Памяти ученого, каллиграфа-переписчика свитков Торы и сиониста-отказника Михаэля Ханина
Эту печальную новость мы узнали от нашей коллеги Ирины Крупицкой, которая поделилась комментарием рава Гедалии Спинаделя — в прошлом московского биолога, в Израиле — переводчика и издателя редких книг из серии «Еврейское наследие»:
«Ушел из этого мира Михаэль Ханин — старый друг и потрясающий человек, один из первых «отказников» (добивавшихся выезда в Израиль из Сов. Союза). В прошлом московский ученый-лингвист и социолог. Первый в СССР «софер стам» — специалист по написанию священных текстов (свитков Торы, мезуз и тфилин), учитель многих мастеров-переписчиков. Великий знаток своего уникального дела, он оставил в формате «ютюб» сотни лекций о еврейской каллиграфии — на иврите и русском языке. Рав Михаэль Ханин — благословенна его память — так много сделал для еврейского народа и мог еще сделать…
Сохранилось очень важное, глубокое и информативное интервью Юлию Кошаровскому ушедшего Миши Ханина о его «тшуве» (возвращении к еврейству в 70-80 годы в СССР).
К сожалению, светский интервьюер в некоторых аспектах не смог его понять».
Интервью было опубликовано 5 апреля 2009 г. на сайте kosharovsky.com.
* * *
─ Миша, скажи, пожалуйста, когда ты ощутил себя евреем и начал делать практические шаги в эту сторону?
─ Защитив кандидатскую диссертацию по социологии чтения в 76-м году, я практически подошел к верхней границе моей карьеры. До этого в 70-м году защитил диплом: «Критика гносеологии Ф.Ницше», окончил философский факультет МГУ, и был рекомендован в целевую аспирантуру кафедры Истории зарубежной философии. Отлично сдал экзамены, но не был принят под предлогом беспартийности.
Параллельно с работой социологом я с 1970 по 1977 год работал по субботам и воскресеньям сторожем на московском заводе «Каучук», где познакомился с Мишей Нудлером. Там собралась очень приятная компания из выпускников МГУ. В то время я был уже младшим, а затем старшим научным сотрудником в секторе социологии Библиотеки им. Ленина.
Отслужив год в ВВС на Дальнем Востоке, я вернулся в 1974-м году на обе мои работы и заметил, что Нудлер читает книжки на каком-то непонятном мне языке. Мое знакомство с еврейской культурой было на нулевом уровне, если не сказать на отрицательном: воспитанный антисемитским окружением и ассимилированными родителями я испытывал стыд и чувство неполноценности от своего еврейства. Лишь сегодня, переродившись духовно, я смог осмыслить это стигматическое мироощущение еврея, оторванного от своего народа, остающегося на всю жизнь «гадким утёнком», а в еврейских терминах ─ «пленённым младенцем».
У Миши Нудлера оказался учебник иврита — по-моему, «Элеф милим». «Зачем он тебе?» ─ спрашиваю. Он объяснил, что таким путём можно получить доступ к еврейской культуре. Комплекс еврейской неполноценности предписывал мою пренебрежительную реакцию, но через несколько месяцев, наблюдая его серьезность и последовательность в этом направлении, я заинтересовался, и с середины 76-го года тоже начал учить иврит ─ у Нудлера. Прозанимался с ним примерно восемь месяцев. Его способ обучения ивриту был исключительно традиционным, по советской системе: перевод с языка на язык и обратно. Эффективность такого метода небольшая.
– Как тебе удалось поступить в МГУ?
– Я окончил школу рабочей молодежи с золотой медалью и поступил в МГУ в 1965 году вне конкурса. По хрущевским законам для поступления на гуманитарный факультет требовался двухлетний стаж практической работы. Поэтому, проработав слесарем-инструментальщиком на Харьковском авиационном заводе около полутора лет, я поступил вначале на заочное отделение философского факультета и, продолжая работать, лишь в середине 2-го курса перевелся на дневное и переехал в Москву. В 69-м году женился. Окончил МГУ почти с отличием, получил направление в целевую аспирантуру, сдал на отлично экзамены, и меня… не пропустили. Мне объяснили, что комсомол ─ «непартийная организация». Как я понял, по разнарядке должен был поступить один еврей, на мое место приняли другого…
– Гуманитарные склонности наблюдались у тебя с детства? В те времена электроника была в фаворе.
