Жизненный путь Эсфири Гурвич — это история обычной девушки из провинции, родившейся в многодетной еврейской семье, подхваченной вихрем революции и волей судьбы оказавшейся в центре исторических событий начала ХХ века в России и в окружении основных политических деятелей государства
Эмма ГУРВИЧ
Эсфирь Исаевна Гурвич родилась 17 декабря 1895 года в небольшом провинциальном литовском городе Укмерге (позже – Вилкомир). В семье росло 11 детей, она была младшей из девочек. Глава семьи, Шая-Зорух Гурвич, человек набожный, считался образованным, умным, пользовался уважением. Но нравом обладал крутым и в семье был строгим повелителем. Он владел небольшой мануфактурной лавкой, занимался торговлей. В том же доме, на втором этаже, жила семья. Старший сын от первого брака уехал в Америку и следы его затерялись. Остальные, от второго брака Шаи-Зоруха с Ханной Неменчик, составляли дружную единую семью.
В то время большинство населения города общалось на идише, который считали родным 53,8 процента жителей (данные 1897 года). Эся с отличием окончила русскую гимназию в городе Двинске (ныне — Даугавпилс, Латвия) в 1913-м, за год до начала Первой мировой войны. Когда Прибалтика оказалась в прифронтовой полосе, семья эвакуировалась в Украину, в Екатеринослав (Днепропетровск).
Эсфирь хотела уехать для получения высшего образования, но отец решительно воспротивился ее желанию: красивая, да еще с образованием будет – замуж не выйдет! Но проявился твердый и решительный характер дочери — несмотря на запрет отца, она уехала в Петроград и поступила в Женский (Политехнический) архитектурный институт. Снимала небольшую комнатку. Мать втайне от отца помогала дочке деньгами. Эсфирь и сама старалась заработать — давала уроки гимназисткам, работала в аптеке, для чего окончила курсы. Но с лекарствами дела иметь не любила, в основном, вела записи в книгах выдачи рецептов.
В институте, где она училась, как и во многих других учебных заведениях того времени, кипели политические страсти. Шел третий год войны, было неспокойно, не хватало продовольствия. Студентки разделились – большинство примыкало к буржуазным партиям, а меньшинство, к которому принадлежала Эсфирь, тянулось к большевикам. Как впоследствии писала Эсфирь Исаевна, она увлеклась романтикой революции; еще в царское время работала в большевистских студенческих кружках, выполняла поручения подпольной организации. Участвовала в демонстрации питерских рабочих 25 февраля 1917 года, распространяла запрещенную литературу.
Однажды, в день ее рождения в 1916-м, студенты, собравшись у нее в комнате, составляли воззвание к женщинам-работницам. Неожиданно вошла хозяйка с самоваром и поняла, что студенты не день рождения празднуют, а занимаются политикой. Все домовладельцы находились на учете в полиции и обязаны были доносить о подозрительных сходках, особенно среди студентов. Пришлось всем разбежаться до прихода жандарма. Но воззвание написать успели.
В связи с тем, что Эсфири не удалось получить вид на жительство в Петрограде, ей пришлось вернуться к семье в Екатеринослав, где она поступила в частный политехнический институт и сразу включилась в работу большевистской организации — занималась сбором информации для местной печати. Пригодились знания немецкого и французского, полученные в гимназии — она могла черпать сведения из иностранных газет. Так начался ее профессиональный путь политического работника печати.
5 мая 1917 года ей вручили партийный билет, который стал предметом ее гордости. В 1919-м Эсфирь была секретарем редакции местной газеты «Звезда» и сотрудницей центрального органа КП(б) Украины газеты «Коммунист». Так еврейская девушка из местечковой провинции оказалась в вихре российской революции.
