Монолог старого eвpeя о жизни местечка до и во время погромов
Владимир ТАРТАКОВСКИЙ
Памяти моего прадеда Якова Абрамовича Школьника, ставшего на пути банды и погибшего в 1919 году.
Хотите костюм? Сейчас? Вы, простите, в своем уме? Что – да? Да – в уме, да – сейчас, или да – костюм? Если я закройщик, так днем, а не ночью, когда спят, а не что-то другое. Может, уже лучше завтра, с солнцем, а не с лампочкой? Таки нет? Ну, заходите. Только учтите, что с первое января меня отменяют. Еще три месяца, и меня закроют. Но не потому, что я – закройщик, а потому что я – кустарное производство. Как вам это нравится? Пенсия мне нет, шить запрещают – пусть тогда и кушать запретят! И где же ваш материал? Вам его нет? Но я же не ткацкая фабрика! Я только закройщик на старости лет. И я уже вижу на вас приличный костюм, несмотря на мои очки, а смотря через них. Зачем же вам еще? Или вы – большой человек у советской власти? Так садитесь тут, не стойте мене на ногах с вашим портфелем! Сейчас посмотрим что-то вам подойдет из пара-тройка отрезов. Но учтите: это не против Советской власти, а буквально наоборот! Выберем материал, снимем мерку, завтра придете на примерку, и будет вам костюм, с материалом, подкладкой и скидкой за какие-нибудь триста рублей. Вам подходит?
К утру? Вы меня шутите? Кто же шьет костюм за так быстро? Простите, но этого невозможно быть. Я полностью извиняюсь. Даже с моим уважением для Советской власти …
О! Такое я не видел давно! Пятьдесят шесть градусов водки!? Что же вы мне тихо молчите!? Так для наливать, у меня есть куда. И тоже хлеб, и что-нибудь намазать. Если не топить печь, то как вам понравится такой сыр? Вы такой сыр сегодня можете видеть?! Это же тот запах, когда вас еще не было! И тоже это масло. Думаете – старый бедный еврей? Так вы немножечко ошибаетесь. Ну, будем здоровы!
Боже, какой огонь! Закусывайте, не стесняйтесь! Я сразу видел, что вы – культурный молодой человек, как не может быть. На вас это видно еще раньше, как вы успели постучать в дверь. Вот, попробуйте другой сыр, и на сладкое марципан в шоколаде. Скажем "спасибо" Советской власти – она еще не все разрушила до основания. И если поискать, в ней таки можно что-то найти. Вы меня понимаете?
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Ну, будем здоровы!
А как вам сыр? Это тот еще вкус!
Таки будет вам костюм, при лампочке тоже. Не потому, что триста рублей, а потому что вы – культурный молодой человек.
О! Такого нам случается часто. Если вспомнить за лампочку, так она уже гаснет. И остальная улица – тоже. Придется обождать. Я зажгу нам керосинку, но если это свет, то это не будет костюм. Вы меня понимаете?
Таки придется обождать. Потому что, если уходить в темноту, то на моей лестнице можно хорошо и надолго сломать себе голову. Так налейте еще, закусим этот сыр, и я вам немножко поговорю. Вы – человек молодой, и думаете, что знаете за все лучше меня. Может, и знаете, но только за сейчас. А я скажу вам за раньше, которого вы уже еще не знаете. А раньше здесь была Химеровка. И был раввин Арье-Лейб, который буквально спас ее от погрома. Вы, конечно, идиш не говорите, но может, все-таки да? Таки нет? Так слушайте мене по-русски, и это как-нибудь можно понять. Потому что, когда ваша революция закрыла мене мои магазины, я уже имел не самые молодые годы, которые хотел как-то дожить, чтобы не дострадать. Так что я стал? Я стал учить русский язык! Сначала – себе, а потом – другим. Не скажу, чтобы я слишком много его знал, но те, кому я его учил, не знали его еще больше. Я открыл "Родная речь", что-то понял, и стал учить неграмотные. А их таки было! Это называлось: школа пролетарской молодежи. Старый аид учил пролетариям русские буквы!
Такое не смешно?