– Я родился в 1947 году и вырос в ассимилированной еврейской семье. От еврейства оставалось очень мало, но, по настоянию деда и бабушек, мне сделали обрезание – подпольно. Таким же образом родителям ставили хупу… Слово «еврей» было табуировано, произносилось шепотом: папа употреблял вместо него эвфемизм ─ «француз». Но он уже с конца 50-х годов начал слушать радиопередачи «Коль Исраэль» по-русски. Сантименты сионистские у него были.
Родители хотели сделать из меня архитектора. В юности, пытаясь оформить свои эстетические взгляды, я читал художественную литературу и решил стать «человеком мудрым», еще не подозревая, что «мудрость ожесточает, а знание умножает боль». Но родители объясняли, что евреев на философский факультет не принимают, хотя многие философы были евреями. Я возражал: «А чем я хуже Маркса? ─ ведь и он был еврей!». Тогда я ещё не знал, что он был выкрестом и большим антисемитом…
– Ты женился в Москве до того, как перевелся туда?
– Нет, я перевёлся в Москву на стационар в середине 2-го курса, а женился в 1969 году, когда был уже на последнем курсе философского факультета МГУ. Жена моя была тоже из семьи интеллигентов. Ее родители были геологами. Отец — еврей, коммунист и доктор геологии, а мать была русской, христианкой. Как и во многих смешанных семьях, отношения между еврейской и русской роднёй были напряжёнными.
– Мать была верующей?
– Как тебе сказать? Если она хранила в своем чемодане иконки, наверное, она была в какой-то мере верующей. При этом она, естественно, не ходила в церковь, как все советские интеллигенты.
– С этой женой ты разошелся перед отъездом?
– Намного раньше, в 1974 году ─ сразу после демобилизации из армии. Когда партком не пропустил меня в аспирантуру, я пошел по распределению в Министерство культуры, направившее меня на работу в Библиотеку имени Ленина. в отдел социологии, одно из немногих мест, где тогда проводились конкретные социологические исследования.
Руководила этим «Сектором книги и чтения» Валерия Дмитриевна Стельмах, подбиравшая сотрудников по способностям- независимо от их анкетных данных, а посему число евреев заметно превышало «процентную норму». Попав туда к окончанию сбора материалов по проекту «Книга и чтение в жизни небольших городов», я анализировал готовые репрезентативные данные и писал разделы одноименной монографии.
Потом была монография «Книга и чтение в жизни советского села». Это всесоюзное исследование проводилось по всем республикам, результаты опросов обрабатывали в вычислительном центре. За два года у меня собралось достаточно материала для кандидатской диссертации.
Дело в том, что в Советском Союзе книга, пресса и любые печатные источники использовались идеологическим аппаратом для пропаганды. Задача состояла в том, чтобы определить содержание, структуру и функции чтения, когда телевидение уже 10-15 лет как стало доминировать в досуге.
Практически к 73-му году я мог сделать диссертацию, но меня призвали в армию. На Дальнем Востоке у китайской границы я дослужился за год до ефрейтора на складе ВВС. После возвращения из армии в течение года диссертация была готова…
– Ты много читал?
– Достаточно много, правда, выборочно. По каждому предмету капитальных сочинений немного, и надобно читать только их, а всякое другое чтение ─ напрасная трата времени…
– Ты читаешь быстро?
– Количество переходит в качество: занимаясь социологией и психологией чтения, я пытался применять специальные методики, чтобы перейти на хорошие темпы. Но они подходят не для всех книг. Таким способом можно читать только очень плоские и одномерные тексты. Ты не можешь читать так «Хумаш» («Пятикнижие») или даже Хайдеггера.
– Итак, ты встречаешься с Нудлером и начинаешь изучать иврит. Многих начинающих сначала как бы оторопь берет от архаичности языка. А как у тебя это происходило?
– Окончив философский факультет МГУ, изучая научные атеизмы и религии, с еврейской культурой я практически не соприкасался. В 76-м году мне было уже двадцать девять лет. В глубокой юности я пытался читать Библию (точнее, Новый Завет), и связать эти вещи, но они ни в какую систему не укладывались, ведь «первоисточником» этих переводов на русский был греческий текст.
– В соответствии с тем, как нас воспитывали, у тебя не вызывало ощущения, что это сказки?
