Вы меня понимаете? Монолог старого eвpeя о жизни местечка до и во время погромов
Владимир ТАРТАКОВСКИЙ
Продолжение. Начало здесь
А дальше стало буквально, как я сказал: что себе подумаешь, Бог сделает наоборот другое.
Сначала радуешься за одно, а потом за него же и плачешь. Вдруг, пятый бандитский день, они запрягли кони и поскакали. Кто бы за такое подумал? Но чтобы радоваться, так мы не успели: уже другая банда на нас пришла, которые раньше Чуйко побили. Как одни убежали, так сразу быстро другие в Химеровку зашли. Правда, на первый раз они только одну ночь у нас остались. Получили еду и выпить, а рано утром понеслись Чуйко догонять. Никого не били, дома не тронули – просто вам чудо, а не бандиты! А мы их видели почти спасители, сами ночевать приглашали. Думали, сделают они Чуйко наши слезы и заодно сами получат. Утром в синагоге читали псалмы и особая молитва за спасение. Да, я же забыл сказать: это как раз и была банда Никиты Топора. Только тогда они спешили не грабить, а Чуйко догонять.
Но это только первый раз.
А потом они вернулись, и сделали Химеровке страшнее Чуйко. Хватали буквально все, что видели, никакие мольбы не помогали. А могли и просто так ножом ударить, от злости бандитской. Четыре наших ушли в лучший мир, и еще много остались калеки. А сколько девушек стерпели насилие – для всей остальной жизни! Вы у меня слышите только слова, а это было горе и боль, которые понять не поймешь, если не получить такое на себя, не дай Бог. Кто бы знал: на что радоваться, на что плакать и что Бога просить. Потому что наши молитвы таки да дошли до Неба – банда Топора догнала банду Чуйко. Но все получилось наоборот, чем наоборот: чуйковцы приготовили засаду и захватили себе два сына Топора. А за отпустить они хотели очень просто: чтобы банда Топора за три дня разошлась во все разные стороны. И будут они держать сыны Никиты Топора, как заклад. Если узнают, что банда осталась, так закопают их живыми, несмотря на тяжело копать мерзлую землю. Конечно – каждый хочет награбить себе один! Все деревни – голые стены и пусто в животе, никакого добра нет! Хоть стреляй, даже на одну банду добра не наберется.
И понял Топор, что его лавочка закрывается по-настоящему. Сам он был душегуб от Минск до Чернигов, знал, что чуйковцы тоже такие – ни разу его сынов не пожалеют, и таки да закопают. Так пошла его банда на прощание грабить – где и сколько может. Гусятин и Кистенево прошли как по дороге – там и без них пусто. И вернулись в Химеровку: такое нам счастье.
А теперь подумайте себе отдельно, что в царский режим и та еще жизнь, каждый в Химеровке имел что-то у себя отложить. Что-то, но – отложить.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Даже бедная вдова или кладбище сторож собирали медные гроши – для женить детей или крайний случай. А если не медные гроши, а золотые червонцы, пара коробок, так почему вдруг нет? Если есть что-то такое мое, то почему оно должно быть чужое? Скажите спокойно, но без нервов и без, пожалуйста, революции. Скажите не как большой человек у Советской власти, а как человек культурный, если я здесь не ошибаюсь: почему отдавать свои деньги для бандитов?
Просто – почему?
Или вы могли бы взять свои и чужие деньги, купить у литовца две подводы рыбы, чтобы привезти в Минск перед Рош Ашоне[6]? И если эта рыба не раскупится сразу, то ее буквально выбросить в овраг?
Так я это да делал, потому что, с большим уважением для Советской власти, боюсь я только Бога. А кто боится Бога, так он уже не боится все остальное. Так я не имел страх за убыток – и так я стал гвир.
И когда голая девка наставила в меня пистолет, я не думал за страх, и не я ей боялся, а она – мне.
Но я говорил не за девку, а за наоборот наш ребе Арье-Лейб, что он спас Химеровку от погрома.
