Из жития Элиягу Муромца и других богатырей гуманизма

Сегодня – очередной день рожденияя замечательного писателя Марка АЗОВА, с которым мы, увы, не можем его поздравить. Отдадим дань его памяти, почитав этот рассказ из наследия Марка Яковлевича

Жил-был Илья Муромец, широко известный богатырь. Первые тридцать лет и три года своей биографии он, как сказано в былинах, пролежал на печи. Маманя ему блинцы подавала горкою, парниша прилежно уплетал их за обе щеки, не успевая отмахиваться от мухи, которая сидела на носу и на блины облизывалась.

— Прибил бы ты эту муху, Илюшенька, — говаривала матушка.

— Та нехай живет, — отвечал Илюшенька.- Кому она мешает?

— Ну, сгони хотя бы с носу.

— Та нехай сидит. За что муху обижать-то?

И так тридцать лет и три годика. Блины убывают, а ребенок растет. До того от блинов погрузнел да раздулся, что печка, на которой лежал, стала потихоньку в землю уходить, и труба, что из крыши торчала, все короче и короче становится по мере проваливания печки.

Шли мимо калики перехожие, глядят — от трубы лишь закраюшек над кровлей виднеется.

— Прошлым летом, когда мы тут проходили, — диву дивятся, — труба чуть повыше была.

— Да что прошлым летом? Вот позапрошлым!..

Ну и постучались в ставенку.

— Эй, хозяева! Этак у вас зимою весь дым в избу пойдет!

А матушка им в ответ:

— Не печалуйтесь, люди добрые. Это у меня сыночек растет, Илюшенька! Уж до того заматерел, детинушка, что и печь под ним оседать стала. Такой богатырь вымахал, что земля не держит.

Загудели калики перехожие, даже руками замахали те, у кого руки были:

— Ой, да что же ты баба глупая, до сего дня молчала? Да, почитай, вся наша Киевская Русь, не спит, не ест, не играет свадеб, денно и нощно только об одном мечтает: о таком богатыре, что развернется, размахнется и Русь от ворога спасет, — а ты, как в рот воды набрала.

— А что прикажете делать? В дуду дуть, в кастрюли бить? Как ты ей сообчишь, всей Киевской Руси, что у меня на печке богатырь растет, коли в нашей глуши ни радивы ишо не изобрели, ни телевизоря?

— А ты, баба, полезай на крышу и кричи: "Внимание, вся Русь! Внимание, вся Русь!" — вот она вся и сбежится, — сказали калики перехожие и похромали дальше своей дорогой.

А матушка — к Илюшеньке:

— Горе мне, сыночек! Люди велят такое кричать, что позору не оберешься. Вся деревня с меня будет потешаться. Скажут: бабе приспичило в лопухи бежать, а она на крышу лезет. Уж лучше ты, Илюшенька, разок маменьке отслужи за все блинчики, что я тебе напекла за тридцать лет и еще три годика. Сходи, чадо, за ворота, только за ворота на улицу… А там язык и до Киева доведет.

Ну что ты ей на это скажешь? Пришлось слезть с печи. Облобызал на прощанье матушку и зашагал, куда глаза глядят, по дороге…

А все дороги в то время вели в Киев (кроме тех, которые вели в Рим).

Идет себе Илюша Муромец свет Иванович и мурлычет под нос песенку. А муха, которая, как сидела на носу, так и сидит, ножкой ножку потирает, вроде приплясывает. Солнышко греет не хуже печки, и богатырю, и мухе хорошо…

Пока не вошли в темный лес. А там Соловей-разбойник.

Свистнул в четверть свиста — все деревья враз облысели, а Илье Муромцу хоть бы хны. Только муха в ноздрю заползла и оттуда смеется.

Свистнул в пол свиста — деревья пригнулись до земли. А Илья Муромец продолжает шагать, вроде не ему свистят.

Обиделся Соловей-разбойник на такое неуважение и свистнул в свой самый полный свист так, что все деревья с корнями выворотило и унесло в неизвестном направлении. (Впоследствии это дело списали на Тунгусский метеорит). А Илья только шапку придержал — ветер все-таки. А муха из ноздри жужжит разбойнику.

— Ты чо зря свистишь, бандитская морда? Не видишь, богатырь идет в Киев-град, князю Володимиру представиться?

— Именно это и вижу, — отвечает ей Соловей на птичьем языке, чтоб Илья не понял их разговора. — Да с таким крутым богатырем киевский пахан Вован всю нашу братву соловьиную типа по стенке размажет чисто конкретно.