– У меня было достаточно критическое отношение к марксизму уже с начала учёбы на философском факультете, особенно когда начал читать философскую классику, часть из которой я читал в оригинале, так как знал немецкий. В программе не было «религиоведения», а лишь «научный атеизм», но и в рамках этого предмета марксистскую религию не изучали ─ её считали «наукой».
Ницше я читал и в переводах, и в оригинале. Я позволял себе достаточно большие вольности, потому что философия Ницше по ряду параметров очень похожа на марксистскую своим прагматизмом. Особенно его теория познания. У Энгельса в его «Диалектике природы» есть интересный кусок, где он разрабатывает концепцию финализма, то есть, что история закончится, человечество погибнет. И вот я позволил себе в дипломной работе провести некоторые параллели между марксизмом и ницшеанской гносеологией. Скажем, практика – критерий истины и у Ницше: познание и язык работают как орудия власти и формируют структуру мышления. Его критика христианства даже радикальнее, хотя он вовсе не был антисемитом, как Маркс. Я немножко интересовался и диссидентской литературой. Сейчас об этом смешно вспоминать. Не будь я евреем, спокойно поступил бы в целевую аспирантуру, защитился бы.
Был еще один человек, который повлиял на мой интерес к сионизму. Это Лева (Арье) Финкельберг. Он был филологом-античником, учеником А.Ф.Лосева. Он приехал в Израиль где-то в 75-м или в 76-м году. Лева очень интересный человек, он был убежденным сионистом, хотя не был галахическим евреем. Он гордо записался евреем ─ по отцу, женился на еврейке, и его потомки снова евреи.
– Каждая профессия накладывает свой отпечаток на склад личности. У меня, например, было ощущение, что марксизм – это не наука, а скорее политика.
– На твой вопрос ответ простой. Наука имеет много «гитик». Суть в том, что большевистская советская идеология, включая философию, – это, несомненно, не наука, а религия. Место религии должно быть заполнено некоторой другой системой, которая бы функционировала как религия. Теперь и ежу понятно, что Мавзолей Ленина – это «египетская пирамида». Сегодня культурологи очень красиво анализируют прагматику, семантику и семиотику всех этих знаков. На красном флаге у фашистов была свастика в белом круге – символ благоденствия, буддийский знак, а у советских было примерно то же самое, только серп и молот. Пакт Молотова с Риббентропом неслучаен — у них были очень близкие воззрения. Дело в том, что еврейская система в это никак не вписывалась.
– А как ты определяешь роль религии в обществе?
– Мы уйдем от темы, но одной фразой ─ безрелигиозных обществ и ни во что (ни в кого) неверующих людей не существует! У каждого человека, когда он находится в критической ситуации, есть некоторые высшие ценности. Даже самый последний атеист, если его хорошо потрясти, верит в себя, в свою недоказанную теорию, дырку от бублика, в ноль, у него есть что-то святое. Поэтому и в советской стране создавалась светская религия никак не меньше, чем после французской революции ─ со своими идолами и героями, алтарем и пантеоном, иконостасом (Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин и т.д.) и жертвенниками.
– Мне хочется понять твой взгляд на роль в обществе религии вообще.
– Давай определим, что такое религия. Это слово означает по латыни восстановление связи, как сказал ты сам: «мы снова евреи». Вера и религия это не одно и то же. «Одни пытаются понять то, во что они верят, а другие поверить в то, что понимают». Религия – это внешняя оболочка, способ оформления человеческой веры, а вера существует, потому что человек не может мыслить, не веря. Наука, как показал Карл Поппер, это то, что можно доказать и опровергнуть. Поэтому все «вещи», которым люди присваивают «имена», основаны на каких-то постулатах, принимаемых на веру. Когда пытаются религию как бы не различать с верой, то допускают ошибку, потому что люди все верующие.
– Ты начинаешь изучать иврит у Миши Нудлера…
– Основная дилемма возникла, когда Миша дал мне понять, что есть возможность «подать (на выезд из СССР) и уехать». Я это тоже понимал, но в моем случае это было подобно самоубийству.
Дойдя до пика своей карьеры и став старшим научным сотрудником, я имел зарплату 250 рублей в месяц, два с половиной месяца отпуска, что по советским масштабам было неплохо, а «от хлеба крошек не ищут»…
И тут у меня возникли две проблемы. Первая заключалась в том, что вся гуманитарная карьера, которую я сделал в свои 29 лет, не подготовила меня к жизни в Израиле. Что все придется начать сначала, что я никогда не выйду на такой уровень иврита, который позволит мне заниматься социологией и философией. Поэтому я готов был пожертвовать свой карьерой, начать новую жизнь, и пусть следующее поколение воспользуется этим, а мы будем для него как бы «удобрением».
