Еврейская муза Самуила Маршака
Матвей ГЕЙЗЕР
Начало очерка — в публикации "Я вспоминаю край отцов…"
ПУТЕШЕСТВИЕ В ПАЛЕСТИНУ
Будучи уже известным поэтом, полностью разделяющим распространенные в те годы среди еврейской молодежи сионистские настроения, Маршак в 1911 году предпринял путешествие в Палестину. Это способствовало рождению цикла стихов “Палестина”. Впечатления от этого путешествия явились для поэта продолжением его общения со Священным писанием и несомненно обогатили его душу, сделавшись источником для многих последующих его произведений.
Вот фрагмент из первого стихотворения цикла “Палестина”:
Когда в глазах темно от горя,
я вспоминаю край отцов,
простор бушующего моря
и лодки полные гребцов.
Несутся к городу — к обрыву,
легко ныряя, челноки.
Там гул нестройный и ленивый,
торговцев крики и звонки.
В кофейне низкой и убогой
идет игра, дымит кальян…
А рядом пыльною дорогой
проходит тихий караван.
И величавый, смуглолицый,
степных просторов вольный сын,
идет за стройной вереницей
своих верблюдов бедуин…
Давно в печальное изгнанье
ушли Иакова сыны, —
но древних дней очарованье
хранят кочевники страны.
Они — как прошлого виденья
средь пришлых чуждых горожан.
И ты не можешь без волненья
смотреть на стройный караван.
В последних строках этого стихотворения не только размышления над библейским текстом о судьбе сынов Яакова, но и живое восприятие библейской истории.
Цикл “Палестина” состоит из пяти стихотворений, связующей нитью которых является Библия и клочок земли, на котором создавалась и сама великая Книга и значительная часть истории человечества. Земле, названной впоследствии Священной суждено было стать матерью трех великих религий. Встреча молодого поэта со Священной землей навевает ему много мыслей и оживающих воспоминаний детства, связанных с отцом, погруженным в священные книги и приобщающим к ним сыновей, с витебским дедом — раввином, благодаря которому Маршак с ранних лет познал иврит:
И глядя на немые камни
жилищ, раскинутых окрест,
я долго думал, как близка мне
печаль суровых этих мест.
Не плиты предков гробовые
меня пленяли стариной:
восстав из праха, Иеремия
Иду за первым караваном.
Поют бегущие звонки,
и золотистым океаном
чуть слышно зыблются пески.
Полдневный путь в истоме зноя
я вспоминаю, как во сне.
Но помню сладкий час покоя
и шелест листьев в тишине.
Бежит из камня ключ прохладный,
журчит невинно, как в раю.
И пьет, склонившись, путник жадно
его прозрачную струю.
И открывается нежданно
за пыльной зеленью оград
лимонов сад благоуханный,
растущий пышно виноград.
Это третье стихотворение из цикла “Палестина” напрямую, казалось бы, не связано с библейскими мотивами, оно скорее ассоциируется с вдохновенной книгой Священного писания — “Песнь Песней” царя Соломона. А еще оно очень напоминает Пушкина:
Цыганы шумною толпой
По Бессарабии кочуют.
Они сегодня над рекой
В шатрах изодранных ночуют.
Как вольность, весел их ночлег
И мирный сон под небесами.
Между колесами телег,
Полузавешенных коврами,
Горит огонь; семья кругом
Готовит ужин; в чистом поле
Пасутся кони; за шатром
Ручной медведь лежит на воле.
Все живо посреди степей:
Заботы мирные семей,
Готовых с утром в путь недальний,
И песни жен, и крик детей,
И звон походной наковальни.
Это из пушкинских “Цыган”. Вообще, “пушкинская линия” в творчестве Маршака отмечалась многими литературоведами и собратьями по перу. Особенно хорошо и убедительно об этом говорил А.А.Фадеев, которому и принадлежит выражение “пушкинская линия у Маршака”. Но, вероятно, лучше всего сказал об этом сам Маршак:
По-русски говорим мы с детства,
Но волшебство знакомых слов
Мы обретаем, как наследство,
В сиянье пушкинских стихов.
Недавно в израильской русскоязычной газете было опубликовано интересное интервью со старшим внуком С.Я.Маршака Алексеем Сперанским (ныне жителем Израиля). Среди прочего он рассказывает о поездке своего деда в Палестину, о стихах, написанных в Палестине или посвященных ей: «Они никогда не публиковались при жизни деда и не опубликованы, по-видимому, до сих пор в России. Небольшая их подборка вышла не так давно в Америке… В семейных архивах есть одно также никогда не публиковавшееся стихотворение, написанное незадолго до путешествия в Палестину, оно названо Маршаком “Из сионид”». Вот отрывок из него:
…И с холмов окинем взглядом
Мы долину Иордана,
Над которой пролетели
Многоскорбные века.
