Мадам Сойбельман и другие бельцские обитатели
Мендель ВЕЙЦМАН
— Запомни, внучок, – всегда говорила моя бабушка, – если тебе нужно проклясть своих врагов, то прибавляй каждый раз «фрэмдэ сонэм» (чужие враги), потому что есть ещё и свои враги – родные и близкие.
Я не очень-то понимал этого, но с бабушкой не спорил, потому что она была для меня авторитетом.
Нашей же соседке мадам Сойбельман не было совершенно никакой разницы, кого проклинать, как и когда. И занималась она этим настолько часто, что все уже об этом знали, и хоть её никто не боялся, но попадать ей на язык никому не хотелось.
— Только что ходила я в магазин, и знаешь, кто мне попался по дороге? – доверительно сообщала она моей бабушке. – Наш сосед Иван Михайлович! И вот он посмотрел на меня такими глазами, что если бы мог, то «фардышит мир лэбэдике рэйт» (задушил бы меня живьём)! «Их об им тиф таер ын дрэрд» (я имею откуда, но он бы меня закопал глубоко в землю)! …Ну, скажите мне: почему я должна молчать, когда его паршивая собака постоянно гадит под мою дверь?! Дай-то Б-г, чтобы её вместе с хозяином кто-нибудь отправил к чёртовой матери!.. А его сын Санька – ты только посмотри на него! – вместо того, чтобы учиться, целыми днями гоняет в футбол у моего дома и разбил мне уже два окна – «а фис им ин дэм орэм» (чтоб он носил свою ногу под мышкой)!
Выдав очередную порцию проклятий, мадам Сойбельман успокаивалась, но ненадолго, а до очередного инцидента.
Была она, надо отдать должное, весьма колоритной фигурой. Невысокого роста, всегда опрятно одетая, свои седые реденькие волосики расчёсывала на прямой пробор и закалывала гребешком. Её маленькие лисьи глазки всегда пристально и настороженно разглядывали собеседника, словно она приценивалась, каких проклятий тот заслуживает. И всем сразу становилось ясно, что мадам Сойбельман видит всех насквозь. Даже совершенно незнакомых людей, проходивших мимо неё, она внимательно изучала и долго глядела им вслед, словно гадая, кто это такой и к кому идёт.
По вечерам, закончив все дела, соседки выходили из своих домов и усаживались на лавочки посудачить, перемыть знакомым косточки, поделиться новостями, ведь телевизоры тогда были далеко не у всех. Это ежедневное вечернее мероприятие было для них самым чудесным времяпрепровождением.
Обсудив самые животрепещущие вопросы, дамы непременно поднимали вопрос об общественном туалете посреди двора. Тон, как всегда, задавала мадам Сойбельман.
— Почему, спрашивается, никто не хочет убирать этот несчастный туалет? – вопрошала она, грозно размахивая сухонькими кулачками. – Разве это касается только меня одной? Я своими натруженными руками должна чистить и чистить за детьми, которые беспрерывно гадят на доски, притом так, что потом некуда ногу поставить! «Зол зэй вэрн фарштопт» (чтоб их запёрло)!
— Успокойтесь, уважаемая, не надо проклинать детей, ведь они не виноваты. Они просто боятся упасть в дырку посреди туалета, – отзывалась мадам Гершензон. – Конечно, вы правы! Но что бы вы сказали, если бы увидели туалет в квартире моей дочери Бэллочки, «эр шант пушит» (просто блестит), и в нём висит на стенке большое зеркало, так что «а фаргенигн аранцугейн» (приятно зайти).
— Для чего мне нужно вешать в туалете это ваше зеркало? Чтобы, извиняюсь, «уншпиглэвэн дэм тухэс» (отражать свою задницу)? – удивлённо и вместе с тем язвительно сразу же отзывалась мадам Сойбельман, презрительно хихикая и заражая смехом окружающих.
В этот момент мимо них, тяжело опираясь на палочку и косясь на мадам Сойбельман, проходил наш самый старый сосед Бузя Лойферман. Между ним и мадам Сойбельман испокон веков существовала лютая вражда, но никто не знал, что же на самом деле произошло между ними, и за что они так страстно ненавидят друг друга. Наверняка и они уже не помнили причину.
— Вы только поглядите на него, «эр лэйбт нох» (он ещё живёт)! Я хорошо помню, когда он женился, ведь я тогда была совсем ещё ребёнком, но всё понимала. Так вот, жена его давно уже умерла, а он всё живёт и живёт! Что вы на это скажете? – презрительным взглядом провожая старика, громко выдавала мадам Сойбельман.
И это повторялось раз за разом.
Однажды утром у нас во дворе появились представители городского совета. Жильцам объявили, что все старые дома, в которых мы жили, подлежат сносу. В течение двух суток каждой семье вручат ключи от квартир со всеми удобствами, в которые мы должны будем переехать.