Вторая проблема была в том, что даже если начинать все с нуля, нужен хотя бы средний уровень владения языком. Способ преподавания Нудлера наталкивался на серьезное противоречие и не подходил для решения моих личных проблем. И Миша с удовольствием отдал меня в ученики Саше Остронову. Почти год, с середины 77-го до начала 78-го, я проучился у него. Вот тут началось самое интересное. Он преподавал «иврит на иврите» методом «погружения» и вводил лексику по принципу толкового словаря.
Через 2-3 месяца у меня не только «развязался язык», но я начал мыслить на иврите. Лева Гудков, один из моих бывших коллег, говорил, что в принципе человек в моем возрасте не может переродиться, органически влившись в иную культуру. Теперь мы знаем, что это возможно.
Проблема усвоения и овладения языком решается вживанием и активным усвоением четырёх навыков по возрастающей сложности: восприятие на слух и понимание устной речи, разговор, чтение и письмо. Это не просто язык, а образ жизни, способ мышления. Не переводить с русского на иврит и обратно, а жить в рамках этого языка. И это единственно правильная методика, в которую я верю по сегодняшний день. Это работает очень эффективно. А если ты начинаешь узнавать еврейскую традицию, даже не занимаясь компаративной лингвистикой, ощущаешь разницу между ивритом, которому больше трех с половиной тысяч лет и который уже функционировал как язык, и другими языками.
Действительно есть пласты языка, которые смешно сравнивать с русским и немецким. В русском языке русских слов около 15%. В английском возможно больше процент древнеанглийских слов, но тоже очень мало. Иврит ─ язык совершенно другого порядка. И вот Саша Остронов, с его гениальностью и пиететом к еврейской традиции, причем он не вел образ жизни ортодоксального еврея, почувствовал это. Его интуиция позволила ему эти вещи уловить. Я услышал от него за год не более 12-ти русских слов и примерно через 6-8 месяцев уже достаточно свободно говорил. Начал ходить на твой «дибур», а в дополнение к этому заниматься Хумашем, ТАНАХом. Древние пласты исключительно важны для усвоения иврита как базового языка.
Дело в том, что иврит, на котором мы говорим сейчас, ─ это профанированный праязык, посредством и с помощью алфавита которого сотворен мир, это язык совершенно необычный в рамках других языков. Тебе, конечно, известно, что он является основой всех алфавитов. Его система двух или трехбуквенных корней совершенно не похожа ни на какой другой язык. Тут имеют смысл и значение не только слова, корни, но и буквы. Моя задача была перейти на иврит как на основной язык. И без лексики ТАНАХа я никогда бы не смог это сделать..
– Ты параллельно занимался у Эссаса?
– Я начал заниматься у Эссаса, на его семинарах, а он направил меня сначала к Мише Шнейдеру на занятия Пятикнижием, потом к Володе Шахновскому на «Хумаш с Раши», а затем несколько лет я ходил к Ури Камышову на Талмуд.
– К ТАНАХу у тебя вначале был научный интерес? То есть тебе захотелось обратиться к первоисточнику, чтобы узнать, каковы истоки еврейства, или в этом уже был элемент веры, попытка осознать иудаизм?
— Вопрос твой, во-первых, как альтернативный, на мой взгляд, поставлен неправильно. Я вообще не вижу никакого противоречия между верой и наукой. Во-вторых, ты спрашиваешь, как я отношусь к ТАНАХу. Чтобы к этим священным пророческим книгам как-то относиться, нужно научиться их правильно читать и адекватно понимать ─ как обращенное лично к нам тысячелетнее наследие нашего народа. И необходимо также прочувствовать на собственной шкуре, как это на нас работает.
В критические моменты, на перевале между жизнью и смертью, или сидя в тюрьме, еврей может, читая псалмы Давида с хорошими комментариями, например, понять этот текст как следует. И тогда он способен решить, как «относиться» к ним: «научно» или как к «предмету веры»…
– Но тебя это не сильно затронуло, ведь для «евреев в законе» это не «преданья старины глубокой», а образ повседневной жизни. Чтобы открыть для себя иудаизм, с ним надо непосредственно столкнуться и выйти в другое измерение. А для этого необходимо научиться читать Гемару на арамейском языке в оригинале, а не по параллельным русским текстам, заглядывая вправо-влево, как в древнегреческом письме бустрофедон. И логика там не греческая, а еврейская!
