Знакомясь с Вениамином Яковлевичем Сквирским, я сразу же посмотрел на его волосы – вспомнил слова в одной из многочисленных статей о нем: "Почетных званий, должностей, патентов и гениальных идей у него больше, чем волос у среднестатистического индивидуума". Еще одна цитата: "Ученый, изобретатель, литератор и артист в одном лице, он имеет столько наград и почетных званий, что перечислить их полностью не могут даже пухлые тома энциклопедий. Но мало кто знает, что, благодаря его таланту писателя-сатирика, заблистали на эстраде никому не известные артисты Геннадий Хазанов, Илья Олейников и Клара Новикова"
Владимир ХАНЕЛИС, Бат-Ям
Несколько лет назад Вениамин Сквирский побывал в Израиле. Мы ездили вместе по стране, разговаривали… Некоторые из его историй и рассказов предлагаю читателям.
Вениамин Яковлевич протягивает визитки: "Академик, президент петербургской компании "Эко-Атом", "Выдающийся человек ХХ столетия (США)", "Человек года 1999, 2001 гг. (США)", "Вице-президент Санкт-Петербургской инженерной академии", "Первый вице-президент Европейской академии естественных наук, лауреат премии Людвига Нобеля (2007)".
Живет Вениамин Сквирский в Германии и в России. В Израиле он впервые. И мы отправляемся с ним в небольшое путешествие по стране. Вертятся колеса машины, вертится лента в диктофоне: воспоминания, рассказы, монологи , написанные для Аркадия Райкина, истории, байки, анекдоты без конца и не без "смазки"…
ОБРЕЗАНИЕ И "ВЫРЕЗАНИЕ"
— Родился я в 1935 году в Чирчике. Это небольшой городок недалеко от Ташкента. Уже после войны оказалось, что речка, на которой он расположен (тоже Чирчик), – золотоносная, и песок, который пошел на строительство пятиэтажек и гидроэлектростанции, в буквальном смысле золотой.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Оба беспартийных деда (я о них еще расскажу) поставили нешуточный по тем временам вопрос: что делать с крайней плотью первенца и будущего наследника славной фамилии, корни которой теряются среди первосвященников в Иерусалимского храма? (Желающих проверить это отсылаю к еврейским энциклопедиям). Но отец-коммунист – настоящий ленинец-сталинец, марксист-энгельсист (забегая вперед, скажу, что он умер в очень преклонном возрасте в израильском городе Кармиэль) – такого пережитка допустить не мог…
"Можно подумать, — сказал мудрый дед Соломон, отец матери, — что в этом обрезке и есть все достояние этой партии".
Отца горячо поддержала домработница Надя, молодая деваха с Урала. Она была убеждена, что в мужике ничего лишнего быть не может. "Не дам дитя на вырезание! – кричала она. – А если чего вам, Соломон Израилевич, не хватает для человеческого организма, возьмите это самое с меня самой!"
Утром отец ушел на работу. Не успела закрыться дверь, как с черного хода зашли два старых узбека в засаленных ватных халатах. В руках одного из них были две камышовые трубочки, входящие одна в другую, с зазором, равным толщине кожицы кончика младенческого "петушка" и по диаметру примерно совпадающую с ним. В руках узбек держал обычную опасную бритву. (Все это я знаю по рассказам присутствовавших). Узбек сунул мне в рот крутое яйцо и обвел "ненужное" бритвой… Затем вынул яйцо…
— Должен вас, Биньямин бен-Яаков, огорчить, — услышав эту историю, сказал я. — Обрезание, совершенное неевреем и без соответствующего обряда, не может считаться настоящим еврейским "бритом"…
— Спасибо, Володя, на старости лет вы открыли мне глаза на мой х… А вот история о моем деде Соломоне и его жене Мусе…
— За их память, — предложил я, и мы выпили.
