Израильские встречи с Михаилом Жванецким
Продолжаем публикацию серии интервью Полины КАПШЕЕВОЙ (она же ведущая радио РЭКА Лиора Ган) из ее знаменитого цикла "Обнаженная натура". Почитайте, как она в свое время "обнажала натуру" Михаила Жванецкого
Автору не раз доводилось встречаться с классиком. Увы, больше встреч с ним уже не будет: 6 ноября 2020 года сердце Михаила Михайловича (в юные годы — Маньевича) Жванецкого остановилось. Но остались записи разговоров с ним.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
ВОНЮЧАЯ НАТУРА ХУДОЖНИКА
С Михал Михалычем мы впервые беседовали в апреле 1995-го. Сначала он был раздосадован вторжением назойливого интервьюера в его досуг, затем мы помирились, поругались, вновь помирились… Прошло ровно четыре года — и передо мной совсем другой Жванецкий. Спокойный, умиротворенный, доброжелательный, помолодевший и даже, не побоюсь этого слова, куртуазный.
— Мне тоже кажется, что за эти четыре года я стал лучше. Говорю почти серьезно: скромность надоела, люди начали о самих себе положительно отзываться. Я стал себя лучше чувствовать, тверже стоять на ногах, у меня появилось много импровизации. Концерты публика принимает хорошо — прогресс во всем.
— Жванецкий стал менее весел, более публицистичен — или мне показалось?
— Думаю, показалось. Новая программа, которую я привез в Израиль, — совершенно свободная импровизация. В ней много разговоров о всяких человеческих вещах: о любви, о семье, обо всем том, что я прошел, а остальные начинают проходить. Не хочу сказать, что возвращаюсь с ярмарки, еще сижу на ней, остальные туда идут — и я уже могу им что-то рассказать.
— Веселое или грустное?
— Вслух произношу только юмор — всю грусть оставляю на бумаге. Грусть пишу «в стол». Как раньше писал «в стол» то, что было запрещено властями, сейчас пишу то, что запрещено публикой. Я существую от запрета до запрета. От запрета до заката, от заката до запрета… Спрашиваю публику: «Дать вам погрустить?» Публика отвечает: «Не давайте!» «Дать вам подумать о чем-нибудь?» «Не давайте!» Но я, тем не менее, пытаюсь дать подумать и не давать грустить — такая сегодня ситуация.
— Над чем сегодня полезно дать подумать публике?
— Над тем, кого мы выбираем. Во всех странах мы всегда выбираем не тех, кого бы потом с удовольствием слушали, смотрели и учились бы у кого. У меня нет ощущения, что мы бы выбрали Сахарова. В России ли, в Израиле — не имеет значения. Мы знаем: он — святой человек, однако не выбрали бы. Да и не было бы у него денег на всю эту предвыборную кампанию, он бы не мог так нагло обещать хорошую жизнь, как обещают наши кандидаты, — поэтому мы, как правило, выбираем не тех. Я не знаю, как в семейной жизни, — может быть, там мы выбираем удачнее? Но я что-то не слышал много хороших примеров… Короче говоря, мы выбираем тех, кто нам что-то обещает. Интеллигентный человек ничего не обещает — вот мы его и не выбираем. Это — общие проблемы для наших стран.
— К вопросу о семейном выборе. В прошлую нашу встречу вы сказали: «Я никогда не был женат — и сейчас не женат»…
— Видите, как все изменилось… Как хорошо, что мы встречаемся раз в четыре года: ежегодные изменения казались бы микроскопическими… У меня жена Наташа. Красивая, высокая — все, как я предполагал. И умная, как я хотел.
— И тихая? Помнится, вы мечтали именно о такой?
— Тихая… Правда иногда, раз в два месяца, возникает скандальная ситуация, но, такая периодичность меня, все-таки, устраивает. Скандалы обоюдные: то я вспылю-уйду и потом начинается крик, то она вспылит-уйдет и потом начинается крик. Довольно нормальная семейная ситуация. Как мне кажется, жена не совсем внимательно относится к моему творчеству. То, что я пишу, должно непрерывно приводить ее в восторг, — иначе для чего жена? Но вот тут у нее — провалы. То она невнимательно слушала, то не пошла на концерт — в общем, нет восторга с утра и до вечера. Это, конечно, вызывает большое мое недовольство и легкие скандалы. Часто произношу прославленную мужскую фразу: «Здесь меня не понимают!» Зато — совершенно симпатичный Митька трех с половиной лет.
— Хоть он-то вас понимает?
— Он, к сожалению, пока еще тоже не испытывает восторга от того, что я пишу.
— Какие у вас серьезные проблемы в семейной жизни!..