Так если слушать мене по-русски, то это даже можно понять. Я еще помню за склонения и спряжения, и могу вам их рассказать. Но помнить правила и говорить слова – не одно и то же самое. Если думать за каждое слово отдельно, а потом говорить их вместе и сразу – можно быстро потерять себе голову. Вы меня понимаете? Но я хотел говорить не за слова, а за ребе Арье-Лейб. Так знайте, что ребе раньше его, Шлойме-Гершль – тоже был не просто так. Он помнил за сто лет раньше, и ребе Леви-Ицхак из Бердичев. Помнил столько, что это невозможно, и стал немножко забывать. Не только ребе Леви-Ицхак, но и много другое. Буквально все. Было у него столько лет, что никто не знал – сколько их ему есть. Он уже давно не вел молитвы и не говорил в синагоге в субботу. И спросить его за жизнь, сомневались: как услышит, как поймет? А чтобы с такой уважаемый раввин, вдруг пригласить кто-то другой, даже подумать боялись. Все только ждали, когда случится самое страшное. Но оно никак не случалось. Вы меня понимаете? Дети Шлойме-Гершль ушли в хороший мир, внуки имели свои внуки, а его душа не находила место – ни на тот свет, ни на этот. Двадцать лет для поставить хупа[1] или, наоборот, похоронить, надо было искать раввин в Чернигов или Минск.
И однажды, один гвир[2] – и, кажется, это был я – таки сказал:
"При уважении к Шлойме-Гершль, Химеровке нужно новый ребе".
Так вдруг оказалось, что каждый уже давно сам себе за это думал. И поехали наши спросить вопрос к праведнику из Чернопольного. А тот, вместо ответить, прислал Химеровке его ученик, Арье-Лейб. И все говорили, что Арье-Лейб будет буквально творить чудеса. Чудеса – это да, но это же не каждый день. Зато первую субботу новый ребе купил Химеровку своими словами Торы – сразу и всю. Я помню их уже тридцать лет, как пять минут назад. Хотя купить нас было дешево: много лет мы не слышали раввина в субботу. Дети росли нам без слова Торы, как овцы без пастуха, как сорняк. Так Химеровка решила на Арье-Лейб что он да может нам быть, гвиры дали деньги и построили ему новый дом, рядом с синагогой. Но не просто дом, а дворец: три комнаты, зала, кухня, и тоже английская печь, с трубой.
И учтите: английская печь – не просто вам что-нибудь, а очень важный предмет.
Арье-Лейб приехал к нам с женой и один ребенок, а в Химеровке, с нашей погодой, ему рождались еще дети.
Да, я же ничего не сказал за погоду!
Так сапожник в Химеровке всегда был Янкель из Воложин. Этот Янкель, кроме три дочки, имел еще три сына – буквально один за один. И каждый хотел принять для себя сапожное дело. Дело не самое доходное. Но и оно на всех Воложинер не хватало. Химеровка – это же только Химеровка. Даже все ее правые и тоже левые ноги – так еще могло быть кое-как для один сапожник. Тогда младший Воложинер – звали его Ошер – начал понемножку торговать кожу.
Интересуетесь знать: почему вдруг кожа, а не что-то другое? Почему Ошер Воложинер стал вдруг торговать как раз кожу, а не святые книги, или, как раз наоборот, дамские платья и чулки? Потому что эти вещи, как и все другие, кто-то уже торговал, а кожу – как раз никто. А почему вдруг никто? Потому что кроме сами сапожники, никому никакая кожа не нужна – вот и все! Никакого интереса, кроме Ошер, его пустой желудок и куча кож! Вы меня понимаете?
И еще видите налить при этой керосинке?
Какой культурный молодой человек! Ну, будем здоровы!
А теперь мы подходим туда, где я уже сказал: появился в Химеровку новый ребе – Арье-Лейб.
Так думаете, все сразу побежали к нему спрашивать за благословение, за жизнь, за что делать? Ничего такого похожего! Понятно: двадцать лет Химеровка привыкла быть сама, без ребе. Слова Торы – это да, но молодой раввин – только молодой раввин. Ему, конечно, доверяли, но первое время скорее – нет, чем да. Допустим, говорит красиво, а или знает за жизнь, поймет ли, что себе думает сосед, в какой цене будет пшеница и отправлять ли сына учиться в Одессу?
Наверно, Ошер Воложинер был первый, кто пришел просить новый ребе за совет и благословение. Так он его таки да получил! И тоже научил ему ребе, что делать с горой кожаных кусков. Погрузил он эту гору на подводу, а потом – на поезд до Варшавы. И что он там делал, с этими своими кожами, как вы это думаете? Кого это вдруг можно было удивить кожами, да еще в Варшаве? Просто даже не начинайте думать – ничего у вас не получится! Ошер стал обшивать скамейки. Спросите – что же это особенное? Но это были не просто скамейки, а скамейки в ав-то-мо-би-ли!! Ну, скажите на минуточку – кто в те годы думал про заработать на автомобили, когда даже в Киеве они были только шесть штук? Но оказалось, что наш ребе уже ездил на автомобиль, и пережил там сильное потрясение – от на чем сидят и буквально до зубов! Теперь можете себе понять, почему он направил младшего Воложинер обшивать скамейки в автомобили.
