Мини-повесть из бытия русско-американских евреев
Александр МАТЛИН, Вест Палм Бич, Флорида
Продолжение. Начало читайте здесь
Радость моя оказалась преждевременной. Прошло несколько дней, и газета «Парижские новости» разразилась статьёй Сильвии Мак-Шварцман под названием «Железобетонный расизм». Статья, как подобает всякой сенсации, была напечатана на первой полосе. Она в ярких, торжественно-похоронных тонах описывала разгул расизма в компании «Сборные горизонты». Содержание статьи мне было известно заранее, поскольку Сильвия изложила его в устной форме во время нашей последней встречи у моего босса. Главным героем, мучеником и жертвой расовой дискриминации был Джеймс Джонсон, а главными мучителями — Загрудски и я. Моё имя упоминалось в статье восемь раз, а гада Загрудски, несмотря на его начальственный статус, только шесть.
В тот же день наша компания была извещена о том, что против неё возбуждён гражданский иск на сумму 12 миллионов долларов США за отказ в приёме на работу гражданина Джонсона по причине его расы. Звучало это устрашающе и не оставляло сомнений в том, что наша песенка спета. Меня и моего босса стали осаждать какие-то адвокаты, прокуроры, работники городской и штатной администрации, и журналисты всех мастей, которым не терпелось урвать кусок сладкого пирога. Я плохо разбирался в должностях и званиях официальных лиц, но покорно являлся по их вызовам или принимал их у себя в кабинете и, как мог, отвечал на вопросы, которые не всегда понимал.
Самым въедливым был главный адвокат истца, мистер Берни Шмалц. Этот тип замучил меня своими допросами. Он истязал меня по два-три раза в неделю. Его интересовали все подробности моего разговора с потерпевшим, как он называл Джонсона. В моём кабинете мистер Шмалц требовал, чтобы я показал, на каком стуле и в какой позе я сидел во время разговора с потерпевшим, и, конкретно, сидел ли я, закинув ногу на ногу и откинувшись на спинку стула. Очевидно, такая поза должна была иллюстрировать расизм и моё белое презрение к низшей расе.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
– Вы сидели в такой позе? – вопрошал мистер Шмалц, впиваясь в меня испепеляющим взором.
– Я… не знаю… не помню…
– Так, не помните. Хорошо. Но вы допускаете, что вы могли разговаривать с потерпевшим, сидя именно в такой позе?
– Ну, допускаю.
– Ага, – удовлетворённо говорил Шмалц, записывая что-то в своём блокноте.
Мне было велено отвечать на вопросы, но никак их не комментировать и своих вопросов не задавать. Поэтому я молча ждал, когда мистер Шмалц продолжит пытку. Но он не спешил. По-моему, он растягивал удовольствие. Наконец, он сказал:
– Какое общее впечатление произвёл на вас мистер Джонсон?
Этого вопроса я не понял и на всякий случай сказал.
– Да.
– Что «да»?
– Ну… я с вами согласен.
Мистер Шмалц поморщился и задал вопрос по-другому:
– Как вам понравился мистер Джонсон?
– А чего там может нравиться или не нравиться? – сказал я, наконец поняв вопрос. – Негр как негр. Можно сказать африкано-американец. Только очень тупой. Простых вещей не знает.
– Да? Каких вещей? — оживился мой мучитель.
– Ну, например, что такое стандартная прочность бетона, – пояснил я. –. Это каждый инженер знает.
– Что же это такое?
– Это прочность бетона в возрасте 28 дней.
– Каких?
– Что «каких»?
– Каких дней – рабочих или календарных?
Вопрос загнал меня в ступор. Поразмыслив, я сказал.
– Рабочих. По субботам и воскресеньям бетон престаёт твердеть.
Шмалц не понял моего сарказма. Он всё старательно записал в блокнот и попросил дальнейшего уточнения:
– А по праздникам?..
В другой раз он попросил детальный перечень вопросов, которые я задавал потерпевшему. Вопросы были самыми обычными, и я, в основном, их помнил. В частности, помнится, я спросил, какие предметы Джонсон изучал в колледже, и он ответил «разные», но примеров привести не мог. Тогда я спросил, изучал ли он сопромат, и он сказал «да, это тоже». Тогда я спросил….