— Вы правы, проблемы огромные… Как я могу описать собственного сына? Когда его подбрасываю, он предупреждает: «Осторожнее — это тебе не игрушка». Я тих, строг, не пристаю, поэтому он льнет ко мне. Не сюсюкаю. Он говорит не «раки», а «яки»; говорит: «Я тебе запещаю!» — то есть, этот клоп мне что-то запрещает. И вдруг неожиданно просит: «Угости меня, пожалуйста». Я не очень много внимания ему уделяю: проявляется вонючая натура художника, занятого собственной вонючей натурой. Глобальные проблемы просто сжигают: где удачно написал, где — неудачно. И — эта отцовская поза у телевизора, когда он хочет смотреть мультфильм, а я хочу смотреть то, что я хочу смотреть. Такие постоянные разногласия вызывают мою некоторую строгость. Но если я его несколько дней не вижу… Он внешне, слава Богу, больше похож на Наташу, но внутри, по-моему, есть в нем что-то мое. Как и я, обожает вареную колбасу баз жира.
— «Докторскую»?
— Да, а когда-то она называлась «микояновская» — вы не помните… Меня раздражает, что Митька всем подряд говорит: «Я тебя люблю». Думал, что — только мне. Нет, поймал его на объяснении в любви какой-то тетке, которая приходит, и моей сестре двоюродной… Постоянно хочется его потискать. Но вижу, что ему это не очень приятно, отпускаю — как ребенку понять, что я испытываю удовольствие от того, от чего он сам удовольствия не испытывает? Он не может понять, да и не должен понимать. А потискать хочется — такой чудный… Вот, я вам все честно рассказал.
— Да вы вообще, похоже, честны. Четыре года назад твердо пообещали мне не лезть в политику…
— И не полез.
— Хотя, разумеется, интересуетесь.
— Я голосовал за Ельцина и довольно долгое время был его поклонником, а сейчас перестал: уже тяжело. Их, видимо, одинаково лечат в этой Кремлевской больнице: он начал так же разговаривать… Думаю, что столь частая смена правительства невозможна, но сам Степашин представляется мне демократичнее Примакова. Кстати, не помните настоящую, очень сложную, фамилию Примакова?
— Киршенблат, кажется.
— Киршенблат — арабист… Россия полна евреев-арабистов. Я, как еврей, не могу простить Примакову, что он — поклонник Саддама Хусейна. Он, конечно, ввел какое-то спокойствие в стране, но это — снотворное спокойствие, перед операцией. Неинтересно. А сейчас, может быть, в правительство опять придет демократическая волна. Жить с этими реформаторами, все-таки, лучше. Правда, они не могут понятно объяснить людям, чего хотят, они, может быть, даже сами не знают. Впрочем, знают: они, как и все мы, хотят сделать такую жизнь, как в Америке. А вот разговаривать с людьми не умеют. Народ ощущает своих только среди коммунистов. Это — жлобы, громадные рожи, маленькие глазки, идеи нет. Что такое консерватор? Тот, у которого нет идеи. Что такое реакционер? Тот, у которого нет идеи, но он от этого еще свирепеет. А эти ребята — с идеями, но не могут объяснить… «Давай, братья, Порт-Артур наш!» Как будто от количества жилплощади улучшится жизнь. Севастополь наш, Кенигсберг — а жратвы-то нет. Вот когда наши люди поймут, почему на песке Израиля не голодают, а на черноземе голодают, — станет легче жить… Сижу я в гостинице в Нетании, вижу из окна чисто одесский пляж, слышу крики — и возникает у меня ощущение Одессы довоенного времени, которое в самой Одессе уже давно не возникает. Там — ощущение послевоенного времени, а в Израиле — именно довоенного… С налета я бы так сказал: если Соединенные Штаты — физически развитая страна, то Израиль — умственно полноценная, хоть физически и не совсем здоровая. Россию же могу сравнить с больной, абсолютно разбитой женщиной. Но жить я должен именно там. Для того чтобы свистнуть вам, когда время придет: «Ребята, возвращайтесь!» Но пока я не свищу, пока я говорю: «нет».
— Странная постановка вопроса — чего ради нам возвращаться?
— Так я же говорю: когда я свистну. Я — тот рак, который когда-нибудь свистнет. Но пока не свищу, а просто объясняю вам свое присутствие там.
— «Вчера были раки, но — по три». И все свистели. Оправдываетесь, что ли?
— Нет, не оправдываюсь… Хотя, может быть, вы и правы… В Америку я бы точно не поехал. Все равно, как встречается хилый такой червяк с культуристом — оба смотрят друг на друга с превосходством. Поэтому у меня с Америкой не очень складываются отношения, а вот Израиль — это дружеское что-то, свое, родное; море, солнце… Может быть, может быть — посмотрим.
— Сплошная неопределенность… Я, например, так и не поняла: кого вы советуете выбирать россиянам?
— Меня. Неглупый, спокойный, интеллигентный, сравнительно порядочный человек, который требует только, чтоб хвалили иногда. И — внимательно относились к тому, что он пишет: чтобы не пропускали слова.
— Культ личности мы уже проходили.