Читайте в тему:
О ДЕДЕ СОЛОМОНЕ И ЕГО ЖЕНЕ МУСЕ
— Дед жил в Андижане. Занимал он в Узбекистане высокую и, будь он чуточку менее щепетильным, очень хлебную должность. Дед был главным уполномоченным по заготовке и вывозу сухофруктов в этой республике. Его многочисленные замы имели дома с садами и огородами, пользовались служебными машинами и, несмотря на строжайшие партийные запреты, имели по две-три семьи.
Дед снимал три комнаты, ходил на работу пешком, имел полусумасшедшую жену Мусю и ораву наглых родственников. Они приехали к нему во время войны из Белоруссии и Украины и не собирались туда возвращаться.
Дед Соломон был человеком великой совестливости и доброты. Излишняя порядочность мешала ему всю жизнь. Он всех терпел и всех кормил. Соломон родился в Вильнюсе и был последним, восемнадцатым ребенком в семье. В двенадцать лет он окончил четыре класса хедера. Отец купил ему новые ботинки, дал мешочек с едой на неделю, и дед Соломон ушел "в люди". Работал хлеборезом в Варшаве, вырубщиком кожи на обувной фабрике, затем купил эту фабрику… Много приключений пришлось пережить моему деду.
Во время Первой мировой войны он оказался в Москве, а после революции – в Узбекистане, где организовал, между прочим, первый в СССР колхоз-миллионер бухарских евреев. В 1949 его посадили, и он за год пребывания в тюрьме привел в идеальное состояние ее бухгалтерию, организовал там выпуск кирзовых сапог и дамских модельных туфель. Освободившись, Соломон уехал в родной Вильнюс. Умер он в 85 лет, выпив на прощание с жизнью рюмку водки и не успев ни разу заболеть…
Его вторая жена, мачеха моей мамы, незабвенная Мария (Муся) Соломоновна Полякова, была детской писательницей. Она писала о подвигах пионеров-тимуровцев. Муся была влюблена в Павлика Морозова. О Павле Корчагине не могла говорить без слез. А на беднягу Лазо в одном из рассказов надела красный галстук и в таком наряде отправила в топку паровоза.
Муся была беспартийной. В 1936 году советская власть попыталась остудить ее темперамент, подержав пару лет в колымском лагере. Скорее всего, ее арестовали по ошибке, а может быть – "для профилактики". Из лагеря Муся вышла такой же идейной и жизнерадостной, какой вошла туда… Она всю жизнь прожила в мире идиотских грез.
Узбекская республика была ей очень признательна и высоко оценила Мусино творчество. В 1940 году ей торжественно вручили переходящий приз – "Лучшая детская писательница Узбекистана".
Последний раз я был в Андижане в 1984 году и расскажу историю Каракадила на узбекской свадьбе.
— Кого-кого? – переспросил я.
— Каракадила, Володя, Каракадила!
КАРАКАДИЛ НА УЗБЕКСКОЙ СВАДЬБЕ
— На пятый день наших гастролей в Андижане ко мне подошел Анис, директор местного филиала республиканской филармонии, и робко попросил выступить на свадьбе дочери первого секретаря обкома партии. (После перестройки Анис стал "новым русским-узбеком" и другом мэра Москвы Лужкова). За одно это выступление филармония могла бы получить из фондов управления культуры Андижана как за пять полновесных концертов. Я согласился. Мне было интересно.
На следующий день за нами приехала черная обкомовская "Чайка". Времечко в стране было не сытое, но столы ломились от еды и питья. Такого обилия жратвы я в жизни не видел.
Начались бесчисленные здравицы, тосты, подношения подарков, купюры в тюбетейках для музыкантов… Наконец, дошла очередь и до меня. Распорядитель свадьбы объявил: "Поздравить наших дорогих, умных, процветающих и красивых жениха и невесту специальным самолетом из столицы нашей дорогой родины Москва прилетел знаменитый и выдающийся поэт, композитор, очень большого веселья человек, лауреат многих и разных государственных премий, писатель и артист Феномен Сикровецкий!"