– Погодите, – сказал адвокат Шмалц. – Вы объяснили ему, что это такое?
– Сопромат? Это сопротивление материалов. Основная дисциплина, которую изучают все инженеры. Ну, как таблица умножения.
– В чём она заключатся?
– Как бы вам сказать… Ну вот, допустим, лежит балка и опирается по концам. А на ней нагрузка. Тяжесть. И мы эту тяжесть постепенно увеличиваем до тех пор, пока…
– Зачем?
– Что зачем?
– Зачем её надо увеличивать?
– Вы правы, совершенно не обязательно. Это я для примера. Предположим, тяжесть становится всё больше и больше, и в конце концов балка сломается. Спрашивается; от какой нагрузки она сломается и в каком месте? Вот сопромат и позволяет решить эту задачу.
– Ну, и в каком месте балка сломается?
– Если нагрузка распределена равномерно, то в середине.
– Вы можете подтвердить это под присягой?
Этого вопроса я не понял и, как обычно, неопределённо повёл плечами.
– У вас есть свидетели?
– Свидетели чего?
– Что балка сломается в середине.
Я опять промолчал, не зная, как ответить на вопрос. Берни Шмалц закрыл свой блокнот и подвёл итог:
– Конечно, мистер Джонсон не мог ответить на ваш вопрос, если вы сами не уверены в ответе. Признаёте ли вы, что специально задавали такие вопросы, на которые невозможно ответить, и что вы делали это с целью отказать мистеру Джонсону в приёме на работу и при этом скрыть истинную причину своего отказа?
Я опять не понял вопроса, но не желая её далее затягивать беседу, сказал:
– Да. Вы совершенно правы.
Позже я узнал, что своими руками вбил последний гвоздь в гроб своей компании. Последний, но не единственный и даже не самый важный.
Через некоторое время стало известно, что до суда дело не дошло, и стороны сторговались на выплате некоей суммы, которая не была оглашена. Это было не 12 миллионов, но достаточно для того, чтобы моя компания была вынуждена объявить банкротство и закрыться. Я остался без работы.
* * *
Сегодня, когда я пишу эти никому не нужные строки, моя память оживает и вместе с ней оживают события тех дней, наполненные отчаянием. Я потерял работу, которая была для меня и целью, и средством. Работа позволяла мне чувствовать, что я живу. Без неё жизнь померкла и остановилась, как машина, у которой кончился бензин.
Первые несколько дней я лежал на диване и думал, что делать дальше. Вернее, не думал, а пытался думать, но из этого ничего не получалось. Рене Декарт сдуру ляпнул: «Я думаю, значит я существую», и теперь из-за него оказалось, что я перестал существовать.
Когда жизнь стала возвращаться в моё потускневшее сознание, я вспомнил, что мне когда-то сказал великий мистер Бетонелли: если вам когда-нибудь понадобится моя помощь, можете смело обращаться прямо ко мне. Я понимал, что это было не более, чем обычное проявление вежливости, что-то вроде «Желаю приятных сновидений», но терять мне было нечего. Я позвонил. Секретарша дотошно расспросила, как пишется моя фамилия, откуда я и по какому вопросу звоню. Два года работы в «Сборных горизонтах» кое-чему меня научили, и я сказал, что мистер Бетонелли лично посоветовал лично мне звонить лично ему, и что я звоню по личному делу. Секретарша заверила меня, что мистер Бетонелли или его ассистент непременно мне позвонит, как только он или ассистент найдёт для этого время.
Действительно, через два дня раздался звонок, и незнакомый голос торжественно объявил;
– Это Джо Капелини. Помните меня? Мы с вами однажды встречались. Я отвечаю на ваш звонок мистеру Бетонелли.
