Пыдахохическая непоэма, «Штибеле» и азохен вэй на всю голову
Зинаида ВИЛЬКОРИЦКАЯ
Столетие музыкальной школы одного из областных центров отмечали с помпой. На стенах развесили групповые фотографии преподавателей и учащихся всех выпусков. Собрались все, кто мог. Кто не мог, прислал поздравления.
Вели себя – будто годы сбросили: прыгали от радости, визжали, обнимались. Одним из самых ярких воспоминаний оказался шефский концерт для передовых доярок колхоза имени Карла Маркса. Музыкальный десант привезли на грузовике, полном арбузов. Ими же и угостили в качестве гонорара. Пока доярки, замученные доблестным трудом на благо Родины, перевыполняли план надоев, коровы давали молоко под ансамбль народных инструментов и принимали самое деятельное участие: когда солировала домра, они задушевно мычали. Потом съеденные арбузы попросились наружу, и концерт пришлось закончить досрочно. Вспоминая, как искали туалет в чистом поле, все дружно хохотали.
Перед началом торжественной церемонии прибыл Кузьма Поликарпович Танцура. За плосконосую круглоглазую физиономию, грузное обтекаемое туловище и длинные рыжие усы он получил от учеников прозвище Тюлень. Привезла его на инвалидной коляске супруга Юля, любовно именуемая Тюлькой.
За последние три года аксакал педагогического обучения мог бы не раз отдать Богу душу, но продолжал жить в своем мире, где поди знай, что творится.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Судя по природе «ангельского» характера Кузьмы Поликарповича, там творилось непостижимое. Наглухо разорвав связь с реальностью, он молчал, как гроб, и бессмысленно пялился куда-то в горизонт.
С этим плачевным состоянием не смогла примириться Лилька Солодуха – единственная ученица, к которой Танцура всегда благоволил. К моменту этой встречи Солодухе было хорошо за 50.
– Кузьма Поликарпович! До чего же приятно вас видеть! – переполненная умилением, Лилька схватила обожаемого педагога за руку.
Тот дёрнулся и заёрзал, как на муравейник посаженный.
– Он плохо соображает, Лиля. Никого не узнаёт. Не понимает, чего ты от него хочешь… – пустила слезу Тюлька.
Тюлень что-то невнятно проворчал в изрядно поседевшие усы, свисающие на три подбородка.
– Он сказал: «Лиля!» Он меня вспомнил! Я до него достучусь! – не отступала Солодуха.
– Сгинь! – буркнул Тюлень.
– Кузьма Поликарпович! Это же я. Ваша любимая ученица. Я музыкальную школу с отличием закончила, помните? Вот мое фото на стенде «Наша гордость», видите? Вам страшно нравился мой голос. Вы шутили: «Лилёчек-цветочек, вылазь из-под баяна, хрудь впирОд и пой. ПыдахОх будет ставить пять».
Мамаша «любимой ученицы» – директор универмага – снабжала дефицитом весь педагогический коллектив, так что за пятерками дело вообще не стояло. Вместо голоса у «цветочка» был интимный шепот, слух тоже не ахти, но какое это имело значение? Все так хвалили ее музыкальные данные! Само лицезрение роскошного Лилькиного бюста побуждало Тюленя ставить высшие баллы глядя, а не слушая.
– Кузьма Поликарпович! Так вы узнали любимую ученицу? – допытывалась Лилька. – Скажите хоть что-нибудь…
– Пошла вон, ученица! Я таких старых бабок никогда не учил. Сгинь! – «пыдахОх» беспорядочно задвигал руками и задергался мимикой.
– Я иначе представляла себе нашу встречу… – Лилёчек-цветочек восприняла состояние Танцуры как личное горе и сделала новую попытку. – Я была самая талантливая во всем выпуске… Неужели вы меня не помните…
– Он и меня-то не помнит! – всплакнула Юлька, тысячу раз пожалевшая, что когда-то отбила Тюленя у законной жены.
Муж на тридцать лет старше – не такое великое счастье, как тогда казалось. И все же пара из них получилась вполне гармоничная. У обоих не было чувства юмора, оба об этом не подозревали, но стремились к прекрасному, пока не стали сходить с дистанции. Старческая деградация – ранение, несовместимое с нормальной жизнью.
– Кузьма Поликарпович! Это же ваша жена Юля… – радуясь подобию диалога, не сдавалась Лилька.
– Это не жена! – рассвирепел Тюлень. – Это какая-то тубаретка в лифчике.