Позже, уже на склоне ее лет, дочь спросила Эсфирь Исаевну, доктора экономических наук, ветерана КПСС, некогда талантливую пропагандистку: «Почему ты пришла в революцию, что ты знала тогда, в 1916-1917 годах, о социализме?» Ответ был такой: «Я знала и видела, что есть люди богатые и бедные. Сочувствовала бедным и хотела помочь тем, кто боролся за то, чтобы в будущем не стало бедности». Но на вопрос, почему она выбрала большевиков, четкого ответа дочь так и не получила. Скорее всего, в выборе партии был элемент случайности — она сразу оказалась в столице среди молодежи, сочувствующей большевикам. В течение жизни сохраняла верность этой партии и была твердо убеждена в правильности своего пути. До полного краха партии она не дожила – судьба смилостивилась…
В 1919 году, когда армия Деникина занимала Украину, Эсфирь поручили ответственное задание – вывезти архивные документы партии. Ей удалось уехать в последний момент – через три дня Екатеринослав был занят войсками Деникина.
Эсфирь уходила в неизвестность с маленьким дамским револьвером. Стрелять, к счастью, не пришлось. В Киеве выяснилось, что надо отправляться в Москву. Случилось так, что ее взяла в свой специальный поезд Александра Михайловна Коллонтай. В Москве, в ЦК партии, приняли архив и дали Эсфири направление на работу в газету «Правда». Она явилась к ответственному секретарю редакции Марии Ильиничне Ульяновой, сестре Ленина. «А мы такой заявки не подавали»,- сказала Ульянова, но, внимательно взглянув на Эсфирь, подошла к другому концу стола: «Здесь будет ваше рабочее место, завтра утром приходите».
Жить ее определили в знаменитую гостиницу «Метрополь», где обитали и ответственный редактор «Правды» Н.И.Бухарин, и много жизнерадостной молодежи – сотрудников газеты.
Время было голодное, и Мария Ильинична привозила из Горок, где жила семья Ленина, молоко и еду: часто питались пшеном, которое варили в маленькой кастрюльке. А револьвер, сохранившийся у Эсфири, однажды, уже в Москве, случайно выстрелил. Это случилось в Кремле, под окнами квартиры Ленина. На шум выбежала Мария Ильинична, и переполох прекратился.
Под руководством и с помощью Ульяновой Эсфирь заведовала несколькими отделами газеты, в том числе «Партийная жизнь», «Рабочая жизнь», «Экономический фронт»: писала для странички «Женщины-работницы», вела раздел «На бескровном фронте». Было ей тогда немногим больше двадцати лет. В воскресные дни работу продолжали в Горках, куда Мария Ильинична увозила Эсфирь. По воспоминаниям, Мария Ильинична отличалась непримиримостью к малейшим проявлениям безответственности. Ее уважали за эту строгость, которая была лишена «начальственного стиля» и определялась заботой о качестве публикуемого материала, его доступности для читателя. Для Эсфири это была бесценная школа журналистики. К ней Мария Ильинична относилась с большой теплотой, любовью, доверием, материнской заботливостью.
В выходные дни в Горках, где собирались сотрудники «Правды» и друзья семьи Ульяновых, часто с азартом играли в городки. «Чемпионом» был Бухарин, обаятельный, подвижный, веселый. Играла со всеми. Однажды, неумело бросая биту, Эсфирь не сумела разрушить фигуру «бабушка в окошке». Ленин, присутствовавший при игре, воскликнул: «Ага! Я говорил, что рано еще созывать международный женский конгресс!» (это была обсуждаемая тема). Следующую, самую трудную фигуру «змейку» одним уверенным броском разнес Бухарин. Позже Николай Иванович рассказывал, что после той игры Владимир Ильич сказал ему: «Что, Николай Иванович, будем петь вам Гименея?» Видимо, этот разговор, заставивший Николая Ивановича покраснеть,- от корней негустых волос до шеи, — послужил толчком для решимости.
В семейных воспоминаниях закрепилось, что это Ленин соединил в единую семью Эсфирь и Бухарина, сыграв роль «свата». Эсфирь стала женой Николая Ивановича. Начиная совместную жизнь, которая продолжалась десять лет, они условились, что будут жить Без Горя – по начальным буквам их фамилий — «Б» и «Г». Могла ли она представить, какие бурные события и напряженная работа ждали ее?
