Три строчки

Продолжаем публикацию фрагментов из книги "Закат в коричневых тонах", написанной нашим отважным питерским коллегой

Сергей ГУЛЯЕВ, Санкт-Петербург

– Анна, где коробка с шарами? – Александр вытянулся на цыпочках на стуле, заглядывал на антресоли, пытаясь найти там коробку с елочными украшениями.

– Взгляни справа, в дальнем углу, у самой стенки.

Елку они не ставили уже несколько лет. Еще летом Анна, перебирая ненужные вещи, которые и выбросить еще жалко, и хранить особо негде, порывалась выкинуть коробку с игрушками. И наверное, избавилась бы от них, но почему-то решила открыть ее и еще раз взглянуть.

Переложенные ватой хрупкие шары, старинные немецкие трофейные шишки, привезенные дедом с войны, сосульки, домики с часами, два Щелкунчика на прищепках были игрушками из ее детских рождественских воспоминаний. Частичкой того новогоднего волшебства, безмятежного и бесконечного времени праздника, когда все было очень складно, понятно, трепетно, тепло и уютно. Когда были живы дедушка и бабушка, когда вместе с папой она наряжала елку и развешивала гирлянды. А с кухни, где мама готовила пирог, доносились завораживающие ароматы корицы, ванили и имбиря.

Это был главный семейный праздник, когда все собирались за богато накрытым столом и приходил Дед Мороз с подарками, а Аня читала ему стихи или пела, чтобы порадовать доброго волшебника.

Елку родители не выносили из дома до конца января, и пока она стояла в квартире, каждый день под ее колючими веточками Анна находила какой-то сюрприз от Зайчика. Это могло быть шоколадное яйцо, небольшая игрушка, книжка, одежда для куклы или раскраска. Просыпаясь, первым делом она бежала к елке, мелко семеня голыми ступнями по паркету, – посмотреть, съел ли Зайчик оставленные ею с вечера морковку и капусту, и что принес он для нее.

Эту рождественскую традицию они с Александром продолжили и для Ники. Дочь была поздним долгожданным и любимым ребенком. Долгое время Анна не могла забеременеть, обследовалась, лечилась, все было напрасно, пока не решили прибегнуть к ЭКО. Почти всю беременность Анна провела в больнице под наблюдением врачей – на сохранении. Девочка родилась семимесячной, слабенькой и болезненной, но очень желанной.

Только четыре Рождества и было счастье в их доме. Врожденный порок сердца у дочери обнаружили очень поздно, когда делать операцию стало слишком рискованно. И не делать тоже было нельзя…

* * *

– Ты съездишь в детский сад? – Анна на кухне замешивала тесто для пряников по маминому рецепту и следила за копошением мужа у антресолей. Он добрался наконец до коробки с игрушками, открыл крышку и что-то там рассматривал в задумчивости. – Вам, наверное, лучше вместе с Вероникой наряжать елку. Может, это ей что-то напомнит…

– Да, пожалуй… Я тоже об этом подумал.

Когда муж уехал, Анна поставила формочки с пряниками в духовку и присела в гостиной рядом с голой, не наряженной еще елью, уже оттаявшей с мороза, распрямившей пушистые лапы, источавшей запах смолы и свежей хвои, наполняя дом запахом детства.

Где-то там, на дне коробки, под шарами лежала картонка с нарисованной детской рукой морковкой. Эта открытка тоже висела на их последней елке. Ника написала Зайчику письмо. «Зайка, принеси мне новое сердечко».

Она так и не успела разочароваться в волшебном помощнике Санта-Клауса и не узнала, что не всегда на Рождество случается чудо. Операция, назначенная прямо после новогодних каникул, прошла неудачно, и в канун Старого нового года Ника ушла.

Елка в тот год вся осыпалась, и игрушки висели на голых ветках едва ли не до середины февраля. Они долго не могли подступиться к ней, разобрать, ведь каждую игрушку там развешивала их Ника.

Как Анна пережила смерть дочери, знал только Александр. Два года сущего ада – с больницами, капельницами, депрессиями и психотерапевтами. Он все время был рядом, и боль его была вдвойне сильнее от того, что на его глазах умирала и Анна, уничтожая себя безутешными страданиями.