– Ну, себя-то вы точно узнаёте. На этой фотографии вы красавец – красавцем! – продолжала Солодуха, вглядываясь в фотостенд «Наши незабываемые педагоги».
– Это не я! – рявкнул Тюлень.
– Как это не вы? Тут ваше фото в молодости. Ваши фамилия, имя, отчество… Танцура Кузьма Поликарпович… Это вы.
– Не выдумлЯй! Это не я! – снова рявкнул Тюлень. – Сгинь уже.
Лилёчек-цветочек зарыдала. Старикашка совсем из ума выжил…
И вдруг выживший из ума абсолютно осмысленно уставился на стенд под названием «Наше всё». Там висела фотография композитора Бориса Южилевского.
– Бооооря…
Надо же. Себя не узнает, жену не узнает, любимого Лилёчка-цветочка не признает, а Борю узнал. Все обомлели. Тюлька превратилась в столб.
– Ой, Боря… Дытыно моя, дытыно! – сверкая стальными челюстями, приговаривал Танцура. Что это означало, одному Богу известно. – А где Боря? В Израиле? А когда он ко мне приедет?
Если бы стокилограммовая туша «пыдахОха» могла бы подняться с инвалидного кресла, она бы выпорхнула из окна прямо в Страну Обетованную. На крыльях любви.
***
Противостояние Танцуры и Южилевского – легенда, которую знали все ученики и педагоги музыкальной школы.
Однажды Борин папа оперировал простату Якову Иосифовичу Шабатенко – руководителю прославленного еврейского ансамбля «Штибеле». В знак благодарности музыкант пригласил семью доктора на концерт. В финале на сцену вышел шестилетний Боря Южилевский и вручил букет аккордеонисту Сосику Аронашвили (он больше всех понравился).
– Ты тоже хочешь выступить? – спросил Сосик.
Боря кивнул.
– Будешь играть или петь?
– Я пока еще не играю, но петь люблю, – ответил мальчик.
– Что ты нам споешь?
Под аккомпанемент «Штибеле» Боря спел «Тум-балалайку».
– Это наша будущая звезда! – очарованный Бориным дискантом, объявил Шаботенко. – Учись музыке, детка, и приходи в наш ансамбль. Мы тебя ждем!
Концерт показали по телевизору. Передачу увидел преподаватель музыкальной школы Кузьма Поликарпович (по счастливому или несчастливому совпадению – сосед Южилевских по даче, гаражному кооперативу и лестничной площадке).
Хочется нам или нет, соседи частенько влияют на нашу жизнь.
– Я берусь учить вашего сына! – с этих слов начался визит Танцуры.
– Но он еще маленький! Не удержит аккордеон! – возражал папа юного дарования.
Родители планировали отдать Борю в музыкальную школу, когда тот будет хотя бы в четвертом классе общеобразовательной. Обучение аккордеону длится пять лет, после восьмилетки можно поступать в музучилище, а там, как говорится, «будем посмотреть».
– Доктор Южилевский, я же не прихожу к вам в операционную руководить хирургическими процессами? Так почему вы мне, специалисту, указываете, когда и как учить вашего ребенка музыке? Вам оказали честь и публично пригласили. Я сам в телевизоре видел. Купите «Вельтмайстер» ¾ и начнем! Успех зависит от мастерства учителя. Скидки на соседство делать не буду. Я строгий пыдахОх! Гроза учеников! – после этих слов визит завершился.
Целых четыре года Боря Южилевский ходил в музыкальную школу терзать аккордеон. Целых четыре года Борины родители краснели за сына на родительских собраниях. Целых четыре года Кузьму Поликарповича немилосердно корёжило: ученик не желал соответствовать дисциплинарным устремлениям педагога. Не переживал только Боря. Ему было интересно, чем закончится эта затея.
У Танцуры была не только своеобразная речь, но и своеобразные методы преподавания. Приравнивая себя к царю и богу, муштровал учеников как дрессировщик – цирковых зверей.
Львиную долю каждого урока занимали гаммы. Кузьма Поликарпович искренне старался добиться идеального исполнения, поэтому весь репертуар юного Южилевского состоял из них и нетленного произведения «Степь да степь кругом», на которое у всей семьи и всего подъезда вскоре приключилась жуткая аллергия. Она тянулась и тянулась, тянулась и тянулась…
Замученный «степью» Боря стремился как-то скрасить предсмертную кончину ямщика: размораживал его в разных темпах, жанрах, стилизовал под вальс, марш, танго и даже польку. Эксперименты над несчастным возницей соседи оценили выше официальной тягомотной версии.