— Аристотелевская логика применительно к ТАНАХу выглядит смешно: это совершенно другие пласты и структуры мышления. Тридцать три года назад я должен был потратить пять-семь лет для того, чтобы с этим огромным пластом культуры познакомиться.
… Начав с этим разбираться, я понял, что нас «обокрали»! Моя собственная библиотека, которую пришлось продать «с молотка» в месяц отъезда, насчитывала свыше 4-5 тысяч. Но от меня всю жизнь скрывали эту «Еврейскую Галактику» и учили совсем не тому. А ведь это — основа мировой общечеловеческой и, конечно, европейской культуры!
Я ощутил себя «пленённым младенцем» ─ Маугли, выросшим в советских джунглях, вынужденным в 30 лет начать все с нуля, проходить ликбез! А мог с детства, как мой папа, ходить в хедер, где научили бы эти книги читать. Но меня обокрали, лишив связи с моим народом и его древней культурой, духовно обезглавили. В еврейской истории было два типа антисемитизма: 1) по типу Пурима ─ попытки уничтожить евреев физически, как в фашистской Германии, ─ и 2) по модели Хануки, когда ликвидировали духовно, как в Советском Союзе…
Были времена, когда евреи не предавали веру отцов даже под угрозой смерти — и это тысячи лет хранило наш народ. А те, кто из корыстных побуждений, и тем более добровольно, приняли другую религию — история стёрла их имена из нашей Книги.
– Но тяжкий путь познания ─ это не предательство.
– Однако мы не выбираем родителей, пытаясь «симулировать» нашу свободу. У евреев нет «запрета запрещать», как и «обязанности быть свободными» ─ то есть фраерами! Жизнь – это «эксперимент познающего». Можно экспериментировать над собой, но не над ближними, сохраняя за ними право выбора и автономию. Вернёмся же к нашим маранам!
– Ты активно занимаешься у Саши Остронова и параллельно другими вещами. Твой мир начинает наполняться этими вещами. Каков следующий этап?
─ Самый лучший способ чему-то научиться ─ это начать обучать. К началу 79-го года, когда я вышел на другой уровень, передо мной встала дилемма: либо ещё более совершенствовать разговорный иврит и после отъезда Остронова продолжать учиться у тебя, либо начать преподавать. Миша Нудлер, например, преподавал язык, не умея свободно говорить. Наверное, он был прав. И Саша Остронов, уезжая в Израиль, посоветовал мне совмещать обе опции. Потом, когда мне выпала честь обучать разговорному ивриту Йосефа Бегуна после первой его отсидки, я понял, что это правильно.
С 79-го года я начал преподавать иврит, оставаясь еще в течение двух лет старшим научным сотрудником в Библиотеке имени Ленина…
Разумеется, когда я стал ходить в синагогу более или менее регулярно, учить Тору, обучать ивриту…, на меня завели соответствующее дело. Но я нашел неплохой ответ, объяснив, что «как социолог интересуюсь еврейской культурой, изучаю язык и еврейскую традицию». Меня вызвала на ковер начальница В.Д.Стельмах, с которой предварительно побеседовали сотрудники КГБ, и сказала, что в секторе 70% евреев и что из-за меня их могут разогнать. Моя версия, конечно, её не убедила, но она согласилась меня терпеть и не увольнять взамен на обещание пока никуда не уезжать, не подавать документы, а в случае изменения моих планов с отъездом сменить перед подачей место работы. Она поверила, что я ее не подведу и не подставлю коллег-евреев, и мы заключили такую сделку. Своё обещание я выполнил…
Как старший научный сотрудник, вполне лояльный к властям, я ничего некорректного не делал, кроме того, что учил иврит, традицию, начал изучать Талмуд. Объяснял, что мой интерес носит научный, «социологический» характер. Около двух лет я не мог подать на выезд ─ вызовы по почте «не доходили». Думаю, это было инспирировано КГБ. Самое смешное состояло в том, что, оставаясь привилегированным научным идеологическим работником, я участвовал в обоих коктебельских слетах учителей иврита во время моего высокооплачиваемого двухмесячного отпуска…
У меня подход деятельный, методологический ─ в язык необходимо вживаться. Во-первых, надо закрыть пути отступления ─ запретить пользоваться другим языком, а все объяснения и новую лексику вводить по принципу «толкового словаря».
