Из цикла "Легенды и были Краснополья"
Марат БАСКИН, Нью-Йорк
Иосл нашел солдатика на огороде. Конечно, маленькую грядку во дворе никто в Краснополье не назвал бы огородом. Но здесь, в Америке, для Иосла это был огород. Он умудрялся вырастить на нем и помидоры, и огурцы, и морковку, и даже картошку, которую хватало всего на одну маленькую кастрюльку.
— Папин огород, — говорила Цыля, показывая грядку знакомым. — Он привык там, в Краснополье, с утра до вечера торчать на огороде, и я дала ему эту возможность. Пусть копается.
И в очередной раз, перекапывая грядку, Иосл нашел в земле маленького оловянного солдатика. Трудно было определить, к какой армии принадлежал этот солдат. На нем была длинная до пят шинель, через одно плечо висело ружье с прикрученным штыком, через другое барабан с прикрепленными к нему в чехлах палочками, на голове была фуражка, и ясно были различимы на лице то ли бакенбарды, то ли пейсы.
— Цырул, — обрадовался, как ребенок, находке Иосл, — это копия — Хаим Бекицер!
— Какой Хаим Бекицер? — не поняла Цыля.
— Ты не знаешь его. До войны жил у нас в Краснополье. Со мною играл в духовом оркестре. Я на маленькой трубе, а он на большом барабане. Хавэйрым мы с ним были. Как начнет говорить — три часа без умолка. Все кричали ему: «Бекицер, короче!» Он остановится, посмотрит по сторонам и скажет: «Хорошо, пусть будет бекицер» и потом говорит еще два часа. Так и прозвали Бекицером. Хаим Бекицер, другого имени у него не было.
Иосл с нежностью посмотрел на солдатика и добавил:
— Ну, копия он. В такой же шинели ходил, а фуражка его брата Ноника, барабан только больше был, и ружья не было. Он был танкистом, для чего танкисту ружьё?!
Возвращаясь после выходных от дочки, он взял с собой солдатика и, войдя в квартиру, сразу показал его Голде:
— Голдэ, ты знаешь кто это такой?
Голда долго смотрела на солдатика, а потом сказала:
— Обыкновенный оловянный солдатик. А что?
— Посмотри, на кого он похож?
— На кого? — спросила Голда.
— На Хаима Бекицера! — сказал Иосл.
— Если у него на боку барабан, то это еще не значит, что это Хаим, — сказала Голда и поставила солдатика на стол.
"Она его не помнит, — удивился Иосл. — Совсем не помнит".
Конечно, это было очень давно, но он же помнит!
В ту весну Голда неожиданно превратилась из тонконогого неуклюжего подростка в сказочную красавицу. Из гадкого утенка в лебедь. И первым это заметил Хаим Бекицер.
— Ёсик, — сказал он, — посмотри, какая красивая Голда. Как сказано в Торе о Суламифь: что лилия между тернами, то она между девицами.
А потом Лешка Большая Труба, у которого восемь детей, заметил:
— Нехамкина дочка будто с бани на танцы пришла, не узнать, а вчера еще в цыпках по лужам ходила!
— Как вишенка губы, а глаза как маслины, — сказал Хаим.
— Ты их видел? — спросил Иосл.
— Кого? — не понял Хаим.
— Маслины, — сказал Иосл.
— Не видел, — признался Хаим, — но так говорят.
— Бекицер, — сказал Иосл, — короче, она тебе нравится?
— А тебе? — спросил Хаим.
— Мне тоже, — признался Иосл.
А назавтра Хаим сказал:
— Она мне всю ночь снилась. А раньше мне всегда снились барабаны или танки… Вчера, правда, тоже приснился барабан, но на нем играла Голда. Немножко фальшиво стучала. Абрам Семенович, конечно, за такую игру выгнал бы с оркестра. Но ведь это во сне. А во сне Абрам Семенович добренький. И знаешь, что она играла? «Амурские волны»!