Танцура был против усовершенствований ямщика со стаккато с паузами, стаккато без пауз и прочими глубоко презираемыми финтифлюшками. На вопросы соседей по поводу однообразного репертуара отвечал, что Боря ведет себя аполитично. Пусть оттачивает то, что задано и не выпендривается в виртуоза.
– Не выдумлЯй, чугунная твоя башка. Что ты, чертенок, из себя кумпазытора корчишь? Не забывай, что я тебя слышу и в школе, и дома! – блистая стеклами очков, пыдахОх обдавал ученика парами табачного дыма, чесночных пампушек, самодельного кваса и квашеной капусты. – Я еще не сложил мнение, когда давать тебе другое произведение, так что иди и занимайся! Шагом марш! Хоть рыпайся, хоть дрыгайся, сопротивление бесполезно: чтоб дома сыграл десять раз!
Хоть двадцать! Боря записал на магнитофон свою игру и крутил «Степь да степь» безостановочно. Однако Танцура – умом не дурак – эту идеологическую диверсию разоблачил: слишком уж одинаково звучали все эти ямщики. Тютелька в тютельку! На чертенка не похоже, он никогда не повторяется, всё играет по-разному! Такому обманщику-саботажнику нечего делать в храме искусства!
Честно продержавшись долгих четыре года, Южилевские получили право на свободу от нотаций Кузьмы Поликарповича. С облегчением расстались с конным цирком, отошли от темы степи подальше… С тройкой по специальности и с волчьим билетом от места учебы поступать «на дальнейшую музыку» бессмысленно.
Соседям тоже стало спокойнее. Они перестали ломать мозги, почему ямщик замерзает, а его товарищ остается жив-здоров – и лошади тоже.
«По отношению к товарищу – большое свинство проявлено! – рассуждали соседи. – Негоже заставлять безвинного человека выполнять обязанности могильщика и почтальона! Чем рыть мёрзлую землю? Зубами? Нельзя хоронить христианина в глухой степи, без церковной службы! Не по-божески это! Ямщик заставляет своего товарища взять грех на душу, наваливает на него кучу работы: доставлять лошадей к батюшке, передавать поклон матушке… С женой тоже непросто: и слово прощальное скажи, и кольцо обручальное верни, и замуж за другого благослови… Проще привезти бездыханного ямщика домой и сделать всё по-нормальному. Жуткая несправедливость. Неужели у товарища других дел нет… Не знаешь, кого жалеть больше».
***
Прошло несколько лет. Перед отъездом в Израиль «Вельтмайстер», купленный за 100 долларов, сплавили за 75. А могли бы привезти его в Страну Обетованную, чтобы сыграть эфиопам, йеменцам, ашкеназам, сефардам и марокканцам про ямщика, замерзающего в снегах зимы. Жарким израильским летом – особенно актуально.
Азохен вэй. Если разбирать по косточкам смысл каждого шага – прошлого или нынешнего, получишь замороченную голову. Дав себе слово никогда не прикасаться к аккордеону, Боря Южилевский прикоснулся к роялю. В ульпане-кибуце аккомпанировал на всех субботних посиделках и даже был приглашен в кибуцный ансамбль. Там оценили Борины импровизации. Те самые, за которые ругал бдительный пыдахОх.
– Ты же готовый композитор! – не особо озадачиваясь классическими версиями, кибуцники смотрели не на диплом, а на реальные умения.
– Вам на самом деле нравится? – удивился Боря. – У меня такого добра полным-полно, только я не записываю. Как пришло, так ушло…
– Ничего. Мы сами об этом позаботимся, еще и на стихи положим. Нам хиты не помешают! – кибуцники – люди смышленые, практичные и творчески одаренные.
Получилось много хитов – необычных, мелодичных… За ними выстроилась очередь. Когда «финтифлюшки» вошли в репертуар «Штибеле», Боря сделал головокружительную карьеру. Вот почему на доисторической родине в музыкальной школе, которую он так и не закончил, висит его фото.
***
Глядя на Борино лицо, улыбающееся с фотостенда, Тюлень орал на весь зал:
– Я лично причастен!!! Это я его научил!!! Успех зависит от мастерства пыдахОха!!! Благодаря моим уникальным методам из него кумпазытар получился!!!