В Горках Эсфирь неоднократно присутствовала при оживленных дискуссиях мужа с вождем партии, которые обсуждали злободневные политические вопросы, проблемы социализма, политэкономии, философии. Она вслушивалась, получала знания от «первоисточников», от теоретиков партии, а ее работа в печати и люди, среди которых находилась, воспитывали целеустремленность и расширяли ее кругозор. Эсфирь очень жалела впоследствии, что не догадалась вести записи этих бесед. Иногда спорные вопросы не поддавались решению, участники оставались каждый при своем мнении. Чтобы снять усталость и мирно закончить беседу, Николай Иванович, сохранивший озорство молодости (в 1920-м ему было 32 года), делал на стуле «стойку» на голове и размахивал в воздухе ногами. Все смеялись — и напряжение снималось…
В 1920-1921 годах Эсфирь, деятельная и активная сотрудница редакции, была избрана секретарем парторганизации газеты «Правда». Она присутствовала на заседаниях Х съезда партии, вела запись выступлений Ленина. Возможно, эта запись и сохранилась где-нибудь в партийных архивах. Как специальный корреспондент газет «Правда» и «Петроградская правда» участвовала в Кронштадтских событиях. Вместе с армией в боевой обстановке шла по льду Финского залива, доставляла на санях пропагандистскую литературу. Однажды лошадь провалилась под лед; Эсфирь чудом спаслась на самой кромке льда.
В 1921 году Гурвич была командирована на год в Англию для работы в качестве русского редактора журнала, издававшегося советским представительством. Там попутно овладела английским с правильным произношением, что позже очень пригодилось. В голодную Москву она отправляла посылки с манной крупой для Марии Ильиничны и Николая Ивановича. Из бытовых деталей Эсфирь запомнила горничную, боявшуюся самовара. Рано запиравшаяся входная дверь заставляла Эсю поздним вечером карабкаться в дом по трубе, чем она приводила в замешательство полисменов. Несомненно, лондонская жизнь стала для нее еще одной школой. Из Англии она привезла программу обучения по электрификации (!) и миниатюрное издание Д.Г.Россетти «Рука и душа» на английском языке.
Вскоре у Эсфири родилась дочь Светлана, и семье Бухарина отвели помещение в Горках, в северном флигеле. С первых дней жизни детство Светланы проходило в непосредственной близости к семье Ленина. Отец приезжал в Горки, много рисовал — пейзажи, портреты жены и дочери; учил и дочь рисовать.
Окончив курсы марксизма при ЦК ВКП(б), Эсфирь работала пропагандистом на предприятиях Москвы и в Доме партпросвещения в Звенигороде. Неподалеку, в Зубалове, находилась дача Сталина. Тот пригласил (а это значило – потребовал), чтобы Бухарин с семьей переехал жить к нему на дачу. Эсфирь долго сопротивлялась, не хотела приближаться к высшим кругам власти, но Сталин настаивал. Пришло письмо от Надежды Сергеевны Аллилуевой, жены Сталина: «Эсфирь, приезжайте. Иосиф не любит, когда его не слушаются». Пришлось ехать. Был конец лета 1927-го. Сталин приехал на станцию встречать жену Бухарина на бричке с кучером. В Зубалове семье отвели квартиру на втором этаже. Сохранилось несколько зубаловских пейзажей, написанных Бухариным маслом.
Обстановка на даче была непростой: Сталин постоянно искал и создавал поводы для скандалов. «На него не было приятно смотреть и от него исходила смертельная опасность», — вспоминала позже Эсфирь. Она старалась держаться в стороне, не хотела присутствовать при разговорах со Сталиным, избегала участия в спорах. По ее воспоминаниям, будущий «вождь народов» ненавидел Ленина и был лишен не только чувства любви, но и простой человечности.
С 1929 года в стране обострилась внутрипартийная борьба. Обозначились непримиримые разногласия Бухарина со Сталиным по ряду важнейших вопросов развития государства. В партии объявили войну против «оппортунистов», считавших, что зажиточные крестьяне не должны подлежать уничтожению, что они будут «мирно врастать» в социализм. Это направление возглавили Николай Бухарин, Алексей Рыков и Михаил Томский; их позицию назвали «правым уклоном». Началась так называемая «чистка» партийных рядов. Со всеми «правыми уклонистами» стали жестоко расправляться — исключали из партии, лишали работы.
