Завершаем публикацию эссе "О двух народах сон" замечательного писателя и историка, пятую годовщину ухода которого мы отметили на минувшей неделе
Матвей ГЕЙЗЕР
Из поэтов считаю нужным упомянуть произведения на русско-еврейскую тему Александра Петровича Межирова. Он обратился к этой теме в конце 80-х годов. Помню, когда в Переделкино у себя на даче он прочел мне стихи "Наш псалтырь, наш SOS все глуше, глуше", я от неожиданности потерял дар речи. Одну из строк этого стихотворения я запомнил наизусть.
"Гонят нас. А мы не уезжаем,
И за это, свой последний миг,
И стыдимся, и не уважаем
И друг друга и себя самих.
Если вспомнить, что стихи эти написал поэт четыре десятилетия тому, создавший стихотворение "Коммунисты вперед", то удивление нарастало с каждым словом. Случилось так, что один из самых талантливых русских поэтов советского времени, а отчасти – один из самых советских поэтов давно жил за пределами страны, которую А.П.Межиров по-настоящему любил и, уверен, остается верным этой любви.
Может родина сына обидеть
Или даже камнями побить,
Можно родину возненавидеть,
Невозможно ее разлюбить.
Еще в Москве он свои юбилеи не очень почитал. Во всяком случае, так казалось. Но «власть предержащие» помнили о его юбилейных датах и выдавали награды, положенные по ранжиру. К шестидесятилетию (1983) его наградили Орденом Трудового Красного Знамени. За сборник «Стихи в прозе» ему в 1986 году была присуждена Государственная премия СССР. И как ни покажется парадоксальным, именно в этот период, в эти годы, чуть раньше или чуть позже он написал такие стихи:
Что ж ты плачешь, старая развалина, —
Где она, священная твоя
Вера в революцию и Сталина,
В классовую сущность бытия…
Вдохновлялись сталинскими планами,
Устремлялись в сталинскую высь,
Были мы с тобой однополчанами,
Сталинскому знамени клялись.
Шли, сопровождаемые взрывами,
По своей и по чужой вине.
О, какими б были мы счастливыми,
Если б нас убили на войне…
В коротких заметках невозможно сделать обзор творчества А.П.Межирова, да и не мое это дело. Но не заметить главного в его творчестве — воистину высокого поэтического таланта, мастерства, откровенности, доходящей до жестокости, разумеется, по отношению к себе — невозможно. О родине, которую так любил, за свободу которой с юности воевал, уже в зрелом возрасте Межиров написал:
Она меня вспоила и вскормила
Объедками с хозяйского стола,
А на моем столе мои чернила
Водою теплой жидко развела.
И до сих пор еще не забывает,
Переплетает в толстый переплет.
Она меня сегодня убивает,
Но слова правды молвить не дает.
Когда в «Независимой газете» (конец 80-х гг.) были напечатаны межировские стихи «Нет на свете ничего щедрее, / Чем война, дающая взаймы. / Здравствуйте, военные евреи, / В блиндажах слагавшие псалмы». — это было в самом начале перестройки — знакомый литератор позвонил мне и спросил:
«Неужели и он?..»
Опубликовав упомянутое стихотворение в одной из популярнейших в то время газете, Межиров не оставил никаких сомнений по поводу своего еврейства, а точнее — по поводу своего отношения к этому вопросу.
Наш псалтырь, «наш SOS все глуше, глуше»,
Все тесней на шее вервь обид,
Все больней, ожесточенней души,
Да и был ли кроток царь Давид?
Что привело его, поэта воистину русского, поэта признанного и читателем и официозом, к такому отчаянию — иначе не скажешь? А.П.Межиров — поэт, обнажающий в своих стихах и сердце и душу:
Пускай другого рода я
И племени иного.
Но вы напрасно у меня
Конфисковали Слово.
Ведь слово — родина моя
И всех основ основа,
И вы напрасно у меня
Конфисковали Слово…
Высказав предположение, что Слово и есть родина, А.П.Межиров тем самым не сделал открытия — задолго до него выдающийся французский писатель дю Гар изрек:
«А может быть язык и есть родина?»