— Не боись, — пискнула муха. — Мой богатырь только типа крутой, а конкретно мухи не обидит — по себе знаю.

— Ладно, — смирился Соловей-разбойник. Если что не так, ты мне за базар ответишь.

И пропустил Илюшу с мухой без последствий.

А лес все темней, все дремучей, да ночь нависла. Звезды сажей мажутся, луна перебегает от дерева к дереву и строит из-за деревьев рожи нашим путешественникам.

— Сейчас бы в избу да на печку, — размечтался Илья.

И, как по заказу, бредет им навстречу избушка пятизездная, сама идет на курьих ножках. И печка там есть, судя по дыму из трубы.

— Не спеши радоваться, — упреждает муха богатыря, — хозяйка отеля этого — баба Яга, самая натуральная, у нее постояльцы не на печи отдыхают, а в печке варятся.

И как в воду глядела. Откуда ни возьмись сверху на них пикирует беспилотная ступа, в ней кот дымчатый с шалыми глазами желудевого цвета ведет разведку, а следом сама бабка Ёжка верхом на метле с ручным пулеметом барражирует.

— Тут русский дух, — кричит, — тут Русью пахнет!

И шмаляет очередями.

Ну что ты будешь делать? Илья Муромец, не долго думая, кота — за хвост, бабку за — волосы.

— А вот я вам ужо покажу, как озорничать, понимаешь!

Те, ясное дело, взмолились:

— Не убивай нас, добрый молодец!

А муха в ухо залезла, шепчет:

— Не слушай, это все нечистая сила. Порешить проклятущих, дух из них вон! Ликвидировать!

Не послушался:

— Кот, оно животное. Брат наш меньший. Негоже обижать — погладил и отпустил. — А баба Яга — женщина — друг человека. К тому же дама — слабый пол. Богатыри с дамами не сражаются. Нехай причешет свои патлы. Может, переквалифицируется из баб яг в добрые феи.

И как в воду глядел: подобрела Яга, подала ему кофий в койку, еще и погадала на картах:

— Встреча тебе предстоит, красавец, на дальней дороге с Кощеем Бессмертным. Будет он тебя стращать, а ты не поддавайся, потому как я тебе за твое ко мне гуманное отношение решила отплатить добром — открыть военную тайну: где он прячет свою смерть. Смерть кощеева на кончике иглы…

— Он что, наркоман?

— Не забегай вперед, друг любезный. Игла в яйце, яйцо в утке.

— А утка живая или жаренная?

— Живехонька, сидит на дереве.

— Не пойдет.

— Это почему?

— По двум причинам. Утки на деревьях не сидят — это не реально. И, во-вторых, я отроду курицы не зарезал, не то, что утки.

— Тогда прощай, мой сладенький. Съест тебя Кощей и не поперхнется.

— А вот это вряд ли. С бессмертными у меня разговор короткий. Тюкнул по башке и пошел дальше. Полежит, полежит и оклемается — на то и бессмертный. А утку жалко.

И пошел дальше. А муха раззвонила на весь лес, что Илья Кощея пожалел. А долг платежом красен: Кощей Бессмертный вышел Илье навстречу один без охраны.

— Такие люди, и без охраны! — удивился Илюша.

— А для чего нам, бессмертным, охрана? — говорит ему Кощей, — только лишняя трата денег.

— А вот я тебя тюкну, враз поймешь, для чего охрана.

— Погоди тюкать, растюкался. Рад, что такой здоровый. Сила есть, ума не надо.

— Почему не надо? Маменька говорила: слушай добрых людей, ума набирайся.

— Вот и послушай… Тебе сколько лет?

— Тридцать три стукнуло в понедельник.

— Пацан еще. А мне, угадай, сколько, если я бессмертный?

— Этого мы не проходили. Меня матушка научила считать до трех, не дальше.

— Как же ты понимаешь, что тебе тридцать три?

— Сам дошел, самоучкой. Спереди три и сзади три, с какой стороны ни глянь, — кругом три получается.

— Выходит, ты круглый троечник. Так вот сиди и сопи в две дырочки, пока с тобой бессмертный человек делится жизненным опытом. Вот ты идешь в Киев.

— Ну.

— Баранки гну. Там тебя сразу поставят на правеж.

— Это как?

— Ну, начнут трезвонить во все колокола — сзывать вече.

— А это что?