В те неспокойные годы Эсфирь училась в Институте красной профессуры (ИКП), где преподавал Бухарин. Её обвинили в примиренчестве к правым. Это была уже не теоретическая проблема, а вопрос жизни: так же страшно, как и обвинение в принадлежности к уклону. Нависла угроза исключения из партии, из института. Но даже это не было самым тяжелым.
Политическое положение Бухарина могло иметь для семьи гибельные последствия. На этом фоне развернулась личная драма семьи Бухариных. Эсфири предстоял тяжкий выбор, и она решилась пожертвовать семьей: по её инициативе брак распался. Николай Иванович в 1930 году пытался восстановить семью, но Эсфирь, однажды принявшая тяжелое решение и каким-то внутренним чутьем представлявшая ситуацию «наверху», была непреклонна. Она от природы обладала «железным» характером, была самостоятельной, противостояла любому давлению. Не случайно Николай Иванович в 1936 году писал дочери из Парижа: «Скажи маме, чтобы она тебя слушалась».
В последний день 1929 года в «Правде» было напечатано заявление Эсфири Гурвич в бюро партячейки ИКП под заголовком «Отмежевывается от правых». Было вынесено решение за подписью П.Н.Поспелова (главного редактора «Правды», секретаря ЦК КПСС): «Считать объяснения Гурвич достаточными. Примиренчество к Бухарину изжила». В последующие годы Эсфирь неоднократно подвергалась таким проверкам: на чистках партии в 1929-м, 1933-м, 1935-м и на протяжении 1937-1938 годов. Время показало, что решение Эсфири было правильным. Николая Ивановича Бухарина расстреляли в марте 1938 года. Его жена и дочь были спасены и остались живы. Дочь с 1937 года стала жить под фамилией мамы – Гурвич.
В 1934 году женой 46-летнего Бухарина стала 20-летняя Анна Ларина (1914-1996), которая была увлечена им с детства. Семейная жизнь ее длилась недолго – 27 февраля 1937 года Николай Иванович был арестован. Дальнейшая судьба Анны сложилась трагично. В 1937 году она тоже была арестована и сослана в Сибирь, где провела все молодые годы. Сын Юра, родившийся в мае 1936 года (1936-2014), был разлучен с матерью и вырос без родителей, в основном в детдомах и приютах. Он не знал отца, а с матерью познакомился только в 1956 году, в двадцатилетнем возрасте. Такая участь для родных «врагов народа» в то время была типичной — их репрессировали, уничтожали или высылали в отдаленные края, детей помещали в интернаты.
Эсфири дали окончить институт и в октябре 1930 года послали в США изучать экономику страны. Как потом считала дочь, это было сделано специально — «с глаз долой». Светлана оставалась в Горках с няней под контролем Марии Ильиничны Ульяновой. Отец приезжал и дочь к себе в Кремль привозил…
* * *
В США, где работало советское представительство, Эсфирь поселили в Вашингтоне на частной квартире. На визитной карточке она числилась профессором Московского университета. Много занималась в превосходной библиотеке Конгресса США. Чтобы лучше узнать Америку, взяла напрокат дешевый старый автомобиль и отважно пересекла всю страну с Востока на Запад, до Тихого океана, и с Севера на Юг — от Чикаго до Майами во Флориде. Она спускалась в угольные шахты, побывала в резервации индейцев и понежилась на песчаном пляже в Майами. Хорошо говорила по-английски, легко общалась с людьми, посетила известного историка Чарлза Барда и писателя Эптона Синклера.
В октябре 1929 года в США разразился невиданный экономический кризис. Но нововведения президента Ф.Рузвельта стабилизировали страну и показали, что «краха» не будет. Эсфирь принадлежала к романтикам, верившим в загнивание системы капитализма и в революционные перспективы. Тем не менее она понимала, что «никакое восстание не создаст социализма, если он не созрел экономически» (Ленин).