Понимаю, что слово и язык — понятия не тождественные, но для Межирова и русское слово, и русский язык — «основа основ». Впрочем, об этом он не раз писал еще в молодости:
Был русским плоть от плоти
По мысли, по словам.
Когда стихи прочтете,
Понятней станет вам.
* * *
Достаточно неожиданной явилась в послеперестроечной русско-еврейской литературе книга Льва Разгона "Позавчера и сегодня". В том, что Лев Разгон еврей, не сомневался никто, но в далекие довоенные годы его воспринимали, как автора книг, далеких от еврейской темы (он написал художественные биографии Н.Рубахина, В.Яна, Н.Пржевальского). А по печальному гулаговскому опыту опубликовал блистательную книгу. "Непридуманное", книгу замеченную и отмеченную, даже после известных произведений на эту тему таких писателей как Солженицын и Шаламов. И вдруг в 1995 г. Разгон стал автором, быть может самой сокровенной своей книги, а уж, что самой русско-еврейской – несомненно: "Позавчера и сегодня". Само создание этой книги, чудом дошедшей до читателя, детективна, но с точки зрения нашей темы она очень важна.
Вспоминаю свою беседу с Львом Эмануиловичем, состоявшуюся в начале 1990 г.
"Вы знаете, Матвей, бывают чудеса необъяснимые, когда я писал эту книгу, все время казалась мне: слышу, как мама моя, читает мне и моим братьям в детстве Шолом-Алейхема, Менделе Мойхер-Сфорима, в ГУЛАГе ко мне возвращалось мое еврейское детство на языке идиш, на момэ лошн. Даже не предполагал, что язык детства так может ворваться в трагические дни жизни. Был уверен, что русский язык втеснил во мне идиш навсегда.
Помните финал книги Рыбакова "Тяжелый песок"? Я верю, есть что-то генетическое в идишкайте".
Слушая эти слова Льва Разгона, я подумал вот о чем: многие русские писатели, евреи по национальности, оказавшиеся в "плену" у русской речи, опьяненные ее магией, когда настал час свободы, не могли не вернуться к своим истокам.
И снова слова Разгона:
"Я не только не разлюбил свой первый родной язык, но по-прежнему люблю еврейские песни, еврейскую литературу, "вворачиваю" где можно идишские пословицы, может быть в этом корни моей "Позавчера и сегодня".
* * *
И ещё об одном авторе русско-еврейской литературы (РЕЛ) — о Дине Рубиной. В этих заметках я, в основном, буду говорить о той части творчества Дины Рубиной, которая относится к русско-еврейской литературе. Из бесед с Диной Рубиной, из публикаций, из ее интервью (а их было немало) я уловил, что она не очень почитает любую попытку «вогнать» писателя в какие-то рамки. Вот ее ответ, данный мне на вопрос о существовании русско-еврейской литературы как таковой:
«Знаете, я всегда неохотно отвечаю на подобные вопросы, потому что слышу в них извечное стремление критиков и литературоведов обязательно упаковать каждую индивидуальность в какую-нибудь упаковку.
Что это, собственно, такое – русско-еврейская литература? Что это значит? Что писатель пишет на русском языке на еврейские темы? Что герои произведений – евреи? Что на произведении лежит неизгладимый отпечаток еврейского мироощущения, еврейского видения мира?
А когда Окуджава пишет: «Грузинскую песню», он на этот период – русско-грузинский писатель? Об Искандере я уже не говорю.
Для начала хорошо бы определиться в понятиях. Поскольку никто еще не пришел к какому бы то ни было соглашению в этом вопросе, я считаю рассуждения на эту тему бессмысленными. Хотя готова оговорить тот факт, что у некоторых писателей – неважно на каком языке они пишут, — тексты буквально пронизаны некоей интонацией, явно ощутимой для «опытного уха», интонацией, которую можно назвать «еврейской». Так вот, если вы готовы в основу термина положить наличие такой тонкой субстанции, как интонация, я готова такого писателя назвать «еврейским». повторю – неважно на каком языке он пишет.
У меня есть рассказы и повести, в которых я намеренно использую эту интонацию, а есть такие произведения, в которых эта интонация явно отсутствует за ненадобностью. Не станете же вы каждый раз называть меня тем или иным термином, в зависимости от каждого нового романа».