В очередной раз, когда ее положили в больницу, Александр собрал все вещи и игрушки Ники и отвез в церковь, а в детской сделал ремонт, чтобы ничто в ней больше не напоминало о дочери. Это было жестоко, и он сам украдкой плакал, расставаясь с памятью о Нике. Но он знал, что ему нужно спасти Анну, и не видел другого пути как-то отвлечь ее от горестных воспоминаний.

Их брак едва не закончился на этом. Она долго не могла простить ему этот ремонт.

Спустя три года он впервые заговорил с Анной о приемном ребенке. Она и слышать ничего не хотела. «Это такая ответственность!» Анна не готова была к новым испытаниям и тревогам. Только немного стали затягиваться ее душевные раны после потери Ники, и отношения с мужем, кажется, возвращались в прежнюю колею.

Все перевернула война в Украине.

Анна была совершенно аполитичным человеком. Она не смотрела телевизор, не следила за новостями, войну со всем ее инфернальным ужасом она старалась оставлять за скобками своего сознания, выгораживая из своей жизни всю негативную информацию, нарушающую привычный уклад жизни. Лишь иногда выражала беспокойство, что это может как-то затронуть и их семью.

Анна переживала, что Александра могут вернуть в армию. Он успокаивал ее, говорил, что он не сошел с ума, чтобы идти туда добровольно, а для того, чтобы призвать его насильно, нужно объявлять военное положение, назвать войну войной, а на это президент уж точно не пойдет.

Александр окончил военное училище и еще некоторое время служил, пока, совершенно разочаровавшись в армии, не уволился, отказавшись продлевать контракт. Вот у него-то, в отличие от Анны, мнение по поводу происходящего в Украине было. Он знал по службе состояние войск, техники, моральный настрой бывших сослуживцев, и это давало ему повод довольно неодобрительно отзываться о затеянной Путиным авантюре.

Даже со своей невысокой колокольни Александр не видел никаких перспектив решения этого конфликта военным путем и не понимал, почему старшие начальники, опытные генералы, ввязались во все это. Почему не объяснили политическим руководителям, что российская армия эту войну не может выиграть в силу совершенной неготовности вести боевые действия против профессиональной армии столь ничтожными силами и на столь широком театре военных действий? Не говоря уже о моральном аспекте этого вторжения… Кем и как предстали российские военные на территории соседнего государства?

Впрочем, всякая война – это зло без меры и беззаконие, а уж эта точно была абсолютно вне морали, вне этики…

* * *

– Мы дома!

В прихожей хлопнула дверь. Вернулись Александр с Вероникой.

Анна положила коробку с игрушками на пол, рядом с елкой. Она так и не решилась достать открытку.

На улице было морозно, щеки девочки разрумянились, как две помидорки.

– Вы что, пешком шли?

Анна разматывала шарф и терла щеки ребенка, целовала, пытаясь согреть ее лицо.

– Нет, на машине. Просто решили немножко покататься с горки! Ну – и вот!..

Александр повернулся и продемонстрировал свою мокрую куртку и спину в остатках снега.

– Как маленькие! Вероника, ну, с папой-то все ясно, но ты же большая девочка!

Большой девочке было четыре года. Примерно. Ни возраст ее, ни имя, ни происхождение они на самом деле не знали. В метрике, выданной Ростовским отделом записей гражданского состояния, подлинным, наверное, было лишь место рождения: Мариуполь. Число, год рождения и даже имя ребенку придумывали на ходу. Муж хотел назвать ее Никой, но Анна заспорила: Николь – было имя их другого ребенка, и она в итоге согласилась лишь на созвучное: Вероника.

Так и записали: Вероника Александровна, день рождения – 1 января 2019 года. Родители – Анна и Александр Кузьмины.

Это было не продуманное и выверенное решение, а просто порыв. Случайно переключая каналы, они увидели сюжет о том, что в Ростов из разбомбленного Мариуполя привезли около трех сотен детей. Чиновники просили людей собрать для них теплые вещи и игрушки и по возможности приютить на некоторое время в семьи, потому что все детские дома области были уже переполнены, а сезон в пионерских лагерях Черноморья заканчивался.