— Понятно, — сказал Иосл. — Они же собирались в Биробиджан. А Биробиджан где-то на Амуре.
И в тот же день на Голду обратило внимание НКВД в лице уполномоченного Левы Когана. Появился Коган в Краснополье, заменив плотного кряжистого белобрысого старого буденовца Семена Кривоуха, пьяницу и гуляку, которого неизвестно за какие заслуги держали в НКВД. Никогда никаких врагов он не находил и всегда говорил, что всех врагов порубил еще в гражданскую. Может поэтому он долго в Краснополье не продержался и был заменен Коганом. Коган был полная ему противоположность: молодой, щеголеватый, рыжий, не пьющий, ни с кем он никогда не здоровался, ходил в гимнастерке с пистолетом в кобуре, и всем своим видом показывал свое полное превосходство над всем краснопольским населением, включая первого секретаря райкома. В первую неделю своего пребывания в Краснополье он арестовал портного Изю Когана, своего однофамильца, дабы пресечь разговоры о том, что он — Лева Коган, приходится Изе Когану каким-то дальним родственником. Жил уполномоченный, в отличие от Кривоуха, который квартировал у Сони-мороженщицы, в гостинице, питался в столовой, и кабинет свой перенес из райкома в здание милиции. Отдыхал он, сидя на крыльце милиции, покуривая папиросы «Беломорканал» и наблюдая за проходящими.
Оттуда, с крыльца, он и заметил Голду, которая возвращалась с танцев с долговязым Ноником, сыном Хони-сапожника. Лева Коган проводил ее долгим взглядом, а потом спросил курившего рядом с ним милиционера Бобкова:
— Кто это?
— Он, она? — уточнил Бобков.
— Оба, — сказал Коган.
— Он — это Ноник-электрик, а она — старшая дочка Нехамы Голда, — сказал Бобков и подмигнул: — Прямо артистка Янина Жеймо!
Лева ему ничего не ответил, потушил папиросу и вернулся к себе в кабинет.
А назавтра арестовали Ноника, обвинив его в шпионаже в пользу Японии.
Потом Голда танцевала с Мишей-учителем.
Его арестовали на втором уроке. Приехали на «черном вороне», не дали даже зайти домой. И, не задерживаясь в Краснополье, повезли прямо в область. На бюро секретарь райкома сказал, что раскрыт заговор троцкистов.
А потом к тому же заговору примкнул и Костя-фельдшер. Он пригласил Голду в кино. И его забрали в ту же ночь.
— Дела, — сказал Иосл, — откуда у нас в Краснополье японские шпионы и троцкисты?
— От Голды, — сказал Хаим и тихо добавил: — Он в нее влюблен.
— Кто он? — не понял Ёсик.
— Он, — повторил Хаим.
-А бекицер, — сказал Ёсик, — короче, скажи, кто?
Хаим наклонился к его уху и прошептал:
— Уполномоченный!
Ёсик побледнел:
-А я ее сегодня хотел пригласить на танец. Сегодня мы не играем: танцы под патефон.
— И я думал пригласить, — сказал Хаим и добавил: — Но сегодня я понял, почему их арестовывают! Что будет теперь с Голдой?! Скоро все поймут, что к ней нельзя приближаться даже на шаг, и она останется старой девой!
— А он? — осторожно, оглядываясь по сторонам, спросил Ёсик.
— Он не сможет взять. Партия ему не разрешит. У Голды дед до революции держал мельницу. Буржуй по их понятием!
— А может это все совпадение? — с надеждой в голосе сказал Иосл.
— Дай Бог! — сказал Хаим.
Но Бог не дал. В этот день Голду провожал с танцев Родик, инструктор райкома. А дня через два его арестовали, обвинив в принадлежности к какой-то трудовой партии, о которой никто в Краснополье слыхом не слыхивал…
И с этого дня все краснопольские женихи стали метаться от Голды, как от зачумленной.