Нет, не буду я каждый раз называть Дину Рубину «тем или иным термином». Буду всегда называть ее «русским Писателем», часть творчества которого относится к русско-еврейской литературе.
В моем понятии значительная часть творчества Рубиной вписывается в русско-еврейскую литературу. Писателем русско-еврейским Дина стала уже в Израиле. В энциклопедическом словаре «Русские писатели ХХ века» в статье, посвященной Д.Рубиной, есть такая фраза:
«Отъезд в Израиль словно оборвал столь складно свивающуюся творческую нить – имя Рубиной вскоре сошло с литературных страниц, что вообще было характерно для бурных лет «перестройки», когда по различным причинам легко исчезали и другие писательские имена.
Когда же по прошествии времени в московских журналах стали появляться вещи за подписью израильской рассказчицы, многие читатели восприняли ее как новооткрытое дарование – «возвращенная Рубина» в самом деле мало походила на прежнюю сочинительницу «юношеских повестей».
В 1996 году Дина Рубина опубликовала повесть «Во вратах твоих». Вот цитата из начала этой повести:
«Редактором в фирму «Тим’ак» меня пристроил поэт Гриша Сапожников, славный парень лет пятидесяти, уютно сочетавший в себе православное пьянство с ортодоксальным иудаизмом. (Впрочем, в Иерусалиме я встречала и более диковинные сочетания, тем паче что иудаизм пьянства не исключает, а, напротив, включает в систему общееврейских радостей, у нас, помилуйте, и праздники есть, в которые сам Господь велел напиваться до соплей…).
А Гришка, Гриша Сапожников, носил еще одно имя – Цви бен Нахум; это здесь случается со многими. Многие по приезде начинают раскапывать посконно-иудейские свои корни. Хотя есть и такие, кто предпочитает доживать под незамысловатой фамилией Рабинович.
А вот Гриша, повторяю, как-то ухитрился соединить в себе московское прошлое с крутым хасидизмом, — возможно, при помощи беспробудного пьянства».
Как жаль, что в цитировании приходится себя ограничивать, а не все имеют возможность читать прекрасную прозу, русско-еврейскую прозу, да-да – русско-еврейскую прозу Дины Рубиной. Рискну заметить, что именно в этой области, то есть в области русско-еврейской литературы Дина Рубина неподражаема. Неподражаема и неповторима.
А вот еще из беседы с ней:
«Еврейская тема – это такая штука, которая в каждом еврее проявляется с годами, когда «тянут» гены, в зеркале на твоем лице проступают черты родителей, а то и бабок-дедок, короче – зовет родная кровь… Она во мне и проявилась в положенное ей время (за тридцать лет). Все это сплелось, конечно, с отъездом, с бурей чувств, с желанием поменять жизнь, наложилось на чисто писательское стремление разорвать путы исхоженного вдоль и поперек сюжета… Это довольно сложное явление – отъезд писателя, его прыжок в неизвестность, своего рода – харакири, или «русская рулетка» с еврейскими координатами».
Хочу закончить эти заметки размышлениями самой Дины Рубиной.
«Я – один из самых скрытых писателей! Поищите у меня хоть одну откровенно интимную сцену, хоть одну, — действительно, болевую, трагическую мою точку биографии, хоть один настоящий (в подлинном, творческом смысле слова, то есть этический) промах… Я всегда на белом коне, меня всегда не за что ущипнуть. А то, что я жонглирую домашними, как кеглями… так ведь они – моя собственность, как и весь остальной мир, который я таскаю в своей котомке… Все это: вся жизнь, и я сама со всеми моими детьми и фактами биографии, — абсолютно, смею вас уверить, неинтересными, заурядными и даже обывательскими фактами биографии, — всего лишь сырой материал для творчества, и все мои домашние в весьма малой степени соответствуют одноименным персонажам…
Писатель – сказочник, обманщик, фокусник… И хороший чуткий читатель это знает, и никогда не станет допытываться, как ребенок, которому на ночь рассказывают сказку: «А это правда было?»