И над павшими в пустыне,
Пред лицом тысячелетий
В блеске желтого заката
Зарыдаем в тишине.
А назавтра на рассвете
Выйдет с песней дочь народа
Собирать цветы в долине,
Где блуждала Суламифь…
Подойдет она к обрыву,
Поглядит с улыбкой в воду —
И знакомому виденью
Засмеется Иордан.
Когда, спустя много лет, мне выпало счастье путешествовать по Израилю, на память пришли строки Маршака из тех старых стихов:
…Счастливый край!.. Тоску, лишенья, —
Я все готов перенести
За светлый час успокоенья,
За отдых сладостный в пути.
Придешь ли ты путем мучений,
Народ — кочевник чуждых стран,
К истоку вод, к блаженной сени,
Как этот стройный караван?..
В Израиле мне рассказывали, что в дни Шестидневной войны по радиостанции “Голос Израиля” многократно звучало стихотворение С.Я.Маршака “Иерусалим”:
По горной царственной дороге
Вхожу в родной Иерусалим
И на святом его пороге
Стою смущен и недвижим…
Во все века, в любой одежде
Родной, святой Иерусалим
Пребудет тот же, что и прежде —
Как твердь небесная над ним!
Перечитывая эти стихи, начинаешь лучше понимать значение еврейской темы в творчестве С.Я.Маршака, который пронес ее — вопреки абсолютно неверным утверждениям — через всю жизнь, как и любовь к народу, его породившему, как память о родине своих предков (“Когда в глазах темно от горя, я вспоминаю край отцов…”).
Свидетельств тому, что Маршак не изменил своей вере, не ушел от “этой” темы — немало. Достаточно вспомнить удивительные страницы из его книги “Начало жизни”, полные любви и ностальгии по Витебску его детства. Помню, Юдифь Яковлевна, сестра поэта, рассказывала мне, что вскоре после войны Маршак осуществил перевод “Песен гетто” и продолжал работать над переводом “Еврейских мелодий” Байрона; мечтал перевести 136-й Псалом Давида, но почему-то бесконечно в ту пору перечитывал стихотворение Лермонтова “Плач Израиля” и после каждого чтения откладывал работу над переводом 136-го Псалма.
Возвратясь в Москву после поездки в Израиль, я попытался найти что-то из “Сионид” в советских изданиях Маршака. Полностью мне это не удалось, но в сборнике “Стихотворения и поэмы” (“Библиотека поэта”, большая серия. М., 1974) я нашел стихотворение “Мы жили лагерем в палатке”, знакомое мне издавна по сборнику “У рек Вавилонских”:
Мы жили лагерем в палатке,
Кольцом холмов окружены.
Кусты сухие в беспорядке
Курились, зноем сожжены.
Лишь ранним утром с небосвода
Там раздавался крик орла,
А днем безмолвная природа
Заката пышного ждала.
И не давая в тяжком зное
Всему живому изнемочь,
Врата блаженства и покоя
Нежданно открывала ночь
Все к звездам возводило очи.
Размеренно дышала грудь.
И путник ждал прихода ночи,
Чтоб продолжать урочный путь…
И вот вослед поре безводной
Там наступал черед дождей.
И первый дождь весь край бесплодный
Преображал, как чародей.
Казалось, землю покрывая
Ковром, с небесной высоты
Лилась не влага дождевая,
А листья, травы и цветы…
(28, с. 167)
В таком виде это стихотворение было опубликовано в 1973 году в издании “Библиотека поэта” (28, с.). Однако при сравнении его с вариантом, опубликованным в 1917 году в сборнике “У рек Вавилонских” (48, с.), приходишь в недоумение — где же ключевые строки:
В прибытья час мой спутник старый
Мне указал на ближний склон
С деревней бедной. Это — Цара,
Здесь жил в младенчестве Самсон.
Теперь здесь нужен труд Самсонов:
С утра до поздней темноты
Здесь гонят змей и скорпионов,
Сдвигают камни, жгут кусты.
(46, с. 133)
В примечаниях было сказано, что стихотворение “Мы жили лагерем в палатке” печатается по чистовому автографу 1920 года, а в разделе “Другие редакции и варианты” я обнаружил полный текст того, прежнего, запомнившегося мне стихотворения из сборника “Сиониды” (цикл “Палестина”). Заметим, что публикация “старого” текста этого стихотворения, даже в дополнительном разделе, в 1974 году явилась сама по себе чудом. Но речь о другом.
