает синедрион, отсутствуют книги, на которые он может сослаться и т.д.
Отец продолжал настаивать:
«Значит, вы не можете разрешить мне выкупить моего единственного ребенка? Тогда я приму это решение с любовью».
Рабби Майзельс уходил от ответа:
«Я не говорил, что не разрешаю тебе выкупить своего ребенка. Я не принимаю решения — ни "да", ни "нет". Поступай так, как будто ты меня вообще не спрашивал».
Тогда отец заключил:
«Рабби, я сделал все, что мог, все, что Тора обязывает меня сделать: я задал вопрос раввину, а здесь больше нет раввинов. Если вы не можете ответить, что мне разрешено выкупить моего ребенка, это знак, что по закону вы не можете этого разрешить… Этого мне достаточно. Мне ясно, что мой единственный ребенок будет сожжен согласно Торе и закону, и я принимаю это с любовью и радостью. Я ничего не сделаю, чтобы выкупить его, потому что так заповедовала Тора».
Рабби Майзельс продолжал умолять не возлагать на него ответственность, но отец со слезами повторял одно и то же. Он не выкупил сына.
В одном случае не ответил Бог, в другом – раввин, и решение пришлось принимать самим.
Заголовок и подзаголовок даны редакцией