Но еще за девять лет раньше моему зятю Ошеру родился сын. Так я больше не держу вас дураком и не морочу вашу голову. Потому что Ошер Воложинер женился не с кем-нибудь, а с моей одной дочкой Розочкой – иначе, почему я вам за него говорил? Так Ошер и Розочка назвали его Давид – моего золотого внука. Потом им родились еще три девочки, но этот мой первый, мой один внук – он был мне как жизнь, и больше жизни, и еще больше! Боже, какой это был мальчик! Это же был самое чистое золото! Ребе Арье-Лейб был его сандак[7], и тоже любил, как родной. Давидик игрался с его дети, но таки больше ходил за самим ребе. И не просто себе ходил – а все слушал, и все хорошо понимал.
Я почти видел Давидик под хупа и дочка ребе.
Но человек только думает, а Господь таки делает.
Не было этому милости… Не было…
Так если в бутылке что-то осталось, попадите в мне стакан… И нащупайте сыр. И будьте мне здоровы!
Так мы были где?
Да – каждый в Химеровке имел что-то отложить.
Что-то, но – отложить!
И если вы себе за это понимаете, так бандиты – еще быстрее. И вместо искать на чердак, под пол, в сарай и неизвестно куда еще, они просто поставили перед себя четыре пустые ведра: одно – для золота и три другие – для серебра. Вы меня понимаете? Чтобы наполнить их буквально до краев и без никаких медяков. Или они сделают нам конец жизни: сожгут всю Химеровку и сразу. Конечно, ничего хорошего, кроме грабежи и смерть, от бандитов никто не ждал. Но ждать это одно, а открывать карманы – другое. Это же собиралось не вдруг, не за удачный раз, а за годы жизни! За постарался, за боялся, но таки да сделал! Вы меня понимаете? За одну минуту вся Химеровка будут нищие, как ничего нет! Нищий – так он нищий не только для денег, он нищий для всего! Но за это я уже говорил…
Знаете, я мог с три рубля заткнуть рот урядника, переспорить мужика незаметно ему самому и пройти щель забора с подводой. Но тоже и другое: было, я видел свое разорение лучше, чем вас. Но моя лавка таки не закрылась, а потом стала еще одна, а потом еще, и я всегда имел сказать Богу "спасибо", и я его да говорил. И буду говорить – несмотря никому и тоже на Советскую власть. Но ту ночь я думал: никто в Химеровке не увидит свою старость. Все, кого заняли дома, сидели в синагоге и тоже жены и дети. Снаружи холод, внутри нечего дышать и страх – что будет завтра. И тоже страшно, что никто не смотрел один на другой, потому что каждый думал: "А сколько есть у Цви-Гирш? А что положит Зисл? А как бы так потихоньку оставить себе какую-то парочку монет?" И каждый думал на другого, что он думает на него то же самое. Вы меня понимаете? Потому что заполнить четыре ведра – это было для Химеровка вся вместе, но каждый себе есть только один! И, если сказать это тихо, то бедняки, наверно, были даже рады: важные гвиры будут теперь одинаковые с ними. Вот хорошо, даже лучше, чем хорошо: никто не будет гвир, все будут одно и то же – без любой революции! Трудно же понять с нищей головой, что и синагога и вся Химеровка держатся на парнусе богатого – на червонцах того, кто таки да зарабатывает – так он имеет, что дать. Без гвира где-нибудь рядом нищему буквально нету что покушать! Но еще до червонцев и гвиров есть Бог – так ему я имел беседу. Я не слышал никакой гвалт, а только стал себе в углу и молился. Знаете, бывает – молишься за одно, а в голове наоборот другое. Молишься за простить грехи, а думаешь за бочка сельди. Говоришь губами одно, а голова думает за так, что лучше не надо.
Но если Бог таки захочет тебя услышать, то так возьмет за здесь и потрясет, что молишься, как перед уже Небесным судом. И не переживаешь для бочки сельди, а только для самой жизни. Но Советскую власть я люблю тоже, и так ей и передайте, и всем важным шишкам.
А в бутылке уже кончилось? Ну, ничего…
Так, где я был? Да, так собрал нас ребе Арье-Лейб за синагогу, на холод. Все ждали его, как пророк, смотрели в рот не потерять ни одно слово – наполнять бандитам ведра или нет.
"Написано в Талмуде: "Нищий как мертвый", – сказал ребе. – Если наполнить четыре ведра, мы останемся для голодной смерти. Бандиты сильнее, и мы не можем на них драться, но если они хотят делать нам смерть, то мы не будем им для этого помогать. Чтобы Химеровка, с Божьей помощью, жила, ведра должны стоять пустые".
