Eвpeйское местечко в центре Ташкента, убитое 26 апреля 1966 года
Владислав ПОПЛАВСКИЙ
Предлагаем вниманию читателей фрагменты из повести Владислава Поплавского "Кашгарка" (в газетном варианте)
"МОЛДАВАНКА-НА-АНХОРЕ"
Сейчас, пожалуй, лишь краеведы и историки смогут в подробностях рассказать "откуда есть пошла" Кашгарка – район старого Ташкента, простиравшийся с юга через перекресток Урда до новогородской части узбекистанской столицы, упиравшейся непосредственно в Шейхантаур – западный рубеж города, названный так по мавзолею шейха Ховенди ат-Тахура
То были домовладения, как принято сейчас выражаться, частного сектора, и принадлежали они главным образом переселенцам из китайского Восточного Туркестана, который в прошлом называли Кашгар. Это были в основном узбеки, таджики, уйгуры, дунгане, которые обрели здесь свою вторую родину.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Постепенно они ушли туда, где можно было завести небольшие огородики, скотину, построить пекарню, рисорушку или мельницу. Но, как говорят, свято место пусто не бывает: с годами Кашгарка, как стали величать этот район на манер привычных названий местечек, заселилась самым пестрым людом, совершенно отличающимся от первоначального своего народонаселения – в основном евреями, хотя было немало и представителей других этносов… Некоторые бежали сюда от притеснений в родных краях, другие находили спасение от Голодомора, иные – в надежде найти здесь хотя бы относительный материальный достаток.
Неповторимый бытовой колорит, неподражаемая, подчас просто ошарашивающая пришлого человека речь, замешанная на многих языках, стали ярчайшей особенностью Кашгарки. Это было нечто вроде одесской Молдаванки, вдохновенно описанной Бабелем. А роль Черного моря на Кашгарке играл канал Анхор, на левом берегу которого она и располагалась. Ее иногда так и называли: "Молдаванка-на-Анхоре".
Читайте в тему:
Здесь жили и незаурядные ташкентские Робин Гуды, и, по существу, шпана, мелкая и крупная, эдакие бескорыстные по-воровски рыцари червонца. На Кашгарке вольготно чувствовали себя жулики, квартирные воры, наркоманы. И совсем уж неожиданный социум: музыканты, актеры, спортсмены, которые чудесным образом вписывались в существующий порядок и пользовались уважением социальных "низов". Более того: последние даже гордились соседством с первыми. Конечно, те и другие держались разных манер и вкусов. Но было бы непростительным грехом сказать, что Кашгарка жила во мраке и унынии. Наоборот, практически вся она "пела и плясала", обожая самую что ни на есть непритязательную музыку. Именно там звучали запретные тогда "Гоп со смыком", "Ужасно шумно в доме Шнеерсона", "Купите папиросы", уже не говоря об "Одесском кичмане" с припевом "Ой, мама моя, мама!".
Отсюда уходили в армию и в суворовские училища, на стройки первых пятилеток и в колонии для малолетних преступников. Многие семьи жили тяжело, исключительно на трудовую копейку, в то время как тогдашние "авторитеты" и "паханы" шиковали. Впрочем, они не позволяли себе никаких насмешек над неимущими и порой даже стыдились "гудеть" на глазах у них. Хотя "учеников" для сбыта анаши, краденых шмоток, спиртного и курева набирали именно здесь.
Я описал героев Кашгарки такими, какими они запомнились. Не всегда и не во всем праведники, эти персонажи были ее лицом, жили по ее неписанным законам.