— Вы же сами создавали культ личности. А я приду со своим — его надо только поддержать. Я все уже заготовил… Вот я вам сказал, что в политику не иду, и слукавил: веду работу на концертах — там тоже собирается довольно много народу. Правда, объясняя, почему не нужно голодать, я беру за это деньги. Политик же работает как бы бесплатно, но потом он все возмещает. Все бесплатные митинги превращаются в последующие очень платные сидения в кабинетах.
— У вас среди политиков имеется серьезный конкурент.
— Жириновский? Он мне глубоко неприятен — даже тем, что за короткое время шестнадцать раз поменял свои взгляды. Был антисемитом, потом заявил, что евреи — очень умные люди, скоро, видимо, признается в папином еврействе. Вдруг стал яростным противником коммунистов — причем, крикливым, с кулаками, с нападением на толпу демонстрантов, с физической расправой… Это все у него нервное.
— Говорят, ему тексты Жванецкий пишет.
— Нет, я не опускался до подобного умственного уровня — мои тексты, все-таки, чуть литературнее. Жириновский, кстати, иногда бывает очень остроумен. После всех этих фотографий заявил Скуратову: «Вы теперь не генеральный прокурор, а просто Юра». Раньше Жириновский был специалистом только по национальному вопросу, а сейчас уже — и по сексу. Книжку выпустил, учит молодежь, как сексуально правильно, как неправильно — видимо, он знает. Когда где-то встречаемся, неизменно зовет в свою партию. Разговор очень простой: отпуск такой-то, оклад такой-то, машина — круглосуточно, и ни хрена не надо делать. Почему не пойти? Только потому, что стыдно? Ай-ай-ай — так мы преодолеем стыд!
— Колеблетесь все-таки?
— Я — из японской породы: мы, японцы, не можем в лицо говорить «нет». «Хорошо, я подумаю», — и, пятясь-пятясь-пятясь, спиной-спиной-спиной, с курткой в руках, стараюсь слинять, оставив его одного. А дальше я, как всякий интеллигентный человек, рассказываю: «Ты представляешь, что он мне предложил!» Это все уже происходит на улице.
— Недавно видела вас по телевизору в обществе Пугачевой и ее окружения. Вам с ними комфортно?
— Нет, и совсем нечасто я там бываю. Пугачеву я очень люблю, ценю ее ум, ее большой талант, мы всегда оказываем друг другу знаки внимания, но вот окружение ее перевариваю плохо. Она сама — женщина моего круга, а они — нет. Я несколько раз там стоял, подперев колонну, и глядел на эту тусовку, но, конечно, эта компания — не моя.
— Расскажите о своей.
— У меня компания другая. Справляли недавно мой день рождения — даже уже не называю цифру, хотя все могут догадаться. Там были Андрей Битов, Белла Ахмадулина, Сергей Соловьев, Юрий Давыдов, Алла Борисовна, наша «разговорная» компашка — Шифрин, Арлазаров, Рома Карцев. И — портовики, взявшие, кстати, на себя расходы. Вот эта компания моя… Портовики с моряками подарили маленького, очень какого-то драгоценного рака с камнями и подписью: «Эти раки — по три». Мы специально не снимали на пленку — было легко, свободно. Башмет играл на чем попало, Арканов пел куплеты, Белла говорила о том, что у нее нет чувства юмора — все так хохотали! Хорошо мы провели время — разошлись часов в пять. Календари мне ребята подарили, где все начинается с шестого марта — моего дня рождения.
— Михал Михалыч, вам хорошо?
— Да, мне хорошо. Я счастлив, что приехал сюда, — очень люблю эту страну. Дождливая, заснеженная, муторная, сумасшедшая Москва, ставшая в последнее время по-настоящему агрессивной, — и вдруг залитая солнцем Нетанья… Правда, хотелось бы, чтобы было побольше красивых женщин — высоких, стройных, скандинавского типа — но тут я уже ничего не смогу изменить… Ладно, Наташа скоро приедет — как же я в Туле без своего самовара? Кстати, в Израиле у меня никогда не было даже намека на какое-нибудь романтическое знакомство — как странно…
— То есть, не стоит и надеяться?
— Наоборот — я же вам намекаю… Местная толпа на меня не смотрит. Наша толпа — Одесса, Киев, Москва — там женщины смотрят по сторонам и замечают. А здесь, видимо, цивилизация шагнула так далеко вперед, что они не замечают. Идет на тебя — и не видит. А у тебя глаза горят: «Заметь меня!» Не замечает… Высочайшая цивилизация, огромное образование, прекрасное воспитание: не видит ничего. Может быть, именно поэтому все они, как правило, не очень счастливы в семейной жизни? Милые, видеть надо! Вообще я считаю, что преданность одному мужчине — не есть признак большого ума…
Надо же: так мало времени с нашей прошлой беседы прошло, а желчно-ироничный Жванецкий в тонкого лирика превратился. Впрочем, не будем спешить с выводами…