Что побудило или заставило в 1920 году С.Я.Маршака не просто по-новому отредактировать давно написанные стихи, но, по сути, написать иное стихотворение, не оставив и тени намека на то, что речь идет о Палестине? Можно полагать, что 20-й год резко отличался от года 17-го. К тому времени получил размах не только белый, но и красный террор, и откровенное и жестокое соперничество этих двух терроров вносило страх в сердца интеллигенции. Одни спасались бегством за рубеж, другие по собственной воле или в силу обстоятельств оставались в России. В такое время быть автором стихов, преисполненных восторга перед Палестиной и вернувшимися в нее евреями, было уже далеко небезопасно. И новому “варианту” стихотворения нивелированному и нейтральному (правда, при жизни Маршака так и не опубликованному) — быть может, отводилась роль своего рода “щита”. Но все же, все же… Как писал М.Ю.Лермонтов: “Тем я несчастлив, добрые люди, что звезды и небо — звезды и небо, а я человек”.
В воспоминаниях В.Ходасевича о Есенине говорится: “…Помимо автобиографии… которая писана летом 1922 года в Берлине, Есенин уже по возвращении в советскую Россию, составил вторую. После смерти Есенина она была напечатана в журнале “Красная Нива”. По-видимому, эта вторая, московская автобиография написана неспроста. Мне неизвестно, какие именно обстоятельства и воздействия вызвали ее к жизни и, куда она была представлена, но в ней есть важное отличие от берлинской… Московская биография написана в том же непринужденном тоне, как и берлинская, но в ней чувствуется постоянная оглядка на советское начальство. Это сказалось даже в мелочах…”
Такие были времена, такие были нравы, и они диктовали поведение людей…
К сожалению, “изменения” нравов и принципов Маршака получили развитие и в дальнейшем. И с этой точки зрения неудивительно, что случай переделывания или переписывания стихов оказался не единичным в его жизни.
И не только в жизни Маршака — от своих замечательных библейских стихов, вызвавших восторг у Гумилева, отказался, “забыл” их поэт Н. Тихонов. А между тем стихи его из сборника “Брага” остались вершиной поэтического таланта Н.Тихонова.
САМЫЙ МНОГООБЕЩАВШИЙ ПОЭТ
В краткой еврейской энциклопедии сказано: “Именно в 1920 году ушел из русско-еврейской литературы самый многообещавший поэт (выделено мною — М.Г.) и активный сионист С.Маршак”.
Я никак не могу согласиться с этим радикальным (хотя и достаточно лестным) утверждением. Безусловно, Маршак не отрекался от своего еврейства, от еврейской темы. Хотя, быть может, она ушла в его творчестве как бы “вглубь”. Это иногда бывало заметно даже в его “абсолютно советских” стихах. Юрий Тынянов, например, обсуждая строку в стихотворении Маршака “Что мы скажем, сажая леса”, с удовольствием ехидничал (и вполне с основанием!): “Это же Талмуд. Так говорили только меламеды в хедере: Сажая леса, мы на самом деле скажем…” Самуил Яковлевич, несмотря на огромную занятость, постоянно читал Талмуд и не представлял жизни без этой книги — он сам сказал мне это во время нашей встречи у него в доме. Я рассказывал ему о своем дедушке, о его словах, что мне “после детства в гетто мяч нужнее, чем скрипка…” Он реагировал очень живо. В ответ на мои воспоминания он делился своими: “Помню, мой дедушка — кстати, он был прямым потомком известнейшего талмудиста средневековья Аарона Шмуэля Кайдановера — часто повторял: “Бедняк радуется тогда, когда теряет, а потом находит то, что потерял”.
Услышав это, я подумал, что, переводя стихотворение Роберта Бернса “Две собаки”, Маршак, вероятно, представлял себе не только шотландскую деревню; перед ним, не сомневаюсь, возникал образ бедного еврейского местечка в черте оседлости (и здесь, наверное, уже наследственная память):
Нет, несмотря на все напасти,
И бедняку знакомо счастье.
Знавал он голод и мороз —
И не боится их угроз.
Он не пугается соседства
Нужды, знакомой с малолетства.
Богатый, бедный, старый, юный —
Все ждут подарка от фортуны.
А кто работал свыше сил,
Тем без подарка отдых мил.
Нет лучшей радости на свете,
Чем свой очаг, жена и дети,
Малюток резвых болтовня
В свободный вечер у огня.
А кружка пенсовая с пивом
Любого сделает счастливым.