В Варшаве Ошер давал объявления на тумбы и на газеты, и от благословения раввина дело пошло! Потому что тот, кто имеет чем купить автомобиль, так он, наверно, имеет и другие деньги тоже. А то, чем сидят, ему все равно только одно. Вы меня понимаете? Под кожу Ошер заправлял перья или вату, или не знаю, что еще. Он и колеса хотел обшивать – тогда в них еще не надували воздух. Но это ничего не получилось: даже грубая кожа быстро рвалась. Так в Варшаве нашелся приличный управляющий и знающие люди, Ошер показал им, как делать, а сам поехал обратно.
Но не обратно в Химеровку, а обратно в Петербург!
Хотя Петербург это вам не пустяк: еврею, только для въехать, так нужно было разрешение чуть ли не от Государь Император. Вы меня понимаете? И тоже знаете почему сделали эти порядки? Германцу – да въехать, китайцу – да въехать, и не знаю кому еще – всем въехать, а еврею – таки нет? Что мы за такое особенное? Передайте спасибо Советской власти, что это осталось при царе. Но Ошер и в Петербурге быстро нашел приличный человек и поставил его за себя, а потом тоже – в Москве.
Он и в Киеве хотел открыться, но это не имело коммерческий смысл: там было мало автомобили, почти шесть.
Так, за парочку лет стал Ошер Воложинер большой гвир в Химеровке и получил для себя лучшую невесту. Потому что гвир – так это уже гвир, а не нищий сапожник! Вы меня понимаете? Понимаете, правильно или как наоборот вас учили? Так я объясню. Неважно, сколько есть в кармане, но как карман, так и остальное. Конечно, нищий тоже может быть великий праведник и мудрец. Еще как может быть! Но – только в сказке детям. А что я видел, так это немножечко другое. Нищий – он не только вши в бороде. Он еще чуточку грубый, немножко не умный, и не понимает даже за простое. Иногда и читать не знает. А что может быть человек, который думает только за съесть кусочек хлеба, даже черствый? Русские говорят: "Сытый голодного не понимает". Так я вам скажу наоборот: голодный сытого еще больше понимать не умеет. Потому что, когда думаешь только за как-нибудь набить живот, и жене и детям кусок принесть, на другое головы уже не остается. Нищий – так он нищий не только для денег – он нищий весь! Может, это плохо и нехорошо, но это так.
Только поймите в вашей голове – я совсем не против нищих! Я им всегда наоборот помогал, и дай им Бог здоровья и нам с вами еще больше. Но нищий – не гвир, они разные. Вы меня понимаете? Но мы опять попали не туда. Не страшно: это же не поезд в Чернигов или, тем более, в Киев – можно вернуться.
О, вы налили быстрее, чем я успел подумать!
Какой культурный молодой человек! Ну, будем здоровы!
Так за что я говорил? За погоду! Так даже если Химеровка – не Чернигов, но погода в Химеровке была всегда!
К примеру, мой зять. Зять как зять. Но еще в те годы он ездил в Варшаву, и в Москву, и тоже в Петербург, что теперь Ленинград. Так что там? Да, это большие города, больше Чернигова, и все там есть – что надо, что не надо, и все довольны.
Но, допустим, в Петербурге – дождь. Допустим. И вот дождь перестал и сразу: жара. И вдруг опять: подул ветер, пошел дождь. А потом опять приходит жара. Каждый раз – что-то новое: то солнце, то ветер и дождь, то жара, то холод, то не знаю что еще. И такое называется: погода?