Во-вторых – большое место уделять еврейской традиции, потому что современный иврит, возрождённый почти сто лет назад, вырос в лингвистическом плане из её корней. За три с половиной тысячелетия до Юнга евреи были хорошо знакомы с архетипом дерева (см. на менору). Тора уподобила дереву и человека. А если эти корни оборвать, дерево засохнет, и ничего, кроме «опилок» типа «сабаба», «хай!», «бай», не останется. И те, кто от этой еврейской культурной традиции себя отделяют, не могут долго провисеть в нашем воздухе на отрубленной ветке. Поэтому диалоги на примитивном разговорном иврите необходимо при первой же возможности дополнять текстами из ТАНАХа… Этот подход и привёл ко мне таких известных учеников, как Йосеф Бегун, Боря Берман, а потом Феликс Кочубиевский, Иосиф Глузман и многих других. За семь лет я обучил ивриту около сотни учеников.
… В Израиле, увы, иврит в последние годы заметно деградирует, и подавляющая часть населения всю жизнь ограничивается весьма примитивной и ограниченной лексикой, чему есть немало причин. Борьба за выживание в галуте всегда выводила евреев на вершины интеллектуальной элиты. Собравшись вместе со всех концов, они, к сожалению, заметно подурнели, превратившись в «ам гаарец». Очень немногие владеют ивритом на уровне, позволяющем свободно функционировать в широком спектре различных пластов языка. Большинство израильского населения не может читать классические еврейские тексты.
– Все читают, этому в школе учат.
– Юлик, это отнюдь не так.
– Вот сейчас будет Седер Песах. 80% израильского населения читают Агаду.
– Я сейчас приведу тебе классический пример. Вот ты вынимаешь из кармана новый шекель ─ «шекель хадаш», на обратной стороне которого рядом с гербом изображён древний символ нашего народа, незнакомый большинству израильтян, и написаны три древнееврейские буквы. 99, 99 % израильского населения настолько неграмотны, что не могут прочитать эти буквы и сказать, что там написано. Они думают, что там написано «шекель». Мы живем в стране дураков, настолько утративших самоуважение, что им важнее не спутать марку мобильника или автомобиля. А ведь высшая ценность на Востоке – это «кавод», честь. Здесь написано «юд, хей и далет». Видишь, насколько твоя модель неточна. Это значит, что большинство говорящих на этом «современном» языке, классический читать текст не могут.
– Это специфические области, требующие специальных познаний и специального образования. А я говорю о том, что еврейский ребенок в состоянии открыть текст, написанный три с половиной тысячи лет назад, прочитать его и понять, что там написано.
– Если он проучился несколько лет в хедере или хотя бы в государственной религиозной школе, то не будет читать этот текст как баран Библию, но сумеет понять хотя бы «пшат» ─ буквальный смысл. Но ведь есть ещё минимум три уровня глубины, требующих пройти еврейский ликбез. У советских евреев была ампутирована «голова» ─ нас отсекли от нашей культурной традиции, обрезали нам язык. Большевики даже не сожгли, а просто убрали книги. Библиотека имени Ленина построила в Химках депозитарий для книг. В огромном многоэтажном здании похоронили миллионы малоспрашиваемых книг, среди которых литература на идише и иврите намного превысила русскоязычную. Шокировал факт, обнаруженный мною лишь в тридцатилетнем возрасте: по числу названий еврейских книг в Российской Империи издавалось больше, чем русских в Советском Союзе. Вот и решай, кого называть самым читающим в мире народом ─ Народом Книги?
– Давай попытаемся поглубже проникнуть в элементы религиозного образования в твоем преподавании иврита.
– Религия – слово латинское. «Ре» – это повторение, восстановление, а «лигия или лига» – это связь, единство. Кризис мотивации, о котором ты говоришь в конце последнего тома твоей книги… связан с мотивами «выезда» или, я бы сказал «въезда», потому что многие люди ехали «от». У них была отрицательная мотивация. В этом смысле, взвесив свою ситуацию и свои критерии, я пришел к выводу, что ехать «от» не имеет смысла. А если стоит ехать и начинать свою жизнь заново, то лишь с положительной мотивацией. Вот это я искал.