Забыв нужду на пять минут,
Беседу бедняки ведут
О судьбах церкви и державы
И судят лондонские нравы.
И, действительно, если в этом переводе “кружку пенсовую пива” заменить рюмочкой вишневой наливки, а рассуждения о “церкви… и лондонских нравах” — рассуждениями о синагоге и царской Думе, то читая эти стихи попадешь в мир тех самых “замечательных местечковых стариков, хранивших так много мудрости, юмора и печали”.
И конечно же, мудрость этих стариков, их умение довольствоваться малым, принимать как дар простые земные радости и их воистину философское отношение к смерти генетически унаследовал Самуил Яковлевич. В разговоре со мной он вспоминал, как его дедушка однажды, незадолго до смерти, сказал его отцу: “Жизнь прожита, и путь, указанный мне судьбой, — пройден”. И это было, видимо, очень близко Маршаку. В октябре 1963, меньше чем за год до кончины он написал:
Исчезнет мир в тот самый час,
Когда исчезну я,
Как он угас для ваших глаз,
Ушедшие друзья.
Не станет солнца и луны,
Поблекнут все цветы.
Не будет даже тишины,
Не станет темноты…
Нет, будет мир существовать,
И пусть меня в нем нет,
Но я успел весь мир обнять,
Все миллионы лет…
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
И еще об одном я хочу здесь рассказать. После смерти Самуила Яковлевича была создана Комиссия по литературному наследию Маршака. Сын его Иммануэль Самойлович является ученым секретарем этой Комиссии. Он привлек и меня к работе над Собранием сочинений С.Я.Маршака. Я был “общественным сотрудником комиссии Союза писателей СССР по литературному наследию” поэта и в этом качестве много работал с рукописями и архивами.
В одной из бесед с Иммануэлем Самойловичем я рассказал ему о своей находке — в сборнике молодой еврейской поэзии (“Еврейская антология”; М. “Сафрут”), изданном под редакцией В.Ходасевича и Л.Яффе, я обнаружил два неизвестных, но очень понравившихся мне перевода Маршака из З.Шнеура и Д.Шимоновича. Зная, что в готовящемся Собрании сочинений будут опубликованы многие ранее неизвестные переводы Самуила Яковлевича, я предложил включить и найденные мною. Иммануэль Самойлович, хотя и согласился с тем, что перевод из Шимоновича (стихотворение “Сфинксы”) представляет большой интерес, а перевод стихотворения Шнеура “В горах” выполнен просто замечательно, но сказал:
— Еще не время. Сейчас их включить в Собрание не дадут. Не разрешают даже поместить предисловие А.Т.Твардовского из-за того, что он упоминает о небольшой статье Маршака в “Известиях”, в которой Самуил Яковлевич воздал должное таланту и мужеству Солженицына, а уж еврейская тема для нынешних литературных функционеров ненавистнее и страшнее, чем ГУЛАГовская…
Напомню, как Самуил Яковлевич защищал Солженицына. В воспоминаниях Р.Орловой и Л.Копелева рассказан такой эпизод: Твардовский, решив опубликовать в “Новом мире” “Один день Ивана Денисовича”, “действовал мудро и хитро: собрал отзывы самых именитых писателей. Корней Чуковский назвал повесть литературным чудом. Маршак писал, что “мы никогда себе не простим, если не добьемся публикации”…”
А спустя несколько лет, во времена “тихого” террора среди тех, кто подписывал воззвания в защиту Иосифа Бродского, наряду с подписями А.Ахматовой, Д.Шостаковича, К.Паустовского и других была подпись С.Маршака. (Заметим, что А.Твардовский, А.Солженицын, И.Эренбург под этим воззванием не подписывались, полагая, “что это дело вовсе не заслуживает таких усилий, такого шума”).
В недавно вышедшей огромной антологии советской поэзии, составленной Витковским и Евтушенко, не нашлось место для стихов поэта Маршака. Может быть, Евгений Александрович так поступил в знак благодарности за стихотворение Маршака “Мой ответ” (Маркову). Немногие тогда отважились защитить молодого Евтушенко после его “Бабьего Яра”, а Маршак написал такие стихи:
Был в царское время известный герой
По имени Марков, по кличке “второй”.
Он в Думе скандалил, в газете писал,
Всю жизнь от евреев Россию спасал.
Народ стал хозяином русской земли
От марковых прежних Россию спасли.
И вот выступает сегодня в газете
Еще один Марков, теперь уже третий.
Не мог не сдержаться “поэт — нееврей!”.
Погибших евреев жалеет пигмей.