Сам я в Петербурге не был, только мой зять. Но ему можно верить, моему зятю. Так вот вам разница от Петербург до здесь. Нет, в Химеровке иногда тоже может быть дождь – и какой дождь! Но когда он есть, так он таки дождь, а не что-то, непонятно что. Так сидите себе дома, уткните нос в Талмуд, или в подушку, или куда-то еще. Потому что дождь – это дождь! Вы меня понимаете? Когда после дождя есть наоборот солнце, дороги высыхают – так по ним снова можно поехать. Например, в Гомель, на ярмарку. Когда молодой я неплохо туда ездил. А сегодня все разбогатели. Денег стало больше, чем продуктов, которых не осталось вообще. За ярмарку в Гомеле напрасно говорить, и нечего там продавать. Ни раввина, ни ярмарки, только знамена и солидарность. А что с них может быть, кроме нечего кушать и пшик на постном масле? Но бросьте знамена. Я только хочу вам понять, что все должно быть по названию: дождь – так это дождь, а не что-то там еще. Солнце – так это солнце, даже если вы после шахарис[3] идете домой буквально по жаре – в лапсердаке и талес сверху на него. Все должно быть такое, какое оно есть, а не наоборот другое: холод – холод, жара – жара, здесь – мясное, там – молочное. Иначе, можно хорошо потерять себе голову.
Так и человек должен быть что-то одно, а не и второе и пятое. Если у меня есть рыбная лавка (у меня их было три, но разговор не за это), так не буду я стучать по дверям для точить ножницы, или играть на свадьбе – даже если я почему-то знаю это играть. И я, Боже сохрани, совсем не против точильщика или клейзмер[4]. Но не к лицу гвиру, как я, играть на свадьбе. Люди это не поймут. Вы же не пойдете к врачу, который немножко продает папиросы. Гвир таки должен быть гвир, ребе – ребе, а клейзмер – клейзмер.
Вы мне согласны? Согласны не вообще, а именно как раз тут? А наш новый ребе Арье-Лейб, кроме учить Тору, так еще собирал его пружинки, колесики и не знаю, что еще. Это зять привозил ему из Варшавы. И тоже книги по-немецки и разные инструменты. Конечно, здесь ничего не плохо, но мы же хотели знать раввин Арье-Лейб не как жестянщик, а как раввин, что дает слово Торы! Дождь должен быть дождь, а раввин – раввин, а не жестянщик. Но за это я уже сказал.
Так теперь – за ребе.
Что первое – он сделал маленькую мельницу, для засыпать туда ведро зерна. Скажете, ведро зерна – это же просто ничего? Но это уже не ехать три версты к мельнику и платить ему помол. И тоже приставил ребе на один колодец железный ящик, который имел веревки и колеса с зубчиками. Так для поднять ведро воды вы уже не крутили ручку, а наоборот, наступали на внизу доску. Правда, наступать надо было долго времени, зато руки отдыхают. Хозяйка для набрать воду уже не оставляла для этого все силы. Она могла болтать с соседкой или сама себе: руки же свободны! Но все равно Химеровка на ребе удивлялась. Ребе должен быть ребе, а не тоже еще жестянщик. Так мы почему-то это думали. Когда человек – что-то одно, так он – это одно, и голова не болит. А как бы Химеровке не болела голова, если она думала наоборот! Потому что от сегодня на завтра очень может случиться что-то вдруг и непонятно что.
Вы меня понимаете?
Хорошо быть что-то одно, но на всякий случай – так и другое. И вот, пожалуйста: после рыбные магазины, я учил русский язык! А после десять лет они вдруг проснулись на мое неправильное произнесение, происхождение, проживание – и я стал неугоден. Тогда мой брат, Аврумеле, научил мене помогать себе шить. Научил – и умер … Так теперь я – закройщик, а его больше нет. Кто бы это подумал … Вчера и завтра – не одно и то же самое. Вчера вам есть дом, жена и дети, а если вы страдаете, так только за гешефты. А завтра – налетает банда и ваш дом горит в ничего. И вы уже не страдаете за плохие гешефты и за надоела жена, а наоборот радуетесь, что дом сгорел без вас. Вы меня понимаете? А потом и дети уходят – или в Америку, или с красным знаменем. Все хорошее идет долго и медленно, а плохое – быстро и сразу. Но я говорил за другое …
А в бутылке еще осталось или уже ничего?
Ну, будем здоровы!
Так мы были где?
Таки да: ничего нельзя знать раньше, чем оно есть. Например, когда Николай отрекся, так все обрадовались, как не может быть. Бедные думали, что им теперь будет хорошо, хотя, где именно – непонятно, а гвиры думали – за гешефты и за еще раз гешефты. Но не в где-нибудь Чернигов, а уже в Москве и тоже в Петербурге. Как мы видели свое счастье, как кричали: "Свобода, свобода!!" Что такое "свобода" – вы мне сможете сказать, чтобы это понятно? Если вы важная шишка у партии большевиков, так объясните мне наконец: почему нужно найти себе пару слов и молиться на них, как ненормальный? Почему вдруг не жить, а наоборот стрелять, чтобы портить жизнь всем на свете, а еще раньше сами для себя? Почему ходить на войну, на революцию и на другие места, где нет ничего хорошего, кроме остаться без головы? Вы меня понимаете?