Я не без труда вспомнил мистера Капелини, начальника отдела кадров, или, как как это официально называлось, человеческих ресурсов корпорации «Джозеф Бетонелли Инк.», шумного джентльмена в чёрной бабочке. Не дав мне возможности поздороваться, мистер Капелини продолжал:
– Я знаю, что ваша компания закрылась. Наверно, вы звоните насчёт работы. К сожалению, мы не можем вам помочь. Ни в одном из наших отделений сейчас не нужны люди. Вы прекрасный специалист, и я уверен, что вы без труда найдёте работу. Я желаю вам удачи в вашей дальнейшей карьере.
Далее, вместо того чтобы попрощаться, мистер Капелини понизил голос и конфиденциально, как старому другу, посоветовал не искать работу в «нашем бизнесе», то есть в области сборного железобетона.
– Понимаете, – вкрадчиво разъяснил мистер Капелини, – наш бизнес — это довольно узкое поле деятельности, и в нём все знают друг друга. Так что ваше имя и вся история с вашей компанией хорошо известны, к сожалению… как бы это сказать… не с лучшей стороны, и поэтому…
– Спасибо за звонок, – сказал я.
Наставления мистера Капелини были ударом под дых. Проектирование сборных железобетонных конструкций – это единственное, что я знал и умел делать. Но деваться было некуда. Жизнь диктовала свои неумолимые условия, одним из которых была обязанность продолжать жить. Я переехал в маленькую дешёвую квартиру, оформил пособие по безработице и погрузился в изучение местных газет, которые печатали объявления о работе.
После двух месяцев поиска в одной из газет, может быть, даже в ненавистных мне «Парижских новостях» мне попалось предельно лаконичное объявление о том, что какой-то компании нужен инженер. Чем занимается эта компания и какой инженер им нужен, объявление не сообщало. На мой звонок ответил хамский голос, который не стал вступать в объяснения, а велел приходить, тогда и поговорим.
Компания оказалась лесопилкой, то есть заводом или фабрикой по изготовлению деревянных деталей для строительства, всяких досок, брусьев, фанеры и т.п. Им нужен был рабочий катать тележки с этой продукцией по территории лесопилки. Они называли эту должность инженером по транспортировке пиломатериалов. Я сразу вспомнил шмыгающего носом молодого человека, который когда-то приходил ко мне наниматься на работу. Кто знает, может быть, он раньше здесь и работал, и теперь мне предоставлялась возможность занять его место.
– Ну что, справишься? – спросил обладатель хамского голоса, объяснив мои будущие обязанности.
– Справлюсь.
– Тогда выходи на работу завтра утром. Мы работаем с семи до четырёх, перерыв с одиннадцати до двенадцати.
Так началась новая глава моей жизни. Это была не самая увлекательная глава, но, как ни странно, самая безмятежная. Однообразие жизни успокаивало. С семи до четырёх с перерывом на час я исправно катал тележки с досками. Люди вокруг меня не интересовали, а я их — тем более. Мой непосредственный начальник говорил, что надо погрузить и куда отвезти, и на этом наше общение заканчивалось. Я даже не уверен, что он знал моё имя. По выходным я просматривал местные газеты в поисках объявлений о работе, но делал это лениво и неохотно, зная, что всё равно ничего не найду. Жизнь приняла окаменевшую форму, и я знал, что это навсегда.
* * *
Однажды, придя с работы я нашёл телефонное послание, «мессадж» от моей бывшей жены Зины. К тому времени прошло больше полугода с тех пор, как она меня бросила. Меня это расставание не тяготило. Я ничего не знал о её бытие и ничто не вызывало у меня воспоминаний о нашем недолгом союзе. Поэтому её звонок был полной неожиданностью. Послание было коротким; она оставляла номер телефона и просила меня немедленно позвонить. Её голос звучал напряжённым и подавленным.
Звонить я не стал. Зина была вычеркнута из моей жизни, но не по моей вине. Позже, в тот же вечер снова раздался звонок от неё. Я узнал номер телефона и не ответил. В третий раз она позвонила, когда я уже ложился спать. Я опять не взял трубку. На этот раз она разразилась длинным посланием, которое я, выждав двадцать минут, прослушал.