— Выдать мне замуж Голду, и я могу спокойно умирать, — причитала Нехама, как будто у нее больше не было детей.
— Вос ду зогст?!- возмущались соседи. — У тебя же кроме Голды, слава Богу, еще есть Бася, Песя, Нэся и Двоник. А ты умирать собралась!?
— Я же не говорю умереть, — спокойно отвечала Нехама. — Я говорю — умирать. А умирать можно сто лет! — и тут же добавляла: — Может, вы знаете кого-нибудь для Голдочки?
Кого-нибудь для Голдочки никто не знал.
И тогда Нехама пошла к нему. Он сидел на крыльце и читал газету.
— Молодой человек, — сказала она. — Если вы любите мою Голду, то вы ей так и скажите. И я вас уверяю, она вам не откажет. И мы сыграем хорошую свадьбу. У меня для нее неплохое приданное: хорошая перина и пара больших подушек на гусином пуху! А если вы что имеете против моего папы, который имел тогда мельницу, то я вам скажу: каждый еврей тогда что-то имел. И ваш папа, наверное, тоже.
Он молча сложил газету, сунул ее в карман и сказал, глядя куда-то поверх Нехамы:
— У меня в Пропойске жена и двое детей! — потом повернулся и ушел к себе в кабинет.
А Нехама помчалась по Краснополью с вестью, что он женат и к Голде все эти штучки не имеют никакого отношения…
Все со вниманием выслушивали Нехаму, но никто не спешил засылать сватов. И только через месяц приехавший в Краснополье новый ветеринарный врач Роман Яковлевич, ничего не знавший о краснопольских делах, обратил свое внимание на Голду и пригласил ее в клуб на торжественный вечер, посвященный годовщине Октябрьской революции. Все в зале украдкой поглядывали на них и на Когана, сидевшего в президиуме. Целую неделю Роман Яковлевич гулял с Голдой по Краснополью и даже целовался с ней в парке, о чем Нехама сообщила всем по секрету. А в среду следующей недели его арестовали во время командировки в Новоильинский колхоз «Заветы Ильича» как немецкого шпиона. Говорили, что он хотел отравить скот.
Голда опять осталась одна.
— Теперь навсегда она одна — сказал Хаим, — если, конечно, его никто не остановит.
— А как остановишь? — сказал Иосл.
— Не знаю, — сказал Хаим, — но жалко Голду.
Он посмотрел на Иосла задумчивыми глазами и неожиданно сказал:
— Как говорил наш командир: непереходимых переправ для танка нет!
И вдруг, где-то на крещенские морозы, ночью арестовали Леву Когана. В Краснополье приехало сразу два «черных ворона», из них высыпало человек десять солдат, которые окружили гостиницу. Леву вывели к машинам в одних кальсонах, босиком… Утром об этом знало все Краснополье, а вечером срочно собрали актив и новый уполномоченный Иван Нечаев сказал, что Коган оказался врагом народа, и готовил покушение на товарища Сталина.
А назавтра Хаим Бекицер записался добровольцем в Испанию. Он был танкистом, а танкистов туда брали.
Перед отправкой он пришел к Иослу и сказал:
— Я, наверное, оттуда не вернусь, и поэтому должен рассказать тебе правду.
— Какую правду? — не понял Иосл.
— Это я написал донос на Когана, — сказал Хаим и, вытерев неожиданно выступивший на лбу пот, добавил: — Я сделал это ради Голды, но себе я это никогда не прощу!
— Брось, — сказал Иосл. — Он же тоже арестовывал ни за что.
— Это он, а это — я! — сказал Хаим и добавил, уже на пороге: — Ей об этом никогда не говори! Обещаешь?
— Обещаю! — сказал Иосл.
И тогда он сказал:
— Не думай обо мне — женись на Голде!
— А ты? — спросил Иосл.
Он ничего не ответил, только как-то неестественно мотнул головой, и ушел.
Он погиб под Мадридом. А Иосл женился на Голде после войны.