Девочку с огромными, полными слез глазами, замотанную в какой-то старушечий платок, оператор держал в кадре чуть дольше остальных. В ее взгляде было столько боли, страдания и отчаяния, что никакое самое черствое сердце не осталось бы, наверное, равнодушным.

Анна переглянулась с мужем и поняла, что они синхронно подумали об одном и том же.

– Посмотри, пожалуйста, билеты на Ростов.

Самолеты с начала войны в Украине в Ростов-на-Дону не летали. Все приграничные аэропорты на юго-западе страны были закрыты из-за военных действий. Ближайший поезд из Москвы уходил через несколько часов. Александр купил онлайн два билета и в восемь часов на следующее утро они были в прифронтовом Ростове – в столице Южного федерального округа.

Анна всю дорогу переживала и молилась, чтобы кто-то до их приезда не забрал девочку в платке. Она ехала конкретно за ней. Что Анна в ней разглядела, была ли та похожа на их погибшую дочь, или это просто была любовь с первого взгляда, она и сама не могла тогда объяснить.

В Центре по приему беженцев их приняли достаточно тепло. Желающих приютить детей оказалось совсем немного. А из Москвы они и вовсе были единственными.

Заведующий центром провел с ними собеседование, сделал ксерокопии их документов, расспросил про работу и жилищные условия и, как им показалось, остался доволен результатом. Они заполнили две анкеты, подписали какие-то бумаги с обязательствами, прослушали лекцию какого-то чиновника из местной мэрии и наконец только после всего этого перешли к делу.

Им предложили малышей-близнецов, девочку и мальчика, у них погибли родители. Малыши нуждались в медицинском обследовании и, возможно, в лечении, а в условиях московской медицины можно было надеяться на их скорую реабилитацию после всего пережитого.

Но Анна не хотела и слышать ни о ком, кроме той девочки в платке, что увидела в телесюжете из этого центра. Александр нашел эту новость в ютьюбе и сделал скриншот странички с ее фотографией.

Малышку, на их счастье, пока не забрали. С ней тоже были большие проблемы. Девочка не могла назвать ни своего имени, ни адреса, ни родителей. Она совершенно ничего не говорила, несмотря на то, что ей было года четыре, не меньше. Анну это не испугало, возможно, полагала она, это были последствия стресса, испуга. «Мы сможем ее отогреть, разговорить, вернуть к жизни!»

Девочка была худенькой, в простом ситцевом платьице – явно с чужого плеча, в такой же – размера на два больше – кофточке и старой грубой поношенной обувке на худеньких, как спички, ножках. Анна обняла малышку, прижала к себе, гладила головку и ее худенькую спинку, в которой прощупывались каждое ребрышко, каждая косточка, и плакала, пряча лицо от ребенка.

Анна полагала, что им отдадут ребенка на какое-то время – под опеку, но чиновник неожиданно предложил сразу удочерить девочку – без лишних формальностей и судебных решений. «Война, знаете, тут не до особых церемоний! Нечего сирот множить. Решайтесь!»

И они решились. В тот же день им позволили забрать девочку к себе в гостиницу. А назавтра им пообещали выписать проездные и сопроводительные документы, решить вопрос с подъемными деньгами и оформить ребенку свидетельство о рождении.

По дороге в гостиницу они втроем заехали в «Детский мир» и в магазине полностью поменяли ее гардероб. Анна набрала корзину маечек, трусиков, колготок, полдюжины платьев, кофточки, пуловеры и курточки, туфельки и ботинки. В примерочной Анна охнула и позвала Александра. Он заглянул за шторку. Девочка стояла в колготках и маечке, а Анна сидела на стульчике, зажав рот рукой, и содрогалась от слез, душивших ее. Он в недоумении смотрел и не мог понять, что ее так расстроило. Анна повернула девочку к нему спиной и подняла маечку.

На худеньком тельце малышки через всю спинку крупно в три строчки были криво написаны маркером или фломастером два телефонных номера и слово «Мариуполь».

Александр задернул шторку, чтобы отдышаться и прийти в себя. Такое он видел только в военной кинохронике Второй мировой войны, когда дети в немецком концлагере протягивали освободившим их солдатам союзных войск ручонки, показывая наколотые клейма их лагерных номеров.

