Незабываемое потрясение трепетной еврейской девочки
Когда я была ребенком, детей, мало приспособленных к жизни, сверстники во дворе и в школе дразнили словами "нежное марожное". Намекая на то, что они раскисают от малейших неприятностей как мороженое в металлической вазочке на ножке, которым нас угощали родители или бабушки жаркими летними вечерами в тбилисском парке Гофилект. Мороженое это выкладывали в вазочку двумя идеальными шариками, а уже через десять минут, когда первый шарик был только-только исчерпан узенькой костяной ложечкой, второй расползался бесформенной горкой, стремительно превращающейся в белую лужицу.
Я была как раз из таких. Предпочитала не играть возле сорного ящика, уверяя, что там воняет. На что более стойкие дети резонно отвечали:
"Зато здесь нас не видно".
Боялась падающего мяча, который даже если попадал не в лицо, а на специально для него согнутые пальцы, бил очень больно. Не терпела яркого солнца, дачного моря и, коротко говоря, была непригодна ни к чему путному. Только и могла, что быть отличницей-задавакой.
В десятом классе я не любила "Биттлз", не умела танцевать и отказывалась от алкоголя. И, разумеется, никто за мной не ухаживал. Еще бы! Кому я была нужна со своим Рабле, Зельдовичем и Чюрленисом?
Однажды на каникулах хозяйка комнаты, которую родители сняли на неделю, чтобы посмотреть самим и показать мне Ригу, прониклась ко мне необъяснимой симпатией и зазвала на свою половину. Она только обновила мебель и не могла удержаться, чтобы не похвастать ею, хотя бы и перед такой убогой аудиторией, как я. Мы сладостно обсуждали новый диван, хельгу и журнальный столик на рахитичных ножках. Я, разумеется, хвалила, используя всю доступную палитру ораторского искусства, которому я училась не у кого другого, как у самого Цицерона. Три трактата об ораторском искусстве и сегодня занимают почетное место в моем книжном шкафу. Далее хозяйка обратила мое внимание на белейшие гедеэровские нейлоновые кружевные гардины и призналась, что купила их по немыслимой цене — чуть ли не за десять рублей за метр. Я была потрясена настолько, что забыв уроки Цицерона спросила, нельзя ли было купить советские подешевле. Она снисходительно ответила:
"Ну что ты! Сравнила х@й с пальцем…"
Мне показалось, что на моем лице не дрогнул ни мускул. Я уже осознала, что со шторами прокололась. Второй раз выказать себя невоспитанной дурой было решительно невозможно. Я кивнула и разговор покатился дальше. Но мысль моя напряженно билась. Было ясно, что сравнение указывало на грандиозную, уничижительную разницу между немецкими и советскими занавесками. И ясно в чью пользу. Но совершенно неясно, что там произошло между пальцем и этим самым. Интонационно выигрывал фаллос. Но здравый смысл был на стороне пальца. Пальцем можно сделать столько разнообразного. Практически все вокруг сделано ими. Между тем как пенис пригоден только в одном деле. Ну, максимум, в двух…
Я вернулась к родителям в глубокой задумчивости.
А теперь совершенно понимаю, что для сорокалетней одинокой обладательницы импортного гарнитура то, что мог сделать умелый х@й, было неизмеримо важнее, чем все бесчисленные возможности человеческого гения, творимые пальцами. Включая даже созидание ослепительных сверкающих белоснежных заграничных занавесок.