Страшный разрыв в цепочке еврейских поколений, которого добились за несколько десятков лет правления большевики, должен быть преодолен, спаян заново. Из трех с половиной тысяч лет нашей истории были вычеркнуты, вырваны два поколения. И это привело к духовному уничтожению евреев.
Большевики в начале 20-х годов еврейскими руками с помощью Евсекции уничтожили не только религиозные институты, но и средство их восстановления – язык… Для чего это было сделано? Чтобы евреи не могли вернуться — через язык — к своим истокам и, как ты пишешь, стать СНОВА ЕВРЕЯМИ…
Еврейская система образования – самая древняя в мире. Мальчиков и взрослое население обучали не только читать и писать. Грамотность была почти поголовной у евреев-мужчин, а для женщин были специальные издания на идише, включавшие комментарий на недельную главу ТОРЫ (Цэна уРэена), но это был другой идиш, до советской орфографической АНТИИВРИТСКОЙ реформы…
─ Сколько лет ты преподавал?
Я обучал ивриту семь лет и в отказе был практически семь лет, включая два года, когда КГБ лишало меня технической возможности подачи, изымая присылаемые мне троюродной сестрой из Израиля вызовы. Подал я в самом начале 81-го года и в 85-м выехал. А преподавал с конца 78-го года и в 79-м – 80-м – это уже были продвинутые группы после двух семинаров в Коктебеле. Уроки проходили на квартирах учеников: у Д. Квартина, Б. Гиниса и др. А после подачи ─ и у меня дома. Работая в Библиотеке имени Ленина, я не мог позволить себе преподавать дома иначе, как маленьким группам по два-три человека. Ты прекрасно знаешь, что визиты с понятыми могли усугубить мою ситуацию, а я обещал своей завсектором социологии не лезть на рожон…
Проблема была в том, чтоб эти, вырванные из еврейской жизни коммунистами и обезглавленные два поколения вернуть… и восстановить разрушенные общины со всеми традиционными еврейскими социальными институтами. А без раввина, хазана, шойхета (резника), моэля (специалиста по обрезанию), меламеда (школьного учителя) и сойфера (переписчика священных текстов) еврейская община не может существовать.
Все эти «отправления религиозных культов» вне синагоги являлись уголовным преступлением. Поэтому такие люди, как реб Мотл Лившиц, отсидевший восемь лет в сталинских лагерях, как Авром Миллер, сидевший чуть меньше, и другие немногие старики рисковали, пытаясь восполнить эту разорванную цепь поколений и обучая нас.
Смешанные браки дошли в конце 80-х годов до трех четвертей. Существовала проблемы сделать хупу. Никто не ставил хупу в синагоге у Шаевича ─ делали в подполье, как это делал, например, Юлик Эдельштейн у Миши Гринберга. Я делал хупу в квартире у Илюши Когана. Подпольно обрезали не только младенцев, но и взрослых людей… В течение нескольких лет я не только устраивал Седер Песах для своих учеников, но приглашал десятки людей, насколько позволяла квартира. Нужно было сохранить «догорающую свечу».
Пройдя «еврейский ликбез» к концу 70-х, оказавшись в отказе и «переквалифицировавшись» из социолога в художника-оформителя, я открыл для себя алфавит – тот самый, который предшествовал творению, ─ «ктав ашури» ─ сакральный алфавит, которым пишутся сифрей Тора, тфилин и мезузы, от которого происходят практически все известные нам алфавитные системы письма.
Этими буквами, в соответствии с еврейской традицией, Б-г сотворил и постоянно воссоздаёт мир. Они являются основой мироздания, как атомы и элементарные частицы. Начиная с Сефер Ецера, почти половина кабалистических текстов занимаются этой еврейской грамматологией. Мне предложили учиться самой древней еврейской профессии сойфера или «софер стам» («стам» – аббревиатура от «сефер тфилин у мезузот»). Первым сойфером, как известно, был Моше Рабейну.
Этой профессии я начал обучаться в 81-82-м годах у двух стариков — последних сойферов — ребе Шолома Крименца и Велва Шахновецкого. Позднее ко мне присоединились мой ученик Саша Барк и Марк Лисневский. Шолом обучал нас тайно у себя дома и иногда в своей комнате в синагоге.
