Заметки давнего путешественника о городе-сказке, городе контрастов, городе финикийско-эллинских красавиц
Качало, трепало, мутило, тошнило всю ночь, а утром вскочил, – стоп машина! мы уже опять на якоре, и перед нами Бейрут во всем блеске чудного солнечного утра… Поскорей на лодки! В Бейрут уже заходят наши родные пароходы, и мы, конечно, дождемся земляка. На жену эта одна ночь сравнительного спокойствия уже подействовала превосходно, и она встала совсем бодрая. Мы с нею радостно любовались, сидя на лодке, на громадный амфитеатр Бейрута и среброглавые хребты царственного Ливана, осенившие его с трех сторон.
Признаюсь, я совсем не подозревал, что такое Бейрут. Перед нами, по крутым широким склонам гористого берега, сходил к морю европейский город, в несколько верст обхватом, полный прекрасных зданий, кишащий торговлею, Марсель или Генуя своего рода, но только утонувший в роскошных садах юга… Как ни красивы вообще города Средиземного побережья, но редкий из них сравнится красотою с Бейрутом. Его белые каменные дома с плоскими крышами из красной черепицы встают бесконечными уступами друг над другом, сливаясь наверху с целою страною роскошных садов и дач, уходящих в прохладу гор…
Старинная венецианская башня средневекового стиля, остаток крестовых походов, в которых и Бейрут играл свою роль, составляет характерный первый план этого старинного города торговли, выступая в море вместе с полуразрушенною цитаделью, которую она венчает…
И эта башня-сторож, и эти когда-то воинственные стены и разноцветные флаги агентств и консульств торжественно веющие над зданиями набережной, и весь бело-красный амфитеатр города, с его мечетями, колокольнями и купами пальм, зелень его садов и величественные кручи его гор, – все это целиком опрокидывается теперь в затихшую, как зеркало, голубую бухту, которую весело бороздят снующие взад и вперед бесчисленные лодочки, шлюпки, ялики и пароходики…
Берит стал впоследствии обычною пристанью крестоносцев, звеном, соединявшим цивилизацию Италии и Франции с новыми азиатскими владениям Европы. Он и после падения Иерусалимского королевства достался, вместе с другими прибрежными городами Сирии, в наследство кипрским королям, последним паладинам христианства, геройски боровшимся и геройски погибшим в борьбе с мусульманским миром. Поэтому неудивительно, что в нынешнем Бейруте так мало Азии и так много итальянского юга.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Из лодки пришлось карабкаться на берег по узенькой лесенке, которою заранее овладели турецкие полицейские и таможенные. У них глупейший обычай отбирать тут же и паспорта путешественников. Бывалые европейцы, особенно англичане и французы, не дают никаких паспортов, а только ругаются и смело проталкиваются вперед. Но наш брат русский, приученный к повиновению, смиренно подает все, что требуется, даже и обезьяноподобному турецкому начальству… Отдал сдуру и я свой паспорт, да и раскаялся потом жестоко. Разумеется, мне его никто и не думал возвращать, а идти отыскивать его, – я совсем забыл, так что потом и пришлось очутиться беспаспортным бродягою…
Хотя все главнейшие гостиницы Бейрута, Hotel Bellevue, Hotel d’Orient, на берегу моря, но здесь такое зловоние от нечистот, стекающих со всего города, что нам посоветовали выбрать гостиницу внутри города… Обстановка здешних гостиниц далеко не роскошна, но все-таки удобна: очень порядочный стол и совершенно чистые постели, в чем, в сущности, все и дело. Зато виды с балконов и с плоской крыши, обращенной в просторную террасу – несравнимы ни с чем и доставляют неисчерпаемое наслаждение…
Мы хотели поближе познакомиться с городом и сейчас же после обеда пошли побродить пешком по его гористым улицам…
Живописный берег моря с его мысами, заливчиками, обрывами скал и камнями, торчащими из воды, манил нас к себе, и мы спустились к нему по крутым тропинкам. Купальни на возвышенностях, совсем почти открытые любопытству прохожих, оцепляют собою берега бухты, и масса голого народа полощется в вонючих волнах его, среди невообразимой нечистоты, наносимой морским прибоем и городскими клоаками…
Зловоние это просто гонит отсюда непривычного человека, так что самый страстный любитель природы предпочтет обонянию этих вольных струй моря и этих поэтических утесов – прозаические мостовые городских улиц. Волей-неволей мы также вынуждены были спасаться от этих ароматов юга, на которые совсем не рассчитывали.