Он не сразу смог очнуться от этой картинки. Когда спустя какое-то время он вновь отодвинул шторку, Анна все так же обнимала ребенка и плакала, а девочка, прижавшись к ней всем телом, гладила ее по голове, пытаясь успокоить. Александр достал смартфон и попросил еще раз показать надпись на спине девочки. Анна задрала маечку, он щелкнул затвором фотокамеры.

В гостинице Анна намыла ребенка детскими шампунями, подстригла ноготки, оттерла мочалкой въевшуюся грязь и копоть с рук, расчесала и высушила волосы. Девочка молча, послушно и без сопротивления принимала все процедуры и, похоже, немного устала от внимания и заботы, так что когда Анна наконец нарядила ее во все новое, красивое и по размеру, та даже не взглянула на себя в зеркале, а просто повисла без сил у нее на шее. Александр перехватил девочку и уложил поперек широкой кровати. Она закрыла глаза и почти сразу уснула. Анна накрыла ее пледом и села в кресло на колени Александру, не сводя глаз с ребенка.

– Ты же позвонишь?

– Обязательно! Но только не сегодня. Завтра с утра.

– Да, конечно, позвони.

Вечером они сходили в ресторан при гостинице. Анна заказала ребенку из детского меню все, что там было: пюре с паровой котлеткой, сырники, блинчики, мороженое с шоколадом, мусс и десерты. Из всего этого девочка едва притронулась к пюре и мороженому.

Утром, прежде чем ехать в центр, Александр несколько раз набирал телефоны, начинавшиеся с префикса +380, но ни по одному из них не дозвонился: «Номер абонента поза зоною обслуговування…»

* * *

– Вероника, давай красный шар! Теперь – домик! Молодец, умничка!

Анна украшала глазурью и посыпками имбирные пряники и тайком выглядывала из кухни, наблюдая за тем, как споро и весело трудятся муж и дочь, и как славно преображается елка. Заметно было, что Вероника все делала старательно, с удовольствием, улыбкой, восторгом и радостью. Анне показалось, что наряжать елку была знакомая работа для дочери.

На Новый год Анна загадала два желания: чтобы закончилась война и чтобы Вероника заговорила.

С самого возвращения в Москву они занялись здоровьем девочки. Ничего серьезного в ее состоянии врачи, к счастью, не обнаружили. Был некоторый дефицит веса, и анализ крови показывал низкий гемоглобин, но это вскоре привели в норму усиленным питанием, занятиями и процедурами в Детском реабилитационном центре.

Вот только трудности с развитием речи не могли определить ни невролог, ни логопед, ни психотерапевт. У Вероники не было проблем ни со слухом, ни с артикуляцией, она охотно откликалась на свое имя, понимала, о чем с ней говорят, играла со сверстниками в саду, но только так ни разу и не произнесла ни полслова.

Врачи поставили диагноз «алалия», посоветовали сделать МРТ и другие обследования, предполагая, что болезнь девочки может быть следствием контузии или какого-то иного поражения мозга из-за стресса, испуга, взрывов или пережитых тяжелых воспоминаний. Ничего аномального в мозге ребенка не обнаружили и в итоге посоветовали больше общаться с девочкой, читать ей книги, смотреть вместе мультики и кино.

Однажды, пересматривая ее первые фотографии, Анна попросила Александра удалить все снимки, сделанные в Ростове. «Мы же хотели попробовать все начать сначала. Пусть и ее новая жизнь начинается с Москвы! Не хочу, чтобы у нее были тяжелые воспоминания!»

Он удалил все снимки из памяти смартфона, в том числе и ту фотографию из примерочной, где на спине Вероники красным маркером, словно кровью, были криво написаны два телефона и название города, который стерли с лица земли российские ракеты и бомбы.