Альберт Захарович Манфред, автор книги «Наполеон Бонапарт» и научный руководитель Светланы, вспоминал: «Эсфирь Исаевна приехала из Америки женщиной ослепительной красоты». По возвращении из США она получила два назначения на работу: в Институт мирового хозяйства и мировой политики и в ИКП в качестве профессора кафедры политэкономии и страноведения. В ИКП она преподавала вплоть до его закрытия в 1936-м. Эсфирь была незаурядным лектором; она читала лекции в МГУ, Военно-политической академии имени Ленина, Китайском университете имени Сунь Ятсена. В 1935 году ей была присвоена ученая степень кандидата экономических наук, а в декабре 1936-го она защитила докторскую диссертацию. В многочисленных статьях Гурвич обсуждала актуальные проблемы теории денег, кредита, рынка, воспроизводства, кризиса; писала о промышленности, валюте, банках, налогах, о ветеранах войны и многом другом. Её книга «Послевоенная Америка», содержащая информацию об экономическом и социальном развитии США за более чем сто лет (1830-1936), возможно, могла бы быть полезной и для современных экономистов при решении сегодняшних проблем.
Судьба этой монографии поучительна и драматична. Книга была подписана в печать 3 января 1937-го. Когда тираж уже был отпечатан, набор в типографии рассыпали. А это означало, что она не будет издана. Но публикация все-таки состоялась. Перед этим текст «подправили», вклеили предисловие — якобы от автора, но неизвестно кем написанное. Дополнительные листы содержали восхваления Сталина и стандартные обвинения Бухарина. Фальшивки, конечно, дискредитировали автора, но протестовать или исключить эти листы из текста Эсфирь не могла — она сразу оказалась бы за решеткой, где уже находился Николай Иванович. В то же время лишь немногие могли понять, что она не писала этого предисловия к книге, что автор – жертва шантажа и произвола.
Трудно представить, что она пережила. Ужас заключался в том, что готовую книгу с предисловием могли показать Николаю Ивановичу в тюрьме, чтобы еще больше усугубить его тяжелое моральное состояние. Делиться своими бедами она могла только с самыми близкими людьми – дочерью и братом Борисом, с которым ее связывали не только родственные, но и тесные доверительные отношения. Дочь помнила, как мама ночью рыдала, хотя она, очень сильная духом, при ней не плакала никогда. Впоследствии, в 1990-е, экземпляр этой монографии был передан мною Центральному московскому архиву-музею личных собраний, в фонд Н.И.Бухарина. В книге есть надпись автора: «Снять, ибо в первом сигнальном экземпляре этого «предисловия» не было». Этот случай – яркий пример стиля времени, когда уже господствовал культ личности Сталина.
На людях Эсфирь держалась стойко. Стала красить волосы, скрывая рано появившуюся седину. Зимой отправлялась на каток. Помню ее в костюме фигуристки, кружащуюся на коньках-«снегурочках» по льду стадиона «Динамо». Видимо, это был метод самолечения, необходимого временного высвобождения от гнетущих жизненных проблем. Мой отец, который был на три года старше Эсфири, умело, активно и постоянно поддерживал душевную близость с сестрой. Еженедельно наше семейство отправлялось на Спиридоновку для совместного чаепития; отец всегда был в курсе дел сестры. Помню, в одно из посещений (видимо, в 1936-м или 1937-м), я обнаружила, что двери нескольких комнат опечатаны, а в одной из оставшихся двух смежных появилось большое черное мягкое кресло. Кресло полностью овладело моим вниманием, но вопросов я не задавала. С едой в Москве в 1930-е годы было очень неважно. Иногда Эсфирь, с головой погруженная в свои дела, просила мою маму купить и сварить курицу. И тогда мы шли в закрытый распределитель у Петровских ворот. Курицу потом отправляли на Спиридоновку, но вкусный бульон с куриными потрохами доставался мне.