В моей долгой жизни мои имя и фамилию коверкали много раз, но так, как исковеркал ее распорядитель свадьбы, – никогда. Никто моего выступления не слушал: три четверти гостей по-русски не понимали, а кто понимал, тому мои фельетоны были до лампочки.
Но именитый папа невесты решил лично поблагодарить заезжую знаменитость. С трудом отвалившись от главного стола и выставив вперед необъятных размеров живот, он "доплыл" до меня и, почему-то прикрыв глазки, протянул мне ручку, как дама для поцелуя… Я взял его за протянутые пальчики и неожиданно даже для самого себя резко потянул. Первый секретарь обкома ткнулся носом в лацкан моего пиджака, к которому был приколот… юбилейный значок сатирического журнала "Крокодил".
Свадьба замерла. Всемогущий папа отшатнулся. Он понял, обо что оцарапал свой нос. Никогда даже у самых великих артистов я не видел такой быстрой трансформации человеческого лица. Он осмыслил значение страшного в те годы значка.
"Вай-вай, – закричал первый секретарь. – Какой гость к нам заехал! Какой гость, какая радость, какая честь! Какой подарок ты, Анис, нам сделал! Мои дорогие родственники, друзья! Нашу свадьбу обалагородил и асачастливер наш мнагауважаемый и всем саветским народом любимый дарагой товарищ Каракадил! Это большой подарок всем жителям Андижана и его области".
Зал встал и долго аплодировал. Затем папа-секретарь продолжил: "Пусть знает дарагой товарищ Каракадил: я живу на скромную секретарскую зарплату. А эту шикарную свадьбу против моей воли коммуниста организовали родственники жениха. Его дедушка – знатный чабан. Всю свою жизнь он копил деньги на свадьбу внука. К моему стыду и сраму мне, первому секретарю обкома и верному ленинцу, с чистой как слеза овечки совестью пришлось отгрохать эту некрасивую, богатую свадьбу. Знайте это, дарагой товарищ Каракадил!"
А вот еще одна, восточная история…
— За Восток! – предложил я, и мы выпили.
ВСЕ В ГОВНЕ, А Я В РУБАШКЕ
— В конце 1960-х – начале 1970-х годов я изобрел первую в стране гидродинамическую машину, которая водяными ракетами чистила канализационные трубы. Установка эта монтировалась на грузовике ЗиС-130 и была мобильной. За нее я получил золотую медаль ВДНХ и высшую изобретательскую награду "Техника – колесница прогресса".
Наша страна в то время задыхалась в говне. Канализационные сети строились плохо, в большинстве своем без необходимых расчетных уклонов. Города, расположенные на равнине, тратили бездну средств, чтобы хоть как-то поддержать водяные протоки в канализации. Бригада из пяти человек могла вручную профилактически прочистить пятьдесят-семьдесят метров труб в день. А над глухими засорами-пробками сидели неделями. Очень часто коммунальщики были вынуждены заново перекладывать целые участки подземных сетей, а земляные работы в городе стоят баснословно дорого. Если учесть, что только в одном Питере сегодня десять тысяч километром уличных канализационных сетей, не считая такого же метража дворовых и заводских, можно представить, сколь сложна и дорогостояща эта проблема.
На приемку новой машины приехал сам генеральный директор ленинградского "Водоканала" Олег Васильевич Сорокин. Моя установка за 1 час 20 минут расчистила 800 метров довольно загрязненных труб. Он подписал акт приемки и расцеловал меня.
Но на следующее утро раздался телефонный звонок. Тот же Сорокин сказал мне: "Вениамин, я вчера был поддавши и не сообразил. Каждая твоя машина заменяет 400 рабочих. Десять машин – и я должен сократить 4000 моих алкашей. Я не хочу стать завгаром твоих гениальных машин. Или ты снизишь производительность машины в тридцать раз, или мы тебя выгоним". Машину делали на базе "Водоканала", и я ушел.
Но о моей машине узнали в других республиках. Меня стали "разбирать" министры коммунального хозяйства. Я вставлял их фамилии в патенты и усовершенствования – они строили машины. По всей стране заработали пятнадцать таких машин. Они заменили шесть тысяч человек, и по самым скромным подсчетам, дали больше 35 миллионов рублей экономии.