Наша радость не знала границ. Во дворе начался форменный переполох. Это ж надо – у каждого из нас теперь появится квартира, в которой не надо топить печку, таскать воду из колодца, в которой можно будет купаться в удобной ванне, а не выстаивать громадную очередь в городской бане. А чего только стоит персональный туалет, куда можно заходить в любое время дня и ночи в домашних тапочках и не мёрзнуть зимой!
Меньше чем за сутки все наши жильцы перебрались в новые квартиры, и казалось бы, теперь каждый жил сам по себе, но тёплые отношения между бывшими соседями, как ни странно, сохранились.
Больше всех переселению радовалась мадам Сойбельман, и причина радости была самая что ни есть оригинальная:
— Я живу на втором этаже, а этот мерзавец Бузя на первом, точь-в-точь подо мной. Теперь у меня появилась прекрасная возможность ему постоянно мстить – «их как аф им» (я делаю на него)!
И я даже представлял, каким счастьем лучится её лицо, когда она, посидев на унитазе, дёргает цепочку сливного бачка, и нечистоты волнами льются на голову несчастного Бузи.
Иногда наша бывшая соседка сочиняла такие фантастические истории, что ей могли бы позавидовать самые именитые писатели-фантасты.
— Люди, вы читали в газете «Известия» некролог маршала Гречко, который умер от инфаркта? — таинственно начинала мадам Сойбельман. – Лично я им не верю, потому что всё это сплошное враньё! Чтобы такой здоровый человек мог так запросто умереть? «Вус, вэр, вэн?» (о чём вы говорите)? «Мэгот им гекойлэт, мэгот им гекойлэт лэйбедике рэйт» (его зарезали живьём)! Я могу рассказать вам, как всё было на самом деле…
Глаза её сверкали, голос звенел, и она со знанием дела, будто сама уже верила в то, что говорит, продолжала:
— Шло, значит, заседание Политбюро. Выступил товарищ Гречко и сказал:
— Я прошу увеличить пенсии участникам войны, инвалидам труда и вообще всем пенсионерам.
«Дэр гебрутэнэр хазэр Брежнев, мыт ди звэй гройсэ бреймэн от дос дэрэрт, от эр гегибн а виньк, а штрой им ин ойг» (но тут Брежнев, эта запечённая свинья, с двумя широкими бровями, как моргнёт, соломинка ему в глаз)! Через несколько минут в комнату, где проходило Политбюро, заходит лечащий врач товарища Гречко, «лоз эр гелэймт вэрн» (чтоб его парализовало), и говорит, прерывая заседание:
— Андрей Антонович, пройдёмте со мной на медосмотр.
— Но я и все члены военного совета уже проходили медосмотр два дня назад!
— Верно, но тут нужно кое-что уточнить.
Его быстренько уложили в кровать, подключили все приборы, и главный врач приказал:
— Не двигаться, потому что у вас обширный инфаркт!
— Какой инфаркт?! Я здоров, как бык!
— Лежать и не двигаться! – снова приказал врач.
А под утро его зарезали. Срочно вызвали начальника четвёртого управления Кремля и дали подписать ему свидетельство о смерти:
— Подпишите, что он умер от инфаркта.
— Какой инфаркт? Тут же лужа крови.
— Если сейчас же не подпишешь, то будешь лежать в этой луже рядом с ним! – сказали ему…
Мадам Сойбельман трагически вздохнула и продолжала:
— Можете мне поверить, всё это точно так и проходило. Я всегда любовалась этим человеком. Во время военных парадов он так красиво приветствовал войска, что от его голоса дрожала вся Красная площадь… А они пишут, что товарищ Гречко умер от инфаркта… «Алывай», чтобы уже сейчас, заранее напечатали некрологи на всех членов Политбюро по очереди, с фотографиями в чёрных рамочках!
Каждый день мы слышали от неё всё новые и новые подробности из жизни членов правительства, которые она с упоением сочиняла на ходу, не переставая при этом приговаривать:
— Глядите-ка, такие старые и дряхлые люди, а всё ещё живут и даже управляют народом!
К сожалению, ей не довелось дожить до такого момента, чтобы увидеть все их некрологи, как она хотела, в рамочках по очереди…
С того времени прошло немало лет. И вот однажды, когда я возвращался с работы, разразилась сильная гроза. Небо заволокло чёрными тяжёлыми тучами, стал накрапывать дождь. Я бежал по улице и с опаской поглядывал на тёмное небо, по которому то и дело прокатывался оглушительный гром. И вдруг мне показалось, что одна из низко нависших над городом туч, более других освещаемая вспышками молний, своими очертаниями очень напоминает профиль мадам Сойбельман. Значит, она добралась уже и туда, подумал я, чтобы даже оттуда низвергать на наши головы свои причудливые проклятия.
И тут же среди оглушительных раскатов почти ясно послышалось:
— Гляньте-ка, они еще живут!..
В рассказе использован бельцкий идиш