Перед Второй мировой войной Эсфирь выезжала с лекциями в Ленинградский военный округ по поручению Политуправления армии. В 1941-м она не хотела эвакуироваться из Москвы, просилась на фронт. Смерти не боялась; быть может, даже искала ее? Только за дочь тряслась всю жизнь. Материнский долг – охранять своего ребенка,- она понимала четко. Однажды высказалась: «Я бы выдержала сдирание кожи живьем, если бы надо было тебя спасать».
В армию ее не взяли, пришлось с дочерью эвакуироваться в Ташкент, где находился Институт мирового хозяйства. По дороге у них украли все вещи. Эсфирь отнеслась к этому легко: «Нам же лучше, а то как бы мы чемоданы таскали?»
В Ташкенте она читала лекции в военном округе, была отмечена Грамотой и благодарностью, получила медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Но долго прозябать в эвакуации не могла; ей помогли, она вернулась в Москву. Серьезно и увлеченно стала работать над солидной монографией «Экономика США», которую, насколько помню, предполагалось представить на Сталинскую премию. Но, увы, ситуация круто изменилась – Эсфирь была уволена из института. В конце 1946 года ее дочь, отличницу, тоже исключили из университета — якобы за непосещение занятий (были исключены дочери расстрелянных «врагов народа» — Светлана и Зоря Серебрякова). Только благодаря ректору и декану университета С.П.Толстову ей разрешили заниматься на заочном отделении.
В один из дней мать с дочерью решили поехать в Горки, где уже был музей Ленина, для «поднятия духа». У них был старый ключ от калитки, и они провели там целый день. А ночью того же дня (24 мая 1949 года) их арестовали. При описи имущества майор изумлялся: «Светлана, почему у вас нет ни одной ценной вещи?» Действительно, семья жила более чем скромно — ни дачи, ни машины не имели. Единственное «богатство» — обширная библиотека: стены комнат были заполнены многоярусными стеллажами с книгами. В семье ценили и знали поэзию, отечественных и иностранных классиков литературы, увлекались живописью.
При аресте «обвинения» были предъявлены четко: матери – как «члену семьи Бухарина», дочери — «достаточно изобличается в том, что является дочерью Бухарина». Трудно понять смысл происшедшего – прошло двенадцать лет после событий 1937-1938 годов, а жена и дочь репрессированного ученого и политика якобы представляли опасность для советской власти.
В допросах на Лубянке Эсфирь не признала себя виновной. Да и в чем? В том, что она когда-то была близка Бухарину? Вела себя независимо и дерзко. «Большому кораблю – большое плавание», — сказал подполковник Озорнов. Он два раза отправлял Эсфирь в холодный карцер. Ее осудили по статье 58-10 (обвинение в антисоветских высказываниях и пропаганде) и отправили в лагерь строгого режима на десять лет с правом два раза в год писать письма дочери, сосланной на пять лет в село Пихтовку Новосибирской области. Было ей тогда неполных 54 года, здоровье — неважное, но сила воли и жизнестойкость не изменяли. В Тайшетском лагере (Озерлаг, Восточная Сибирь) она отбыла семь лет, с 1949-го по 1956-й. Интересная деталь: на вопрос следователя – имеет ли она родственников в Москве, — Эсфирь решительно ответила: «Нет никого». Через минуты были названы имя, отчество, фамилия и адрес проживания ее брата (моего отца) — никакого труда это для органов не составило.
Эсфирь долго не знала, куда отправили ее дочь. В поисках Светланы не раз проявляла выдержку и находчивость. Когда на допросе ей по ошибке выдали очки Светланы, немного успокоилась,- поняла, что дочь рядом, на Лубянке. Она даже сумела дать знать о себе: на столике следователя нацарапала шутливое домашнее прозвище дочери и получила ответ: «Я, Мик» («Мик» — домашнее мамино прозвище). Пыталась Эсфирь вести переписку мылом, зубным порошком на стене туалетной комнаты, но кто-то доложил, и она снова попала в карцер. И все-таки обеим стало легче – хоть и в тюрьме, но близко друг от друга.