С начала 80-х годов еврейская община Англии и «Агудат Исраэль» США регулярно присылали в Москву и Ленинград раввинов и профессиональных «шлихим» – религиозных посланников, обучавших «баалей-тшува» специальностям шойхета и сойфера. В рамках этих программ в 83-84-м годах к нам несколько раз приезжали сойферы и обучали нас почти круглосуточно. Реб Шолом Крименец предложил мне в 1983 году писать геты в синагоге. Гет – это разводное письмо — единственный способ развестись по Галахе для тех, у кого была Хупа и Кдушин…
─ Ты имеешь право писать мезузы?
─ Да. Проучившись свыше двух с половиной лет, успешно сдав экзамены специально приехавшему в Москву председателю раввинского суда Балтимора раву Моше Хайнеману, я получил в начале 84-го года свою первую смиху (разрешение) сойфера и «бааль магия». Уровень «бааль магия» позволяет не только писать мезузы, тфилин, свитки ТАНАХа, но проверять и исправлять их.
Оказавшись за полтора года до выезда последним в СССР дипломированным сойфером, я не мог позволить себе «роскоши» писать мезузы, ибо вынужден был, кроме написания гетов, заниматься, в основном, проверкой и исправлением тфилин, мезузот и свитков Торы.
Уже через несколько месяцев по приезде в Иерусалим я предпочёл новую специальность сойфера старой — социолога. Получив соответствующие местные "смихи", подтвердившие мой профессиональный уровень, прошёл здесь дополнительную практику и, продолжая повышать квалификацию, занимаюсь этой специальностью свыше 25 лет. Уже более 20 лет преподаю эту профессию и обучил ей около двухсот сойферов, которые получили смихи.
─ А если спросить тебя, как ты себя идентифицируешь, сможешь определиться?
─ Не могу принять определения Лёвы Городецкого «еврей — тот, кто считает себя евреем», ведь если ты осознаешь себя китайцем, у тебя от этого не изменится цвет кожи и разрез глаз. Пользуясь выражением Л.Кациса, могу назвать себя «евреем в законе» ─ то есть соблюдающим по мере сил Тору и мицвот. Я никогда не занимал крайнюю позицию и не получил традицию от моих предков…Поэтому, когда я писал себе тфилин, я написал его по традиции «бейт Йосеф». Это кошерно для всех евреев.
─ То есть ты не нашел себе партии или религиозного дома?
─ Меня ведь и в аспирантуру МГУ не приняли из-за беспартийности, таким я и остался!
─ Ты сам по себе. Ты считаешь себя религиозным евреем, и этого достаточно?
─ Вот Моше Рабейну к какой партии относился? А мою религиозную традицию коммунисты прервали. Она не была передана мне ни отцом, ни дедом…
─ Почему с твоей точки зрения так важна форма букв? Важна информация, которая есть в букве, а в какой форме она написана, какая разница.
─ Отвечу популярно. Именно в форме сакральных букв, их элементах, пропорциях и даже в венчиках скрыта огромная многослойная информация, ничуть не меньше, чем в ДНК. Мир состоит из тех элементарных частиц, которые закодированы в Торе посредством 27 букв алфавита, у каждой из которых свое числовое значение от единицы до тысячи. В последней нашей беседе я ссылался на «Сефер Ецира» (Книга Творения, ивр.). Это самый древний каббалистический источник, который в основном обсуждает именно этот вопрос: из чего и как устроен мир. Все буквы можно свести к трем – заин, йуд и вав. Из них можно, как в детском конструкторе, сложить все буквы алфавита. Кроме того, каждая из этих трех букв сводится к двум знакам – это точка и линия. Это комментарий РАМХАЛя, то есть рава Моше Хаима Луцато на первую мишну Сефер Ецира. Вот тебе источник, а кто захочет дальше, «це улмад» («пусть идет и учится», ивр.)…
Самыми страшными антисемитами были либо сами евреи, либо их ближайшие родственники (потомки Амалека), потому что «предают только свои». Это началось с золотого тельца и продолжалось в каждом поколении. А через два-три поколения смешанных браков окажется, что МЫ уже СНОВА НЕ ЕВРЕИ…
─ Последний вопрос. Как ты видишь, с философской точки зрения, дальнейшее развитие событий в отношении Торы, религиозной веры у евреев вообще в мире?
─ Единственное, что сохранило евреев в мире в течение трех с половиной тысяч лет, – это Тора. Без нее нам нет места не только в этих палестинах, но и на всем глобусе…