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
* * *
Я остановился на творчестве лишь очень не многих писателей РЕЛ послеперестроечного периода. За пределами моего исследования остались многие заметные авторы- прозаики и поэты. В частности, Асар Эппель, Борис Слуцкий, Моисей Цетлин… Но на творчестве весьма значимого русско-известного поэта Владимира Добина все же хочу рассказать.
Не мною сказано: войти в русскую поэзию хотя бы одной строкой, не говоря уже стихотворением, — значит остаться в мировой словесности. Если это так – то Владимиру Гиршевичу Добину, одному из самых заметных русских, а точнее современных русско-еврейских поэтов зарубежья, такая судьба уготована. В подтверждение этой мысли процитирую одно из его стихотворений – «В сквере у фонтана»:
В сквере, около фонтана,
Где лежит пушистый снег,
Ходит-бродит рано-рано
Одинокий человек.
Хоть и холодно, однако
Он в пальтишке налегке.
Одинокая собака у него на поводке.
Остановится прохожий
В изумлении на миг:
Боже,
Как они похожи –
Пес озябший и старик.
Много лет прошло, однако
Вижу:
Только рассветет,
Одинокая собака
Одинокого ведет.
Это небольшое стихотворение по своей сути – роман. Всего в нескольких сроках – не только человеческая судьба, но – земная философия. Впервые опубликовано оно было в первом и оказавшимся единственным в своем роде сборнике стихов Добина, выпущенном в Москве в 1989 году (все последующие книги Добина-поэта были изданы в Израиле). Назывался он весьма претенциозно «Христос». Почему так озаглавил первый свой сборник стихов русский поэт – еврей по происхождению, выросший в интеллигентной идишистской семье, человек, никогда не отрекавшийся от своего народа, – вызывало вопросы и даже недоумение у многих читателей и почитателей поэта. Я же думаю, что не последнюю роль в этом сыграло изречение любимого Добиным поэта Генриха Гейне:
«Бедный раввин Назаретский, над умирающей головой которого язычник римлянин начертал злорадные слова «Царь Иудейский»; этот увенчанный терниями и облаченный в издевательскую багряницу, этот осмеянный царь Иудейский сделался в конце концов богом римлян, и они должны были преклониться перед ним!»
Есть в сборнике «Христос» стихотворение «Ребе», потрясшее меня своей иудейской философией. Вот отрывок из него:
…Птицы горько кличут в небе
радостных людей.
Дым клубами.
«Нет нигде
счастья», — шепчет ребе.
Все абсурдно.
Кони бродят,
Бредят люди,
О погоде
Радио кричит.
А вдали восходит в небе
Солнце, старое, как ребе,
И молчит.
Это стихотворение я процитировал еще и потому, что оно чем-то напоминает стихи Светлова из цикла «Ребе». Светлов, как и Добин, очень любил Генриха Гейне, впрочем, мыслим ли поэт, пишущий на любом языке и вошедший в литературу после Гейне, без ощутимого его влияния. Но это — тема отдельная.
С 1992 года Гирш Добин, отец Владимира, видный еврейский прозаик, жил в Израиле. Успел не просто полюбить – влюбился в эту страну, в эту землю. Вот как написал об этом Владимир Добин:
Он идет по тропинке…
Как держится прямо!
И живет точно так же он:
Стойко, упрямо,
Гордо без желанья
Обидеть другого:
Словом можно убить,
Может вылечить слово.
И я долго гляжу ему вслед,
Забывая,
Что всю жизнь его вижу,
А стало быть, знаю.
Словно день этот новый –
Для нового взгляда,
И мне снова узнать
И понять его надо.
Памяти отца Владимир Добин посвятил одну из лучших своих поэм «На другом берегу». Есть в ней такие строки:
Никогда не думал
что будет именно так:
Всего лишь слова –
Смерть,
Расставанье навеки.
Открываю тетрадь,
И почерк листа
Твои строчки о гетто,
О партизанском ночлеге.
Бедный Гамлет!
Ночами
Тень его отца
Приходит и требует
Кровавой мести.
А мы, наверное, до моего конца
Будем вместе.
Я так подробно рассказал об идишском писателе Гирше Добине, ибо без него не было бы русско-еврейского поэта Владимира Добина.