Наверху зато – полный порядок и чистота. Целые длинные улицы больших европейских домов с венецианскими арками и окнами, с верандами, балконами, террасами и цветниками, улицы отлично вымощенные, широкие, как в каждом порядочном городе Европы, – и на этих улицах самое оживленное движение.
Европейские коляски и шарабаны, европейские магазины и рестораны; турецкого – ровно ничего. Вам кажется, что вы гуляете не в Сирии, а в каком-нибудь береговом городке Италии или Южной Франции.
Все эти щегольские экипажи, вся эта разряженная и веселая толпа валила все в одном и том же направлении, поднимаясь разными улицами и взъездами все выше и выше, к любимому загородному гулянью. Мы тоже увлеклись было всеобщим потоком и хотели присоединиться к нему, но уже не нашли ни одного экипажа: все были расхватаны жадными до развлечений бейрутцами; идти же пешком в гору за несколько верст, среди пыли проносящихся мимо экипажей, было бы слишком наивно даже для таких любителей природы, как мы. А потому мы решили докончить свое пешеходное обследование города. Даже базары его – это обычное гнездилище всего, что есть характерного, и всего, что есть нечистоплотного на азиатском востоке, – гораздо чище и опрятнее каирских и иерусалимских, словно и они приоделись немножко в европейское платье, подобно тому как здешний житель старается прикрыть европейским пальто и белыми воротничками свою сирийскую куртку и шаровары. Плоды самого заманчивого вида кишат на этих базарах, огромные белые абрикосы, ароматичнее и сочнее всякого персика, свежие рожки, апельсины… Все это продается чуть не даром. Овощей кучи, открытые кухни тоже со всякими сластями… Самый бедный житель без труда может побаловать себя этими разнообразными плодами рая, которые ему стоят здесь меньше, чем обиженному Богом русскому мужичку его вечная капуста и редька… Вино тоже здесь свое, дешевое, и льется вольною рекою… Глядя на эту веселую и счастливую толпу, которую в каждом другом месте необходимо было бы признать толпою бедняков, невольно позавидуешь блаженным странам юга, где, действительно, люди могут жить, по выражению евангелия, яко птицы небесные, не сеять, не жать, не собирать в житницы, и все-таки питаться от отца своего небесного. Эта вечная жизнь на солнце и воздухе, на краю необозримой водной чаши моря, эти постоянные впечатления радости и красоты, охватывавшие здесь человека с первых дней его рождения, этот общий досуг и достаток среди кишащей обилием природы, не прерывающей своей плодоносящей работы ни зимою, ни летом, – сделали из прибрежного сирийца удивительно рослую ц красивую расу…
Нигде вы не встретите такой сплошной толпы красавцев и красавиц, как среди этих «беларапов», по кличке русского богомольца. Беларапы эти в сущности не турки и не арабы, хотя одеваются по-турецки и говорят по-арабски. Это сложная помесь древнего финикийца и эллина, прежних хозяев побережья с азиатскими завоевателями позднейшего времени… И итальянская кровь венецианцев и генуэзцев влилась в них хотя несколькими каплями через смелых торговцев и отважных рыцарей времен крестовых походов. Оттого, может быть, они соединили в своем физическом типе прекрасные черты этих народов, а в своем предприимчивом духе и быстроте своего разнообразного ума возродили древнего тирийца, и средневекового итальянца. Мало рас в мире, которые могли бы сравняться с береговыми сирийцами, – этими достойными наследниками финикиан, – ловкостью в торговых делах и удивительной способностью к языкам и наукам… Почти всякий житель Бейрута или Александреты свободно говорит по-турецки, по-арабски, по-гречески, по-итальянски, по-французски… А некоторые еще по-английски, по-немецки и даже по-русски (живавшие, конечно, в Одессе, Таганроге и пр.).
Здешние женщины просто роскошны. Азиатки по наряду, по языку, по многим обычаям, они вовсе не похожи на сухих поджарых арабок, а могучи и пышны телом, как любая европейская красавица. Вероятно, уже в древние времена на этом счастливом побережье, в этом царстве солнца и влаги, разрасталась таким же пышным цветом красота женщины.