Строительство очередной машины происходило в Душанбе. Ее курировал лично министр коммунального хозяйства Таджикистана. Я прилетел на ее испытание и сдачу в эксплуатацию.
Колонна из доброго десятка машин начальников всех родов коммунальных служб республики, просто начальников, родственников, друзей начальников и обыкновенных любопытных бездельников тронулась в район самого страшного канализационного засора в Душанбе. На окраине города на холме высотой метров семьдесят-восемьдесят построили восемь шестиэтажных домов. Вода им подавалась под напором, а канализация самотеком спускалась вниз. Уже полгода этот самотек не тек и распространял по все округе невыносимую вонь.
В проезжающих автобусах люди за две-три остановки до этого района начинали зажимать носы. Миллионы огромных зелено-голубых мух летали вокруг новых домов. Как только, окончив трудовой день, трудящийся люд поднимал крышки унитазов и блаженно усаживался на них, крышки дворовых канализационных люков тоже начинали подниматься. Из них на землю изливалось такое… Но люди ходили по этой земле. На этой земле играли дети.
Кортеж остановился внизу холма – у новой машины, рядом со смотровым канализационным колодцем. Где-то там, внизу, находилась глухая пробка-затор. Включили установку. Прошло десять, пятнадцать минут… Начальству и зевакам стало скучно. Несмотря на мои предупреждения об опасности, они толпились у колодца и разве что не лезли в него.
Вдруг со страшным грохотом над колодцем поднялся грязевой фонтан высотой метров пятнадцать-двадцать и накрыл всех… Люди разбежались, кто куда. К счастью, никто не пострадал, но все были по уши в говне. В жару только я один был в рубашке и летних брюках. Чиновники же ввиду присутствия самого министра были при полном параде.
Фонтан продолжал бушевать, но постепенно, теряя напор, стал оседать. Стоял невыносимый смрад… Министр разделся до трусов. Стала раздеваться и вся остальная, насквозь пропитанная дерьмом публика. Увидев меня, министр изобразил на лице радостную улыбку и липкой вонючей рукой похлопал по такой же моей щеке: "Молодец, ученый, не обосрался на испытании, не подвел меня перед народом. От правительства и меня лично будет тебе большая премия за такой подарок Таджикистану!"
…Из-за этих восточных историй я не рассказал о своем отце – боцмане с линкора "Смерть врагам революции!" и о его отце Израиле Вениаминовиче.
— За их память, — сказал я, и мы выпили.
ОБ ОТЦЕ-БОЦМАНЕ И ЕГО ОТЦЕ – ИЗРАИЛЕ ВЕНИАМИНОВИЧЕ
— Мой отец – мальчик из простой, но не местечковой семьи – после окончания школы пошел служить во флот. Несколько лет служил на корабле в Кронштадте. Стал боцманом. До старости лет он был ладно сложен, роста среднего, лицом хорош, с рыжей шевелюрой, физически очень вынослив. Отец имел феноменальный, рокочущий бас, который, как я подозреваю, и был основой его достаточно успешной карьеры. Всю жизнь раскатами этого баса он "бил по трудовому народу", как всю жизнь он называл своих подчиненных, "задачами партии". Верил каждому слову великого вождя.
Отец был прекрасным советским организатором и до глупости честным коммунистом. Мог выехать в сорокоградусный мороз на северную стройку, собрать народ на короткий митинг и, работая сутками наравне со всеми, выполнить нереальный с точки зрения нормального человека план.