С появлением в семье Вероники Анна воспряла и преобразилась. Она вновь стала той теплой и мягкой «ламповой» Анной, которую Александр полюбил за живой ум, искренность, доброе и большое сердце, за безграничную эмпатию ко всему окружающему ее миру, за ее некоторое наивное представление о мироустройстве и жизни. Ему иногда казалось, что она до сих пор искренне верит в существование Зайчика и Деда Мороза. И когда с ними еще была Ника, он подкладывал под елку подарки от Зайчика не только для дочери, но и для Анны. И она, подражая восторгу Ники, также смешно и задорно скакала и танцевала вокруг елки, получив от помощника Санты то конвертик с билетами на концерт, то коробочку с недорогими сережками…

А еще Александр заметил, что Анна стала проявлять интерес к тому, что происходило в Украине. Телевизионным новостям и ток-шоу в их доме доверия абсолютно не было – от слова «абсолютно». Чтобы узнавать что-то действительно близкое к реальности, Александр был подписан на десяток ютьюб-каналов и пабликов в Телеграмм. Алгоритм ютьюб-сервиса ежедневно накидывал на главную страничку аналитику и новости, сюжеты и экшен из окопов восточного фронта.

Ничего из этого они не включали, когда дома была Вероника. С ней Анна смотрела мультики и детские фильмы, а чаще они просто сидели в обнимку на диване, и Анна читала дочери сказки и приключения.

Вероника была благодарным слушателем, она сопровождала рассказы мамы веселой мимикой, иногда смехом. Смеялась она тоже беззвучно, растягивая в улыбке рот до ушей, смешно щуря глаза и морща маленький курносый носик. Казалось, вот-вот – и она взорвется и зайдется заливистым детским смехом, но ее хватало только на такие эмоции.

За эти четыре месяца они не просто привязались, а полюбили девочку, и Александру иногда даже становилось не по себе от того, что она вытесняла из памяти Нику, хотя ему казалось, что невозможно было любить кого-то сильнее ее.

Когда ребенок засыпал, в объятия Анны перебирался Александр. Они включали какой-нибудь онлайн из зоны боевых действий и тихо обсуждали представленное на экране короткими фразами, не стараясь убедить в чем-то друга, а лишь констатируя бред и ужас происходящего и как бы подтверждая, что сами они еще не сошли с ума и мыслят адекватно.

Как-то после просмотра очередного стрима Анна спросила Александра, не сможет ли он восстановить одну из фотографий, удаленных из памяти его смартфона. Он не стал уточнять, о чем она говорит, было понятно, о какой фотографии идет речь, и пообещал попробовать…

* * *

Формочки для пряников были мамиными, старинными, возможно, еще бабушка пекла в них сладости. Анна все собиралась спросить у мамы, откуда они у нее, но так и не успела. И коробочка для формочек тоже была из детства – большая, потертая на углах жестяная банка из-под немецких конфет.

Пряники удались, мамин рецепт еще ни разу не подводил. Часть она нанизала на нитки, чтобы развесить вместе с елочными игрушками. Так всегда делала мама.

Рядом с елкой на журнальном столике стояла коробка с ватой, поверх которой лежала открытка на веревочке с нарисованной морковкой.

Александр тайком поглядывал за Анной. Халатик был короткий, и когда она вешала пряники на верхние веточки, он откровенно залюбовался ее стройными ножками с круглыми ямочками под коленками. «Она все так же молода и прекрасна!»

Он улыбнулся, и она, как-то почувствовав это, обернулась, посмотрела на него с удивлением: «Ты чего?»

– Я тебя люблю!

– И я тебя!

Она взяла открытку с морковкой, повесила ее на самый верх, а потом села к нему на колени, крепко обняла. Так они сидели молча и тихо в полутемной гостиной, освещаемой лишь елочной гирляндой да маленькой свечкой-ночником, она теребила его волосы, он гладил ее спину и руку, и целовал шею. За сутки до Нового года они были совершенно счастливы!

Предновогодний день приходился на субботу. Александру не нужно было идти на работу, но он не стал залеживаться в постели. Анна уже готовила кофе, его аромат стелился по всей квартире, смешиваясь с запахом елки и мандаринов. Вероничка еще спала.

Обычно по субботам, когда они не спешили вставать, она, просыпаясь первой, прибегала к ним, забиралась под одеяло, сопела и вертелась, шпыняя их поочередно острыми коленками, пока они не переставали прикидываться спящими. Ее щекотали, она уворачивалась, пряталась под одеяло, выскакивала в ногах и прыгала на жестком матрасе, как маленькая шкодливая обезьянка. Александр подхватывал ее, поднимал на вытянутых руках и спрашивал: «Кто здесь ангел, как он машет крыльями?» Вероника смешно растопыривала ручонки и махала ими, словно пытаясь вырваться из крепких папиных рук и взлететь. Две тонкие русые косички свисали, как антенны, и Александр грозился ухватить их ртом, страшно щелкал зубами, а Вероника отчаянно крутила головой, чтобы спасти свои кудряшки от пасти страшного крокодила…

– Тебе кофе с молоком или со сливками?