О пребывании Эсфири в лагере можно судить лишь из личной переписки матери и дочери. Практически никогда в последующие годы она не возвращалась к этому периоду своей жизни. Задавать ей вопросы было бесполезно – она умело переводила разговор на другую тему. В то же время письма могут создать ложное представление о «благополучной» жизни в лагере строгого режима. Мать и дочь упорно отстранялись от тяжестей каждодневного существования, умели щадить друг друга и старались поддержать бодрость духа и веру в благоприятный исход их «дела».
Из текста писем можно «выудить» отдельные факты лагерной жизни. Эсфирь пишет, что в быту (как достать кружку для воды, как не опоздать в очередь за едой) ей помогала 50-летняя Рахиль Григорьевна, жена еврейского поэта. Она сообщает, что на дворе минус 50, что она три раза в день ходит в столовую: «соединяю суп и кашу,… поглощаю с хлебом и соленой рыбой – невиданного и не прославленного Дарвином вида». Какое-то время ремонтировала книги, чертила отчетные формы в конторе лагеря, была водокатом в бригаде, работала на слюдяных копях,- глыбы надо было разбирать на пластины. От слюдяной пыли чуть не ослепла; заключенные спасли ее зрение примочками с отварами из трав. Мужественная, не теряющая самообладания и достоинства, Эсфирь пользовалась уважением. Одна из заключенных-сектанток предлагала ей возглавить иудаистскую секту – «потому что, — говорила она,- вокруг вашей головы сияние».
Поддерживая моральный дух дочери, Эсфирь делилась мыслями о прочитанных книгах, рассуждала на отвлеченные темы, уходила в мир поэзии, сказочных героев. Она призывала к терпению, бодрости. «Во всяком случае,- писала она в 1951 году,- Диогену в бочке было несравненно хуже, бедняге…» Вспоминала по памяти и на крошечных листках блокнота записала по-английски свою любимую «Песнь о Гайавате» Лонгфелло. Упорно отправляла бессчетные жалобы в Прокуратуру СССР, на имя Сталина и в правительство, требуя пересмотра дела.
Эсфирь была полностью реабилитирована 10 мая 1956 года. Ее восстановили в партии, вернули прежние награды. Летом 1956 года мать и дочь (освобожденная по амнистии в 1953-м) воссоединились. Несмотря на пережитое, Эсфирь осталась преданной коммунисткой. Однажды в случайном разговоре в ответ на реплику о советской власти, которая обрекла ее, участницу революции, доктора наук, на незаслуженные страдания, Эсфирь, лицо которой стало непроницаемым, сказала: «Я очень не люблю, когда вы, девчонки, не знающие жизни, все зачеркиваете и только обвиняете… Сомневаться в том, чему мы отдали молодость, я не хочу и не могу. Революцию я не дам в обиду… Тем более, что ошибки исправлены, все обошлось, я жива и скоро начну заниматься любимым делом. Люди возвращаются, все наладится, в это я верю».
В возрасте 61 года Эсфирь вышла на пенсию. Все бытовые стороны Светлана взяла на себя. Её жизнь была целиком посвящена матери, с которой не расставалась ни на день. Она стала серьезным историком, работала над тюремными рукописями Бухарина. Светлана хотела понять отца, которого потеряла в 13 лет и к памяти которого относилась с трепетной преданностью. Эсфирь продолжала выступать с лекциями. Однажды из любопытства я слушала ее лекцию в большой аудитории Политехнического музея. И была несказанно удивлена живостью, заинтересованностью, доступностью информации, которую она передавала слушателям. Можно было представить, каким прекрасным лектором она была в молодости…
Однажды О.Б.Боровскому, мужу Владимиры Уборевич (дочери расстрелянного командарма И.П.Уборевича), удалось уговорить Эсфирь, когда та была уже в возрасте 86 лет, поделиться воспоминаниями. Он отметил, что она сохранила черты былой красоты, прекрасную память. На склоне лет владела собой и умела сдерживать свои эмоции. Посетовала, что у нее была изъята папка писем Марии Ильиничны Ульяновой: «Может быть, их можно разыскать?»