Его отца, моего деда, арестовали в Ташкенте чекисты. Вениамин Израилевич был худенький, небольшого росточка, тихий, скромный. Но отличался необыкновенной физической силой – гнул подковы и пятаки. Зарабатывал чем придется: грузил, продавал, маклеровал…
Деда посадили в тесный подвал. В нем находились еще десятка два таких же несчастных. Кормили селедкой без хлеба и не давали воды. Дважды в день выволакивали на допрос, били резиновыми палками и спрашивали, не вспомнил ли человек, куда он спрятал свое золотишко от трудового народа. Люди держались максимум неделю. Потом отдавали последние гроши либо умирали в страшных мучениях от жажды…
На счастье деда, на четвертый день его заключения из Кронштадта в Ташкент приехал в отпуск сын-морячок с двумя друзьями, тоже моряками. Узнав от ревущей матери о случившемся, они вынули свои революционные маузеры, купили на черном рынке гранату и в бушлатах, под которыми виднелись тельняшки, в бескозырках с золотой надписью "Смерть врагам революции!" ворвались в кабинет начальника ЧК города.
Отец, оставив у входа своих корешей, положил руку с гранатой на стол хозяина кабинета и выдернул из нее чеку… От ужаса узбек-чекист чуть не наложил в штаны и приказал немедленно достать деда из подвала. Притащили некое существо с запекшимся от крови лицом, оно беззвучно шевелило губами и никого не узнавало. Матросы вытащили деда из кабинета и принесли домой.
На следующий день к дому подкатил грузовик, набитый чекистами. Их начальник пришел в себя и горел желанием отомстить. Отец смело, все с той же гранатой и маузером, вышел к нему и показал копию телеграммы, которую он накануне отправил в Кронштадт. Вот ее примерный текст: "Всем, всем, всем военным морякам красного Кронштадта! В ЧК города Ташкент, пока мы с вами проливали нашу революционную кровь, засела контрреволюционная сволочь, которая исподтишка убивает нашу братву, наших отцов и дедов. Если не отобьемся – отправляйте дивизию на помощь. Главная контрреволюционная сволочь – начальник городского ЧК Усманов. С ревприветом, боцман линкора "Смерть врагам революции!" Яков Сквирский".
Отец рассчитал все правильно. Прочитав страшную телеграмму, отправленную, в общем-то, "на деревню дедушке", малограмотный начальник-узбек обалдел от предчувствий возможной беды на свою голову. Он, поминая шайтана и осыпая проклятиями старика-еврея и его сына-боцмана, приказал развернуть машину…
Деда Израиля больше никто никогда не трогал. После войны отец поступил на заочное отделение Ленинградского электротехнического института, по окончании которого его отправили в родной Узбекистан на строительство Чирчикской ГЭС.
А теперь, Володя, я расскажу несколько историй из своей гастрольной жизни писателя-сатирика.
— За сатиру и гастроли! – предложил я, и мы выпили.
СОВЕТСКИЙ ЧАПЛИН
– Начните, пожалуйста, с Аркадия Исааковича Райкина. Где вы с ним познакомились? Как стали автором советского Чаплина?
— Начну с того, — сказал Вениамин Сквирский, — что Аркадий Исаакович Райкин спас мне жизнь. По крайней мере лет десять жизни. Дело было так. В 1962 году я с мамой на "Победе" отправился в отпуск на море, в Ялту. Спускаясь с горы при въезде в город, я на секунду оторвал взгляд от дороги, чтобы поцеловать маму. И в этот момент – удар! Я сбил известную в Ялте алкоголичку-бомжиху. Она выскочила на дорогу из кустов, в которых справляла малую нужду. Уже в больнице выяснилось, что пострадала она незначительно и все время требовала водки.
Следователем по этому делу оказалась пожилая баба – махровая антисемитка. "Терпеть не могу приезжих, — сказала она. – Особенно нерусской национальности. Вы приезжаете в Крым, чтобы портить нашу жизнь, природу и девок. Думаете, все сойдет вам с рук? Вот вам!" И показала мне кукиш. Эта дама-следователь стала оформлять дело с прикидкой на отсидку в тюрьме лет на десять.