– Пожалуйста… прошу тебя…– выкрикивала она сквозь рыдание, – я знаю, что виновата перед тобой… прости… пожалуйста… Тайлер меня уволил с работы и выгоняет из дома… Кроме тебя, у меня никого нет… Мне некуда деваться… Прошу тебя… Помоги… Забери меня отсюда…
Она много ещё чего говорила, невнятно и сбивчиво, но я дальше не стал слушать. Как ни странно, злорадства я не почувствовал, но и жалость не шевельнулась в груди. Зина была для меня чужим человеком. Хотя… Чужому человеку, я, пожалуй, помог бы. Но не ей. Значит, она не совсем чужая, что ли? Я запутался. Но, так или иначе, звонить не стал.
На следующий день она больше не звонила и не оставляла посланий. Я постарался выкинуть из головы этот эпизод, но что-то меня беспокоило. Этот неприятный рыдающий голос время от времени возникал в ушах, как я ни старался его отогнать.
Следующий день был суббота, благословенный день, когда не надо было вставать в полшестого. Я провалялся в постели до девяти, потом не спеша умылся и сварил кофе. И тут в дверь позвонили.
Я открыл. На пороге стояли двое, один из них в полицейской форме. Они назвали себя по именам, сказали, из какого они отделения полиции, и попросили разрешения войти. В гостиной они осмотрелись по сторонам и уселись на предложенные им стулья. Тот, который был в гражданской одежде, спросил, знаю ли я гражданку по имени Зина… он назвал её полное имя и фамилию.
– Знаю, сказал я. – Это моя бывшая жена.
– Почему бывшая? – возразил мой собеседник. – По документам она ваша законная жена.
– Мы давно разошлись. Я даже не знаю, где она живёт.
Мои гости переглянулись. Полицейский в форме сказал:
– Она больше нигде не живёт. Прошлой ночью она покончила с собой.
До этого момента я стоял на ногах, но тут почувствовал, что у меня подгибаются колени. Я опустился на диван и, наверно, побледнел, потому что полицейский бросился на кухню и принёс мне стакан воды. Тот, который в штатском, начал что-то говорить, но я ничего не слышал. Слова доносились откуда-то издали, приглушённые невидимой пеленой. Наконец, я разобрал что-то вроде:
– Нам очень жаль… наши соболезнования… мы бы хотели…
– Извините. Что вы сказали?
– Мы бы хотели задать вам несколько вопросов. Но если вам сейчас не удобно, мы можем в другой раз…
– Ничего. Я вас слушаю, – сказал я, постепенно приходя в себя.
– Когда вы последний раз видели вашу жену?
– Давно. Полгода назад или больше.
– А когда говорили по телефону?
– Мы никогда не говорили по телефону.
– По данным телефонной станции, она вам звонила несколько раз два дня назад, – вмешался полицейский в форме.
– Я не отвечал на её звонки.
– Она вам оставила «мессадж». Что она сказала?
– Не знаю, – сказал я с лёгкой запинкой. – Я не слушал.
Полицейские переглянулись и тот, что в штатском сказал мягко:
– По данным телефонной станции, послание было прослушано.
– Ах, да?.. Э-э… Может быть… Я уже не помню, – забормотал я, чувствуя, как позорно краснею.
– Послушайте, – по-прежнему мягко сказал человек в штатском, – вам не трудно будет явиться к нам в отделение, чтобы мы могли продолжить разговор? Допустим, во вторник после работы. В половине пятого? Прекрасно. Тогда до встречи. Ещё раз, примите наше искреннее соболезнование. Всего хорошего.
– Подождите, – сказал я. – Она оставила какую-нибудь записку?
– Оставила, но проку с неё никакого. Она на каком-то иностранном языке.
– Можно на неё посмотреть?
– Пожалуйста.
Полицейский достал из кармана и протянул мне сложенный вчетверо листок бумаги. Записка была адресована мне и содержала всего две слова: «Прости. Прощай.»
– Если можно, ещё один вопрос, – сказал я. – Как она это сделала?
– Повесилась. Видно, верёвки не нашла и повесилась на этом… как это называется… знаете… ну, то, что носят женщины.
– Знаю, сказал я. – Серые колготки среднего размера.
Продолжение следует