"Но они нас убьют, просто завтра утром!" – заплакал кто-то.
"Или – да, или – нет", – развел руки ребе.
Он только развел руки, но я уже понял: ребе Арье-Лейб не говорит просто так, его слова что-нибудь значат!
А мой внучек, Давидик, тихо стоял за ребе. Мне так хотелось обнять его, мое сокровище! Но все смотрели один на другой и видели перед глазами конец жизни – какое тут обнять?
Самого ребе бандиты еще раньше всех прогнали из его дома. Они приказали накрыть там стол, захотели водки, еду и дрова. Они хотели прощальную попойку.
Так они ее получили.
Вы меня понимаете?
Еще нет?
А в бутылке уже нет?
А у бандитов было. Ребе сказал, чтобы давать им много водки еще перед накрыть на стол, а дрова – так буквально наоборот. Конечно, совсем не дать дрова мы не могли, но что мы да могли, это – тянуть время.
Вы меня понимаете?
Можно тянуть не только веревку, но и, например, нервы тоже. Но то, что тянуть легче всего – так это время. И еще как тянуть! Лучше любая веревка.
А легко тянуть – почему? Потому что его не видно!
Даже на дорогие часы видно только цифры и стрелки, но не само время! А раз оно не видно, тогда и тянуть не видно тоже. Продать его или спрятать – это нет, а тянуть – таки да, можно. Почему тянуть время с дровами – за это никто не спрашивает. Ребе сказал тянуть – так мы и тянем.
Водка, кугель[8], соленые огурцы, и что-то еще, и представьте, вареный десяток кур, нашлись бандитам на стол довольно быстро. Но здесь я хочу вам спросить: где они вдруг нашлись, в этот голод, когда мы сами это не видели, если когда-нибудь на субботу? Может быть, это приносил какой-нибудь нищий или пролетарий? И что бы было Химеровке, если бы не гвиры, как я и мой зять? Потому что, когда накрыли стол, бандит не побежит грабить и убивать так же, как голодный – за это мы знаем уже много лет. Мы знаем за это лучше, чем много другого.
Значит, те кто старше хоронили четыре наши убитые, а кто еще нет – делали бандитам стол. Вы мене слышите хорошо? Потому что, если на это подумать – так оно не заходит в голову. Не должно зайти! Мы хороним наши убитые, а наши дети уже приносят кушать и водку прямо этим убийцам – "Прошу, панове!" Не успели они ставить на стол, а бандиты уже быстро пили водку. Сам я в доме ребе Арье-Лейб не был, это мне зять рассказывал. Но ему можно верить, моему зятю.
Так был мороз, и бандиты хорошо замерзали, а дрова для затопить печь почему-то оказались сырые, потом – опять сырые. А потом ребе пошел в свой дом, просто к бандитам, и сказал Никите Топору, что направит мальчик на чистить в печь дымоход. И послал туда Давидика.
А почему как раз его, а не другие дети?
Еще не знаете?
Можете уже подумать.
Бандиты ждут топить, злятся – чего это жиденок там застрял!? Но Давидик долго трубу чистил.
Бог знает, где было мое сердце: ребенок один, с бандитами! Каждый может просто так, от дикого зверства, ножом ударить. Слава Богу, вернулся Давидик в саже, но – живой и целый. Конечно, все спрашивали – за что видел, за что бандиты говорят? Но внучек только знал, что бандитам плохо получается разжигать. И все уже хорошо пьяные, а другие просто валяются на пол, даже холодный.
Всего в банде Топора их было почти сотня, но в дом Арье-Лейб зашли только самые важные.
Как мы спали ту ночь – не могу передать.
Но это неважно – важно, что потом утром.
* * *
Даже не утром, а еще темно, но я уже слышал шум. А когда вышел, так невозможно себе представить: из дома ребе выносят Никиту Топора! И его, и тоже с ним все другие бандиты. И как я увидел, так сразу понятно – ни один из них не живой!! Все, кто пил водку в доме Арье-Лейб, лежали на снег мертвецы! Как?! Что?! Откуда?!
Химеровка в ужасе: сейчас бандиты порубят всех – просто от злобы, без всякой задней мысли.