В тот же вечер я рассказал о своей беде друзьям – актерам театра Райкина, который гастролировал тогда в Ялте. Наутро на пляже они представили меня Аркадию Исааковичу как очень способного автора. Я стал читать ему свои монологи "Студент", "Змея" и "Кобель". Аркадий Исаакович смеялся до слез. Он попросил меня написать ему вступление к новой программе и добавил: "К завтрашнему утру узнайте, где сидит начальник ялтинской милиции и как его имя-отчество". Райкин любил совершать добрые дела, особенно если они ему ничего не стоили и ничем не грозили…
На следующий день в десять утра красиво и модно одетый Райкин с палкой из грушевого дерева, которой он удивительно элегантно управлял при ходьбе, и я отправились к грозе Ялты.
Увидев Аркадия Исааковича, дежурный сержант вытянулся в струнку. "Вольно! Шеф у себя?" – негромко спросил Райкин. Обалдевший милиционер, продолжая отдавать честь, глазами показал на дверь приемной. Узнав артиста, секретарша начальника милиции, глупо улыбаясь, приросла к стулу и пальчиком показала на следующую дверь.
Аркадий Исаакович без стука широко распахнул ее и вошел в кабинет.
— Я не вызывал! – не отрывая глаз от бумаг прорычал начальник.
— Простите, Константин Сергеевич, что врываюсь без доклада, — почти шепотом, вкрадчиво сказал Райкин.
— Аркадий Исаакович, это на самом деле вы?! – слегка дрожащим голосом, встав, произнес начальник.
— С утра мне казалось, что я – это я…
— Спасибо, что зашли, Аркадий Исаакович, спасибо! Для меня это огромный праздник. Кофе? Чай? Или рюмочку массандровского коньяка голицынского разлива? Могу быть чем-нибудь полезен?
— Можете, и я буду вам бесконечно благодарен. Думаю, что в вашем характере, дорогой Константин Сергеевич, так же, как и в характере вашего знаменитого тезки – Станиславского изначально заложена любовь к театру и юмору.
— Да что там я, дорогой Аркадий Исаакович, вся страна, как в песне поется, от края и до края слушает и любит ваши слова, монологи! Моя жена и дочь просто с ума сойдут, когда я им расскажу, что разговаривал с вами! – всхлипывал служака.
— Так вот, мой дорогой, — уже несколько покровительственно произнес Райкин, — слова в монологах принадлежат не мне, их вкладывает в мои уста вот этот молодой и очень талантливый человек, которого, кстати, очень ценят там… – Райкин пальцем указал на потолок. – И вот с этим молодым писателем-сатириком, любимцем "самого", в вашем городе произошла беда, из-за которой наши гастроли могут сорваться. Не мне вам, интеллигентному человеку, рассказывать, как на это отреагируют "там". Он поднял глаза к потрескавшемуся и давно не беленному потолку и слегка подмигнул начальнику. Надо было видеть и слышать, как Аркадий Исаакович играл голосом, как держал паузу, поднимал пальцы и глаза кверху!
— Да, — сказал начальник, узнав, в чем дело, баба эта – говно, извините, товарищ Райкин, вырвалось. Но мы ее давно на пенсию собирались отправлять, а новый следователь – неплохой паренек, мой бывший подчиненный. Думаю – договоримся…
Конфликт был исчерпан за несколько дней, а баба-следователь отправлена на пенсию.
После этого вместе с соавтором Володей Синакевичем мы стали писать для Райкина. Наши имена стояли на афишах четырех его спектаклей, в том числе спектакля "Древо жизни", за который Аркадий Исаакович получил Ленинскую премию, и на двух афишах Кости Райкина. Театр купил около тридцати наших фельетонов, монологов, миниатюр.
Советский Чаплин был очень сложным человеком – добрым, тщеславным и немного скуповатым. Артистам он платил мало, звания придерживал. Очень любил женщин – был блистательным донжуаном. Друзей у него практически не было. Дружеские отношения связывали его с Александром Абрамовичем Хазиным и Георгием Александровичем Товстоноговым. С ними он был на "ты". В компании Райкин был вял, молчалив. Но мог до колик смеяться над хорошим анекдотом. Сам рассказывал анекдоты великолепно, однако чрезвычайно редко.