Долго мы бродили, поглощенные шумною жизнью праздной и веселой толпы. Тут целый народ щеголей и щеголих; все в ярких, пестрых, богатых нарядах, все одеты с приличием и достоинством, вовсе не напоминая собою того серого стада вьючных скотов, которое встречаешь в других больших городах среди бедного трудолюбивого населения. Нет, тут каждый считает себя вправе отдыхать и наслаждаться наравне с другими. Солнце и море, и прекрасные плоды, и тепло воздуха, и красота гор – принадлежит одинаково всем. Шубы никому не нужны, дров тоже не нужно, вино и табак стоят грош. И вот самый последний поденщик, едва зарабатывающий себе на хлеб насущный, самоуверенно садится на стул кофейни и важно требует себе наргиле и чашку кофе, и громко судит и спорит, и беспощадно критикует со своими приятелями проезжающих мимо городских богачей и нотаблей…
Мы поздно вернулись в свою гостиницу, и только тогда я в первый раз заметил, что ни в одном номере ее нет ни одного камина. О топке комнат здесь не имеют понятия. Уж одно это сознание возможности прожить всю жизнь без дыму и дров – есть величайшая радость.
Однако оставаться в комнатах не хотелось даже и ночью. Мы вышли на широкую плоскую крышу своего высокого дома, обнесенную решеткой, с которой, как со сторожевой башни, виден был почти a vol d’oiseau Бейрут и все его далекие окрестности…
Луна уже была высоко на голубом своде неба, тонувшем в таинственном свете ее лучей. Лучи эти были совсем не те бледные и робкие лучи месяца, которые знает обитатель русского поля. Это было что-то невообразимо яркое, радостно сверкающее, словно расплавлявшее в своем фосфорическом огне все, что было нам видно. Небо тоже было совсем другое, непохожее на наш жалкий приплюснутый купол серого цвета… Громадным царственным охватом с беспредельной черно-синей выси, кишевшей звездами, осенял этот торжественный нерукотворный купол открывшуюся перед нами неописуемую красоту земли и моря. Море еще сохранило свои чудные нежно-ласковые тоны, и один взгляд на них проливал счастье в душу. По небу проносились, будто запоздавшие корабли, легкие белые облачка, радостные и ликующие и тихо таяли в седом тумане туч, обложивших тысячелетнюю главу Ливана. Все – от его вершин до безбрежной равнины моря было видно теперь нам ясно и отчетливо, как на прекрасной картине; весь амфитеатр предгорий, по которым, как по торжественным ступеням храма, спускались с высот к морю сначала все эти загородные деревеньки, сады и фермы, потом все эти многочисленные улицы, базары и площади богатого города, и наконец там, совсем внизу, хмурая старая башня венецианцев, что вырезается тяжелым мрачным силуэтом на широко-расплесканном серебре месячного отражения. Красный огонек фонаря одиноким кровавым глазом циклопа мигает на башенке маяка, и вдали кое-где отвечают ему такими же сонными миганьями другие красные фонари, подвешенные под мачты пароходов, стоящих на якоре.
Мы видим их сквозь черное кружево листьев, которыми заслонили их от нас безмолвные таинственные сени огромных деревьев, переросших многоэтажные дома.
Кругом нас, у наших ног, везде молчаливые пары и группы на таких же крышах-террасах. Все живущее наслаждается этою чудною, яркою ночью, этой сладостной целебной прохладой, что дышет отовсюду на успокоившийся город, и с моря, и с высот Ливана, и из зеленых рощ, приютившихся в его тени.
Всю ночь можно спать раздетому на этой открытой террасе, в этой убаюкивающей прохладе сирийской ночи. Тут воистину ощущаешь рай земной, не в надежде только, не в фантазии и даже не в поэтическом воспоминании, а в самом реальном безраздумном счастьи глаз, легких, сердца, в непосредственном блаженстве души и тела.
Источник: Марков Е.Л. Путешествие по Святой земле. Иерусалим и Палестина, Самария, Галилея и берега Малой Азии. — СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1891
К печати подготовил Евгений КОВАЛЕВ, "Старый город"