— Конь в пальто. Собрание народное, дура, — вот что. Кто кого перекричит. У кого глотка луженая, и пупок не развяжется.

— А зачем?

— Богатырь им нужен, который Идолище Поганое одолеет. Житья им от Идолища нет. Оно ж огнедышащее. А это что значит? Что без огня оно дышать не может. Вот и поджигает то там, то здесь. А что в огне и бабы гибнут, в смысле, женщины, и старики, и младенцы — то Идолищу без разницы.

— Ах, оно такое-сякое, чуть не заругался! Да я его…

— Вот тебя и пошлют. Все заорут: "Илья Муромец у нас богатырь номер один! Пущай скачет во чисто поле с Идолищем сражаться!"

— И поскачу! И срублю Идолищу голову, чтоб не хулиганил, понимаешь.

— А ты знаешь, сколько у Идолища голов? Три.

— Ну и пусть три. До трех я считать умею. Раззудись плечо, размахнись рука — все три отрублю.

— Ну и дурак.

— За дурака можно и в лоб.

— Да хоть бы и по лбу — умнее не станешь. Никто не знает, ни в сказке не сказано, ни пером не описано, какие у идолища три головы. Три — и точка. А они у него все разные: одна мужская, вторая женская, а третья детская. Мужскую он под мышкой прячет, а под меч подставляет то женскую, то детскую.

— Н-да, — призадумался богатырь Илья Муромец свет Иванович вдовин сын. — Детскую голову меч не сечет, да и женскую нежелательно.

— А ты думаешь, почему его до сих пор никак не одолеют, это Идолище Поганое? Что, на святой Киевской Руси богатыри перевелись? А Добрыня Никитич? А Алеша Попович?.. Только они такие же сопливые гуманисты, прости меня, Илюша, на недобром слове. Все-таки я, Кощей Бессмертный, отрицательный персонаж, так что не обессудь.

— Не по мне это занятие — детские головы сечь.

— Ну, так слушай Кощея-бессмертного с его немереным жизненным опытом. Как только тебя выберут Главным богатырем, сразу начинай сколачивать себе широкую коалицию.

— Это гроб такой, коалиция?

— Кто сказал "гроб"?

— Ты сказал "сколачивай".

— Ну, собирай. Скажи, одному несподручно с Идолищем воевать: у него три головы, а у меня одна одинешенька. Надоть, чтоб Добрыня Никитич да Алеша Попович ко мне присоседились. Одна голова хорошо, а три лучше.

— А толку-то, коли они такие, как ты говоришь, говнистые…

— Гуманистые! Опасаются против Идолища в поле выезжать, чтоб не ту голову не отсечь ненароком. На весь свет потом позору не оберешься и поношения.

— Выходит, мне одному на позор ехать и поношение?

— Не будет тебе поношение при такой коалиции, а прямо наоборот, честь и слава. Смело вскакивай, богатырь Илья Муромец, на сивку-бурку, маши мечом-кладенцом, да так, чтоб в глазах сверкало и в ушах свистело. Гляди, народ православный, вот сейчас я одним махом всех врагов твоих побиваху! Еду, еду не свищу, а наеду — не спущу!.. И — ни с места, стоишь, как вкопанный, потому что Добрыня Никитич да Алеша Попович с двух сторон почнут тормозить: один за хвост, другой за гриву сивки-буркину во всю свою силушку богатырскую будут держать и не пущать. Усек?..

— Понял! Я бы то Идолище Поганое с одного удара на три головы укоротил, кабы промеж ног не путалась коалиция.

— Ага. Как в танцах. Если танцору не вытанцовывается, — значит что-то ему мешает, непременно.

Сказал Кощей, помахал на прощание костлявой ручкой. И пошел Илья Муромец во Киев-град искать себе славы да сколачивать коалицию.

* * *

Все это была только присказка. А сказок я рассказывать не буду. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, что из этого вышло. А вышла известная картина художника Виктора Васнецова "Богатырская застава, или Три богатыря". Что на ней изображено? Небольшой участок скудной природы с тощими деревцами, — то, что от всей Руси Великой осталось. Лошади негде развернуться. Однако богатыри всей коалицией восседают на конях своих в полной боевой готовности. Видать, ждут команды самого с виду могучего Ильи Муромца, который посередке, приставил руку в железной перчатке да со свисающей булавой ко лбу и зорко вглядывается вдаль, высматривает: чего бы еще отстегнуть Идолищу Поганому, чтобы угомонилось, проклятое, хотя бы на время? До сих пор житья нет!