Когда его жену Рому разбил тяжелейший инсульт с частичным параличом, Аркадий Исаакович показал себя как муж и друг с наилучшей стороны. После ее смерти он остался совсем один: дети жили и работали в Москве.
В этот период он после спектакля, часов эдак в двенадцать ночи, часто назначал мне встречи ("Прогуляемся на свежем воздухе?") на углу улицы Скороходова и Каменноостровского проспекта, возле огромной освещенной витрины "Чулки – Носки". Мы подолгу стояли, беседовали. Райкин не столько интересовался разговором, сколько смотрел по сторонам – интересовался реакцией прохожих. Люди, неожиданно узнававшие своего кумира, впадали в оцепенение, теряли дар речи. Это ему очень нравилось.
У Райкина была интересная манера. Он брал рукопись и начинал придираться к каждому слову. (Кстати, он никогда не знакомился с материалом, пока его не прочитывала Рома, человек с очень хорошим литературным вкусом и прекрасным чувством юмора). Райкин правил текст, и на страницах не оставалось живого места. А потом, в ходе работы, он почти всегда возвращался к первоначальному варианту. Надо сказать, что за все время существования театра Райкин серьезно работал всего с одиннадцатью авторами.
На одном из них, Мише Жванецком, остановлюсь. Эта история в некотором роде поучительна. Она практикой подтверждает теорию о том, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным…
— За теорию и практику, — предложил я , и мы выпили.
НИ ОДНО ДОБРОЕ ДЕЛО НЕ ОСТАЕТСЯ БЕЗНАКАЗАННЫМ…
— Кажется, это было в 1966 году. Молодые Карцев и Ильченко показались Аркадию Исааковичу, и он принял их в свой театр. Но о Жванецком Райкин и слышать не хотел. Он называл его творчество единственным словом – "одессчина". Возможно, он почувствовал Мишин огромный талант и увидел в нем конкурента. А конкурентов Райкин не хотел. Когда Карцев однажды прочел "Авас" и все, в том числе Аркадий Исаакович, поняли, что он это делает лучше мэтра, Карцев чуть не вылетел из театра.
Но Жванецкий уже переехал в Ленинград. Жить ему там было негде. Он ночевал у меня, у моего брата, еще у кого-то. Ни денег, ни работы у него не было… Я пошел к супруге Аркадия Исааковича, к своим друзьям в Театре миниатюр. В конце концов мы с артисткой Тамарой Кушелевской уломали Райкина взять Жванецкого на должность завлита.
— А как же общеизвестная история, много раз описанная и рассказанная Михаилом Михайловичем? Сидит он, мол, на куче угля в одесском порту, грустит, и тут телеграмма – его берет на работу Райкин…
— Чушь собачья! Миша, как я уже сказал, в это время жил в Ленинграде… С момента, когда он стал завлитом, целых пять лет Жванецкий в буквальном смысле не подпускал меня и Володю Синакевича к Райкину. Во всех спектаклях шли только его вещи.
Это продолжалось до тех пор, пока Аркадий Исаакович не расстался с Мишей. Расстался, на мой взгляд, не очень красиво. Та же Тамара Кушелевская, поссорившись с Мишей, рассказала Райкину, что Жванецкий выступает сам, пользуется большим успехом, и тот вылетел из Театра миниатюр.
На следующий день после ухода Миши Аркадий Исаакович позвонил мне: "Веня, приходите!" И театр купил сразу (неслыханное дело!) пятнадцать наших монологов и миниатюр…
ВЫШЛА В СВЕТ
Новая книга Владимира Ханелиса
"150 ИНТЕРВЬЮ И ОДИН РЕПОРТАЖ"
Двухтомник. В каждом томе 400 стр.
Стоимость – 199 шек.
В цену входит пересылка.
Для заказов обращаться: V. Hanelis, 11 Livorno str., apt. 31 Bat-Yam 5964433, tel. 03-551-39-65, 052-4-814-618, e-mail – [email protected]