Сначала они схватили ребе Арье-Лейб и заставили ему пить на самом дне бутыли водку – думали, наверно, она с отравой. Потом ребе съел от всего, что от вчера еще лежало на столах. Слава Богу – еда была из Химеровки, значит, кошер.
Ребе выпил, поел, и тоже "спасибо" сказал.
Так беда не в продуктах. Тогда – где?
В удушье: дым от огня ушел не в трубу, а наоборот – в дом. Топор и бандиты в доме напились, и незаметно себе задохнулись. А тогда почему дым в трубу не пошел – жиденок же ее чистил?! Заглянули в печь: все чисто, как не может быть, даже небо видно. А на крыше, где труба – снег, ровная корочка, без никакие следы. Значит, на крыше никто не ходил, трубу наверху не закрывал. Почему тогда дым в трубу не пошел?
Опять позвали ребе.
"Ты в этом доме жил?"
"Жил, панове".
"Печь топил?"
"Топил".
"Дым в трубу уходил?"
"Уходил."
Уже сколько лет вижу ребе Арье-Лейб стоит перед бандиты: шапка в руке, лицо красное – или от мороза, или от водки; и только руки разводит: все было, панове – и труба, и печка, и дым. И если я сказал, что видел много разное и, кроме Бога, не боюсь никого, то таки да не боюсь. Но в то самое утро страх у меня был. И какой страх! Он был мне под языком, и уже дальше в животе. Бандиты свои мертвые еще не закопали (за попом послали), четыре ведра стоят пустые, а наш ребе им просто руки разводит! Как они нас тогда не порубили, от одной злобы бандитской, не знаю, что себе думать, кроме милость Божья для ребе Арье-Лейб и вся Химеровка.
Вы меня понимаете?
Или вас такое не учили?
А один бандит, что после Топора как за старшего остался, схватил ребе прямо за вот так, и говорит: "Ты, жид, зубы тут мне не скаль, а покажи понятно – чтобы мы поверили – что ни один из ваших христопродавцев в смертях наших братков не виноват. А то зароем вас в землю, вместе с нашими мертвыми хлопцами!"
"Что ж, – говорит ребе, – тут показывать можно, когда все и так ясно, как сапог на снег? Не человека это дело – сами видите. Мы никто в доме не были, дым шел, куда хотел, нас не спрашивал. Может, Господь за свой народ заступился, губителей его наказал. Но знать об этом мы не знаем".
Но бандит не успокоился: "Да вашего брата кто ни резал! Выходит, наши хлопцы с Никитой – за всех муку приняли?"
А ребе опять руки разводит: "Я за Бога не решаю. Ему видно, кого наказывать, кого прощать".
Бандит вскочил, нож к ребе приставил и говорит: "А давай я тебе кишки выпущу, тогда посмотрим, как мне наказание будет. Бог ваш за каждого жида отдельно карает или за всех скопом? Каждый день, или на сто лет один раз?"
А ребе только повторяет: "Негоже, пане, таких слов говорить. Что было, уже прошло. А кто от греха уходит, того Бог прощает".
Бандит злится, ножом на ребе махает, но трогать не трогает.
"Вот, – говорит, – батюшка придет, так решим, что с вами делать."
И тут закричали:
"Едут! Едут!"
Но это был не поп, а сыновья Топора – они убежали от Чуйко. Узнали, что батьки больше нет – стали стрелять везде подряд. Слава Богу, это обошлось.
Погнали нас бандиты могилы рыть.
Тридцать три могилы в мерзлой земле!
Вся Химеровка старалась, еле успели до темноты их закопать. Но молчим, только бы бандитов не обозлить и не еще раз погром. И, конечно, все очень думали и боялись за четыре пустые ведра. Потому что "нищий, как мертвый" – это когда нищий один, и никто не рядом. А когда в деревне есть гвир, который как-нибудь подаст и накормит – так нищий еще даже очень может потихоньку жить. Но если наполнить те четыре ведра, кормить уже будет некому. Некому и некого.
Вы меня понимаете?
Закопали мы Топора и другие бандиты – вечером и без попа. А сыновья его только кричали между себя – кто будет атаман или банду распустить.
Появился поп из Чернигова, стал их мирить, дошло до драки. Но, слава Богу, дрались сами себе.
ПРИМЕЧАНИЯ
[6] Новый год
[7] Аналог крестного отца
[8] Вермишелевая запеканка
Окончание следует