Кашгарку в 1966-м разрушило землетрясение, эпицентр которого оказался прямо под ней. Ее жители то ли в шутку, то ли всерьез утверждали, что "тряхануло именно Кашгарку, потому что под нас все время копали". Рухнул уникальный мир, не стало своеобразной ауры, которая витала над этим местом и которую уже никто и никогда не воссоздаст. То, что сделал автор этих заметок, – лишь попытка передать неповторимый облик незабвенной Кашгарки…
Читайте в тему:
ГЕРШ–МОРДОПИСЕЦ
– Цель искусства – возвышать жизнь! – любил говорить он. – Хочешь – просунь морду в прорезь – и будешь на боевом коне, в папахе и при кавказских газырях. Надумаешь –изобразим тебя на фоне озера с лебедями…
Это Герш говорил так, к слову. На самом деле он был выдающимся портретистом. Знавшие его люди вообще-то Герша звали мордописцем, вся Кашгарка вежливо раскланивалась с мастером. Опять же, к слову сказать, там не очень жаловали канотье или галстуки, но быть на фото в необычном виде любили все. Если заказчик "желал как лутче", Герш делал. Он приносил большую папку, в которой находились альбомы с фотопортретами. Раскладывал уже созданные произведения – переснятые с маленьких карточек, увеличенные и дорисованные. С них смотрели выпученные, глядящие прямо перед собой, глаза изображенных. Сходство их с оригиналом угадывалась по линиям губ, прическе, форме ушей или носа, усам или бороде.
– Па-а-чему это не похож на себя ваш Давид Борисович? – гневно переспрашивал у Хеси Израилевны дядя Герш. – Так ви же мне что дали? Ви мене, тетя Хеся, дали его фотку из дальней молодости. А скоки годов прошло, а? Он что у вас, простите, не изменялся?
В конце концов тетю Хесю удавалось уговорить. Но в душе она клялась больше ничего подобного не заказывать "сраному фотографу".
А пока тетя Хеся давала сама себе эти клятвы, Герш уже обрабатывал других колеблющихся, уверяя, что он все сделает "под высший сорт".
– Вас изобразить в форме летчика или моряка? Сделаем…
И вот дядя Абдулла, никогда не поднимавшийся в небо и уж тем более не участвовавший в воздушных боях, надевал летную фуражку с "курицей" на кокарде, наглухо застегивал чужой же китель с погонами майора авиации, садился перед объективом, а Герш накрывал голову черным пледом и погружался в работу, приговаривая:
– Остальное я вам дорисую, Абдулла Ганиевич…
Детей Герш убеждал, что "сейчас вот отсюдова птичка вылетит, только не мигайте, а то выйдете с закрытыми буркалами".
Особых доходов ремесло Герша не приносило: заказчики жалели деньги, да и многим было просто не до покупки "изображений". Жители Кашгарки в основном жили небогато, как и большинство их сограждан в ту пору.
Но стоило Гершу подзаработать, как он шел к пивнушке на улице Двенадцати тополей, выпивал там стопарик-другой водки, "полировал" кружкой пива, да еще брал "четушку".
Бедняга Герш на подходе к дому отчаянно прятал ее самым хитрым способом, но Хава, жена его, неизменно находила бутылку и безо всякого сожаления разбивала о мостовую за окном.
– Еще раз напьешься, – орала жена на спекшегося Герша, – я твой дурацкий аппарат разобью о твою башку!
– А шо мы будем тогда кушать, Хава? – спрашивал муж.
– Ямы пойдешь копать!
– Так я ж тебе первой и выкопаю!
Хава выворачивала кукиш, подносила его к носу Герша:
– Только после тебя туда пойду, несчастный хам, свиная трахома!
Одетый как на выход, Герш заваливался на топчан, бормоча еврейские молитвы, перемежаемые отборным русским матом, затем начинал храпеть.
– Он рычит сейчас, как тигр, – ворчала Хава, – а сам ласковый, как котенок…
Года за два до землетрясения Хава хоронила старого Герша. На полу лежало его тело, завернутое в черное погребальное покрывало. Хава причитала на публику, глядя на отделанное желтым шнуром изображение магендовида:
– Ох, боже ж мой! Он был горячий, как печка, а теперь лежит холодный, как лед! Прости меня, родной Герчик! Что я теперьче буду делать с твоим аппаратом? О горе мое, горе!
Раввин читал поминальные молитвы. Горели свечи. Стояли люди, подавленные смертью старого мастера, без которого Кашгарка станет уже совсем другой…