Кстати, моей дочери Эсфирь на девятом десятке лет жизни напоминала английскую королеву – с гордо поднятой головой, высоко прибранным пучком белых волос и красивым вырезом халата (в домашней обстановке) или теплом синем парадном платье. Слово «дряхлость» к ней никак не подходило.
К сожалению, она так и не написала мемуаров — не хотела ворошить прошлое и доверить равнодушной бумаге свои мысли и душевные переживания в столь богатой событиями жизни. Даже в преклонном возрасте Эсфирь живо интересовалась всем происходящим в мире, с карандашом в руках ежедневно читала газеты. Она перевела с французского на русский доклад Бухарина, сделанный им в Париже в 1936 году. Приходилось только удивляться ее интересу к далеким от нее областям. Так, мою дочь-биолога она (в возрасте 94 лет!) расспрашивала о проблемах генной инженерии.
Эсфирь была неординарным человеком. Она, девушка из многодетной еврейской семьи, получила прекрасное образование. С мужем, Николаем Ивановичем Бухариным, ее объединяло многое: увлеченность романтикой революции, стремление к активным действиям, восторженность натуры, любовь к литературе — к поэзии в первую очередь. Она удивляла всех, читая наизусть Пушкина, Лермонтова, Брюсова, Верхарна. Любила музыку, особенно Бетховена, умела любоваться природой, неплохо рисовала. И верила в идею построения в России нового справедливого общества. Невзгоды, которые пришлось пережить, только укрепили ее уверенность в своей правоте, дали опору для противостояния. Она нашла в себе силы уйти от мужа, спасая жизнь дочери в страшные дни кровавого террора. Находясь в центре событий, видела недостатки, тесно соприкасалась с грубейшими извращениями в политической и общественной жизни, знала о жесточайшем терроре (не понаслышке!) и верила в правоту ленинских установок. Она разделяла представления Н.Бухарина о возможности создания нового человека: «…всеобщая человеческая теплота солидарности и единства… будет основой новой природы человека…». Романтика революции жила в ней, не угасая.
И только в конце жизни, летом 1989 года, она произнесла фразу, ошеломившую дочь: «Как я оказалась в этой заварухе?». Такой невеселый итог прожитой жизни…
Родные братья и сестры Эсфири до Второй мировой войны благополучно жили и работали в Литве и Латвии. Но судьба их не пощадила. Семьи трех сестер (Ревекки, Фани, Рахили) и четырех братьев (Давида, Бени, Меира, Исаака) вместе с детьми погибли в гетто, в печах крематория или были расстреляны в годы нацистской оккупации. Их имена увековечены в мемориальном комплексе «Яд ва-Шем» в Иерусалиме.
В живых после войны остались трое: Эсфирь с дочерью и мой отец Бенцион, проживавшие в Москве, а также семья Гинды, спасшаяся «благодаря» высылке из Литвы в Томск в 1940 году…
"Время евреев" (приложение к израильской газете "Новости недели")
ОБ АВТОРЕ
Эмма Гурвич — двоюродная сестра дочери Н.И.Бухарина, Светланы Николаевны Гурвич-Бухариной (1924-2003 годы). Её отец, Бенцион (Борис) Исаевич Гурвич, — родной брат второй жены Бухарина.
Родилась в Москве, в семье врача. После окончания 1-го Московского медицинского института имени И.И.Сеченова более полувека работала в различных научных центрах Москвы. По профессии врач-вирусолог, доктор медицинских наук. Участвовала в ликвидации очагов особо опасной инфекции человека — натуральной оспы и в исследованиях по Программе глобальной ликвидации оспы Всемирной организации здравоохранения.
Репатриировалась в Израиль в 2013 году. Живет в Реховоте.
Эмма Гурвич — автор книги «Взгляд в настоящее прошлое. Фрагменты семейной хроники Николая Ивановича Бухарина». (М.: АИРО-XXI, 2010). Читателям «Новостей недели» знакома по опубликованному в 2018 году очерку «Бухарин — антипод Сталина».