Анна стояла с чашкой у окна. Рассматривала что-то во дворе.

– Черный, эспрессо.

– Хорошо! …Смотри, какие крупные снежинки. Все запорошило за ночь.

Он подошел, обнял ее и вместе с ней смотрел сквозь темное, еще ночное стекло, за которым в медленном вальсе кружили и, кажется, не падали, а парили на одном месте мириады белых хлопьев. В стекле отражалось ее лицо, и он невольно залюбовался этим образом.

– Мне кажется, я беременна. Надо купить в аптеке тест.

Он сжал ее так, что она едва не пролила кофе.

– Тише, милый, тише! Не спугни, может, мне только показалось…

Он зажмурил глаза, вдыхая ее аромат, и нежно прикоснулся к животу. Он был все такой же плоский и мягкий.

Несколько минут они молчали, словно прислушиваясь, как эта новость откликается в душе.

Анна допила остывший кофе и, не оборачиваясь, спросила:

– У тебя получилось восстановить фотографию?

– Ты этого, правда… хочешь? – он опять крепко сжал ее в объятиях, как будто опасаясь, что она упадет. – Нет, я не смог. Но я запросил распечатку звонков за август. У меня есть эти телефоны.

– Позвони, пожалуйста! Должны же мы чем-то отличаться от тех, кто тащат оттуда унитазы и стиральные машины…

По первому телефону не ответили, он по-прежнему был отключен от сети. Александр долго не решался набрать второй номер. Сидел молча, о чем-то думал, может, молился. Потом взял карандаш и на бумажке с двумя телефонами дописал: «Мариуполь». Встал с кресла, прикрепил листок скрепкой к открытке с морковкой, висевшей под Вифлеемской звездочкой на елке.

И только после этого ритуала решился набрать второй номер. Связь с другой страной устанавливалась, как обычно, долго. И вдруг вместо автоответчика в трубке пошли длинные гудки – наверное, не меньше пяти, пока не сняли трубку.

– Донечка, Сонечко, девочка моя!

– Здравствуйте, меня зовут Александром! Этот телефон был написан…

– …на спинке Сонечки. Господи, она жива? Кто вы, Александр, где моя девочка? Что с ней? Я могу ее услышать? Не молчите, боже! Вы еще здесь?

Александр посмотрел на Анну. Она вышла из кухни, стояла, прислонившись к косяку, прикрыв лицо руками, слезы катились по ладоням.

– …У вас есть Ватсап на этом номере, я вам перезвоню сейчас! Нет-нет, не переживайте, я не отключусь, дайте мне минуту, все будет хорошо, подождите.

На пороге детской в длинной ночной сорочке с куклой в руках стояла сонная Вероника. Она не понимала, что случилось, почему мама и папа плачут.

Александр спешно забивал номер телефона в память смартфона, злясь, что не спросил имя мамы их девочки. Пальцы не слушались, он мазал по буквам, они расплывались в глазах, в итоге получилось не Мариуполь, а Мариполь. Но он спешил и не стал ничего исправлять, а скорее вошел в приложение на ноутбуке и нажал кнопку видеовызова.

На экране задергалось смазанное изображение – то ли телефон дрожал, то ли связь была неустойчивой, но звук уже был ясный и звонкий.

– Софиечко, Сонечко, девочка моя, кровиночка моя милая, не вижу тебя, ты здесь? Сонюшка, донюшка, милая, где ты, я не вижу тебя.

Александр поднес лэптоп Веронике. Она слышала этот крик, а теперь и увидела ту, что кричала с экрана. Девочка удивленно посмотрела на Александра, затем на Анну, потом опять всмотрелась в экран и вдруг… заговорила:

– Здесь, я мамо! Я тебя чую, мамочка! Мама, родненькая…

До Нового года оставалось двенадцать часов.

И Деду Морозу оставалось теперь выполнить еще только одно загаданное желание Анны.

Солнечный зайчик