Поэта-врага он долбает ответом,
Завернутым в стих хулиганским кастетом.
Таких поступков в жизни Маршака было немало. Как вспоминает Д.Нахманович, родственник Маршака (журнал “Круг”. Тель-Авив, №759, 1992), несмотря на то, что “Маршак был очень напуган сталинским террором, особенно после убийства Михоэлса, ареста писателей и антифашистов-евреев, он… передавал крупную сумму денег для поддержки созданных в Каунасе и, кажется, в Вильнюсе интернатов и садика для еврейских детей-сирот, родители которых погибли от рук нацистов… Знаю, что позже, в конце 1945 и в начале 1946 года, когда началась организация, конечно, нелегальная и конспиративная, переправки этих детей через Кенигсберг (Калининград) в Польшу, а оттуда в Израиль (тогда еще Палестина)… Маршак вновь прислал для этих целей большую сумму денег. Он сам занимался сбором средств у своих близких и проверенных людей… Он получал на эти цели деньги от генерала Красной Армии Сладкевича, академика Невязежского, а также от писателя Твардовского”.
В статье “Черные дни в жизни Маршака”, написанной бывшим редактором “Детгиза”, замечательным человеком Борисом Исааковичем Камиром, есть подробный рассказ, как Анатолий Сафронов и его команда, активные борцы с космополитизмом, замахнулись на детских писателей: “Чтобы покруче доконать издательство, рядом с “безродными космополитами” появилась “обойма”. “Обойма”, дескать, всем завладела и близко никого не допускает… В центральной печати появился памфлет:
А входил в обойму кто?
Лев Кассиль, Маршак, Барто.
Шел в издательство косяк:
А.Барто, Кассиль, Маршак.
Создавали этот стиль —
С.Маршак, Барто, Кассиль.
Подошла очередь, и на Поварской взялись за Комиссию по детской литературе Союза писателей. Ее возглавлял Маршак. На этот раз отличилась “Учительская газета” (№15, 26.02.1949). Обзор о критиках и критике в детской литературе скалькирован с “Правды”:
“…с особой пристальностью следует приглядываться… к попыткам в отдельных случаях столкнуть ее (детскую литературу — Б.К.) на враждебный нам путь космополитизма и гурманского эстетства”.
Это был не первый случай, когда жизнь Маршака повисла на волоске. В 1937 году, когда закрыли созданное им детское издательство в Ленинграде и репрессировали лучших его воспитанников — Д.Хармса, Введенского, Н.Олейникова, Н.Заболоцкого, Сталин почему-то, только по ему одному ведомым причинам, отменил казнь Маршака. В пору же “борьбы с космополитизмом”, от казни Маршака спасла смерть Сталина — сегодня уже известно, что 13 марта 1952 года было принято постановление начать следствие (а чем оно завершилось бы — известно!) против лиц, чьи имена фигурировали во время допросов по делу еврейского антифашистского комитета. Можно ли сомневаться, что имя Маршака упоминалось там не однажды. Впрочем — старо, как жизнь. Маршак со свойственной ему иронией задолго до 1952 года написал:
Но это ложь и предрассудки,
А факт действительно таков:
Мутил страну Отрепьев Гершка,
А позже — Хаим Пугачев.
Итак, Маршак не изменил своей вере и ни от еврейской, ни от библейской темы никогда не уходил. Что же заставило его “скрывать”, утаивать свои произведения? Можно ли осуждать его за это? Во времена поэта С.Я.Надсона (конец XIX века) слово “еврей” “в устах толпы” звучало “как символ отвержения”. Во времена же поэта С.Я.Маршака это “отвержение” стало иным — оно от “толпы” перешло к вершителям судеб, и едва ли даже “Маршак Советского Союза” мог себе позволить повторить вслух слова Надсона “Дай скромно встать и мне в ряды твоих борцов, народ, обиженный судьбою!”.
Правда, в отличие от С.Я.Надсона, С.Я.Маршак не должен был “скромно встать в ряды” народа, его породившего, — он навсегда оставался с ним.
* * *
Недавно в молитвеннике, изданном в Израиле, я нашел стихотворение Маршака “Иерусалим”:
Шумят открытые харчевни,
звучат напевы дальних стран,
идет, качаясь, в город древний,
за караваном караван.
Но пусть виденья жизни бренной
закрыли прошлое, как дым, —
тысячелетья неизменны
твои холмы, Иерусалим!
Выражаем благодарность дочери Матвея Гейзера Марине за предоставленные нашей редакции архивы известного писателя и журналиста, одного из ведущих специалистов по еврейской истории.