Но только молчите. Так я вам скажу.
Нет, я скажу даже больше.
Человек всегда хочет, чтобы что-то поменять, неважно что. Сначала хочет и радуется за поменять что угодно, а потом плачет: "Раньше было хорошо!" Человек – или он плачет за "хорошо было вчера", или он спит и видит: "хорошо будет завтра". Потому что "сегодня" – это всегда плохо! Ах, плохо? Так иди на революцию! Это же не работать и не сидеть голодный, и голодные жена и дети. Вместо заработать – так лучше забрать. А причем здесь свобода? Но вы мене опять отвлекли.
Да, так если кому-то при Николае было плохо, то без него, или даже раньше, чем без него, началось самое страшное – банды. Были кто убежали от погрома и без ничего пришли в Химеровку. Мы им немножко помогали, а они нам много говорили – такое, что только их слова уже казалось кошмар. Даже подумать за погром было страшно, а ехать за парнусе[5] – можно остаться без головы. А как нечего торговать – так нечего и есть. Вы меня понимаете? И таки ехали на коммерцию: не себя, так семью кормить же надо! И, бывало, мужики грабили на дороге, в белый день. Почему нет? Одному свобода – это свобода, другому – некого бояться и разбой. Одному – дай только как-то пожить, другому – не мешай грабить. Был царь – так он был везде виноват. А его не стало – так что? Война пошла как хочет, и даже больше! Так если бы только война! Банды – вот самый ужас!
Хуже любой болячки и все, за что можно подумать.
* * *
Сначала это была банда Чуйко – так, пьяные мужики. Кому-то гуси взяли во дворе, кому-то – золотые часы в кармане. Одному заставили икону целовать, а как раз мене зажгли бороду. Не погром – так себе, детская игрушка: люди живые, дома целые. Но это Химеровка поняла после месяца, когда они опять нам пришли – уже банда, как банда: пулеметы на повозки, кони, ружья, подвода с кухней – все как не может быть. Но пару дней раньше они на другую банду подрались и те их хорошо побили. Вот они и явились: и пограбить и злобу нам вылить. Почему – нет? Кто мешал себя грабить, получал по голове или даже нож в живот. Ицика Шора дочка, тринадцать лет, убежала в дом от растерзания – так они дом подожгли. Ицик из дома выскочил, перед Чуйко, упал на землю:
"Пощади, пан-атаман – прикажи огонь загасить!"
В комнаты уже дым, жена Ицика и дочки голову себе потеряли: выходить где бандиты или таки наоборот сгореть вместе с домом. А эти между себя смеются: кому какая достанется.
"Но где же тогда ваш раввин Арье-Лейб?" – спросите вы мене. И таки да будете правы. "Где же, – спросите вы, – чудеса ребе? А, когда не чудеса, так какие-нибудь деревяшки или пружинки? Или раввин сидит в погреб, когда его евреи в беде?"
Так скажу я вам: "Нет!" Или лучше скажу: "Нет, нет, и нет!" Почему именно три раза "нет"? Может, хватит только два раза? Так нет – именно три! Потому что не случилось никакие чудеса. Это – раз. И никакие пружинки ребе не приносил. Это вам – два. Но и в погреб ребе Арье-Лейб не сидел. Это вам уже – три!
А если не сидел в погреб, то принес он воду и вылил на огонь. И быстренько к колодцу побежал – как нет ему никакие бандиты. Ицик как это увидел, тоже стал огонь гасить. Бандиты на него набросились, так уже Чуйко голос подал. Оставьте, говорит, жида. А то, деревня ветром загорится – самим не будет где ночевать. Тогда уже вся Химеровка бросились Ицику тушить.
Тот раз бандиты, кроме покалечить, никого не убили, только дома занимали – где им ночевать захотелось.
Четыре дня мы так жили, и тоже включая сюда субботу. Грязные бандиты спали нам на кровати, а мы с Цилей – в кухне. А ребе и его семья сидели в сарае, где железки. Чуйковцы ребе первого из дома прогнали – это же большой дом, зала и печь!
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Свадебный балдахин. Поставить хупу – совершить обряд бракосочетания
[2] Богатый, авторитетный человек
[3] Утренняя молитва
[4] Музыкант
[5] Заработок
Продолжение следует