…Быть может, точнее других то, о чем хочу поведать, высказал выдающийся русско-еврейский писатель Григорий Канович. В статье «Поздний свет печали» он написал:
«Владимиру Добину, казалось бы, грешно жаловаться на судьбу. Недавно из печати вышли два стихотворных сборника «Полдень», «Поздний свет», внешне похожие на близнецов: в них и число страниц совпадает, и бумага одного и того же номера, и оформление почти что одинаковое. Роднит их и гриф издательства – «Тель-Авив», полу-анонимность которого придает появившимся книжкам дополнительную привлекательность.
Выход двух сборников стихов русскоязычного поэта, причем одновременно – уже само по себе событие, выламывающееся из ряда вон, вызывающее радость и, прямо скажем, почтительное удивление. Недаром же оно сразу получило весьма скорый и лестный отзвук на страницах русскоязычной печати, которую обычно больше интересуют другие, далекие от поэзии темы. О стихах В. Добина справедливо и хорошо написали Велвл Чернин и Римма Шамис.
К их положительной оценке полностью присоединяюсь и я. В сущности, мне нечего к ней добавить…
Стихи В.Добина, на мой взгляд, именно тем и интересны, что в них можно наглядно проследить перемены в прежних житейских и творческих установках, крен к новой ментальности, нелегкий процесс возвращения к свободомыслию, к чувству собственного достоинства, избавление от зашоренности, кормившей целые поколения, воочию увидеть, как осваивается и воплощается доселе неопробованный, жгучий, ломающий, образно говоря, перо, материал…»
Я пишу о поэте, которого давно знаю, чье творчество искренне люблю. И, естественно, закончить эту статью хочу его стихами, в которых, как мне кажется, более всего Владимир Добин выразил себя:
Я принимаю мир трагичным –
Другого мира я не знал.
Спокойствие всегда вторично,
Как человеку – пьедестал.
Спокойствие всегда непрочно,
Хотя устойчиво на вид,
Как дом, что будет древоточцем
До крыши пожран иль сгорит.
И потому, храня терпенье,
Я принимаю мир таким,
Каков он есть:
Трагизм везенья
И невезучести трагизм.
* * *
Разумеется, в небольшом эссе рассказать подробно о таком феномене, как русская еврейская литература послеперестроечного периода, невозможно. Она, безусловно, является продолжением неотъемлемой частью той словесности, которая была создана С.Фругом, С.Юшкевичем, И.Бабелем, С.Маршаком, Г.Сапгиром, Ю.Карабчеевским, Г.Гориным. Вполне понятно, что если творчество Фруга или Юшкевича целиком принадлежит литературе русско-еврейской, а Горина или Светлова лишь частично -последние имена в значительной степени принадлежат этой литературе.
Вполне естественно, что центром русско-еврейской литературы за последние десятилетие стал Израиль, существующий там союз русскоязычных писателей, насчитывает там более150 человек, разумеется, в данном случае термин "писатель" достаточно условен, но одно то, что во главе его в течение многих лет стоял такой маститый и талантливый писатель, как Эфраим Баух, говорит само за себя.
Весной 2007 года в Иерусалиме состоялась неделя русской книги. Участники этой ярмарки, если не все, то многие отрекались от своей принадлежности к еврейской культуре, а значит никакого отношения к русско-еврейской литературе они не имеют, хотя встречены они были по-еврейски радушно. Кроме того, по определению Шимона Маркиша, для существования РЕЛ необходимо двойная цивилизованная принадлежность, в ней не может быть места людям «вырвавшимся», «выломившимся» из еврейства.
В пределах русско–еврейской словесности могут соседствовать приверженцы традиции, певцы патриархальной неподвижности быта и бытия с одной стороны, глашатаи катастрофических сдвигов в еврейском обществе, рассказывающие о бунте детей против отцов с другой стороны. Но в ней нет места для тех, кто презирает или даже не воспринимает веру предков. Быть не верующим допустимо, но ненавидеть веру предков – недопустимо. А значит нет места даже таким талантливым авторам как Людмила Улицкая, Дмитрий Быков, Александр Кабаков… Впрочем, они сами отмежевываются от еврейства.
Выражаем благодарность дочери Матвея Гейзера Марине за предоставленные нашей редакции архивы известного писателя и журналиста, одного из ведущих специалистов по еврейской истории.
