Как автор на заре туманной абсорбции едва не стала вживаться в образ Родиона Раскольникова, но предпочла путь Колобка
Виктория СЕРЕБРО
Как и многим новым репатриантам, мне пришлось ухаживать за немощными пожилыми людьми. Одной из моих подопечных была гверет Хая Кац.
Увидев её впервые, я не сразу вспомнила, "где я видела эти честные глаза?". Потом осенило: она — вылитый Эраст Гарин в гриме бабы Яги. Сходство было не только внешним. Божий одуванчик оказался на поверку засохшим на корню цветком зла. Все 95 лет её бытия определяло сознание, насквозь пронизанное злобой и ненавистью. Все организации и частных лиц она характеризовала крайне негативно. Ненавидела она и неодушевлённые предметы, и даже плохо функционирующие собственные внутренние органы. Ударившись об угол стола, она била его кулаком, приговаривая:
"Вот тебе, вот тебе!"
А как-то после доносившегося из туалета долгого натужного кряхтения я услышала гневное обращение к желудку:
"Кива! Будь ты проклят, … твою мать! Ты почему не хочешь работать? "
Перед трудоустройством я надеялась, что у меня будет разговорная практика на иврите. Но не тут-то было! Хоть Хая репатриировалась из Литвы задолго до создания нашего государства и номер её удостоверения личности был ненамного больше, чем номер партбилета Ленина, она говорила со мной на варварской смеси корявого русского, включавшего и табуированную лексику, идиша и иврита.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Выносить её склочный характер было тяжело и сиделки подолгу не задерживались. Она пыталась остановить эту текучку кадров.
"Виктория, — говорила она мне, — как вы можете учить английского языка, когда вы не знаете правильно говорить русский? Держитесь за это место".
Хая была очень низкого мнения о моих мыслительных способностях и не упускала случая снизить мою самооценку и поставить меня на место в прямом и переносном смысле.
"Виктория, — ворчала она, — зачем вы уселись зашивать мой халат в салоне? Это не место для прислуги".
Но когда мои лимерики опубликовали в газете, я показала ей свежий номер, чтобы хоть немного реабилитировать себя в её глазах. Гверет Кац прочла эту публикацию и вынесла свой вердикт:
"Вы пишете такие штуёт! Никому это не показывайте".
Хаю часто донимал надрывный лающий кашель, что и не удивительно. Ведь она выкуривала по две пачки сигарет в день. Когда я посоветовала ей снизить дозу никотина, она, пуская кольца дыма, разразилась такой тирадой:
"Мой муж, зихроно ле браха, не курил, мой брат, его жена, и двоюродная сестра с мужем тоже были некурящими. И где они теперь? Ин дрерд. А я, барух ашем, живая".
Однажды Хая вызвала домой ремонтника, чтобы починить жалюзи на балконе. Это был сгорбленный глубокий старик. Взглянув на него, я с большим трудом сдержала неуместный смех. Дело в том, что на его щеке красовался врождённый дефект — шишка по габаритам и конфигурации схожая с дамским бюстом второго размера. И венчала её красно-коричневая выпуклая родинка, смахивающая на сосок. Закончив работу, адон Леви тяжело дышал и едва волочил ноги. Он попросил меня проводить его домой и донести чемоданчик с инструментами. Я поставила в известность Хаю, подхватила чемоданчик и пошла, стараясь держаться правее, чтобы избежать дурацкого хихиканья, глядя на сиську на левой щеке. Когда я минут через двадцать вернулась, Хая встретила меня визгом и причитаниями:
"Виктория, почему вы ушли без разрешения так надолго? Я уже собиралась звонить в полицию и в скорую помощь. Я думала, что этот альте захен вас изнасиловал. А может это вы сами прыгнули к нему в койку?"
Её сексуальные фантазии вызвали у меня приступ неудержимого гомерического хохота.
На протяжении всего периода работы у гверет Кац я тщетно пыталась подобрать ключик к её жестоковыйному сердцу. Мне также никак не удавалось заставить себя испытывать более тёплое сочувствие к этой больной, беспомощной старухе. Спасало только чувство юмора, которое подавляло негативные эмоции. Но однажды моему терпению пришёл конец. Когда я мыла окно, Хая, стоя на ходунках пыталась руководить процессом. Каждое моё движение она сопровождала директивами, такими как:
"Что вы трёте в левом углу? Там уже чисто, а справа дрек".
В конце концов это дистанционное управление меня достало и я выдвинула свои условия:
"Я сейчас посажу вас в кресло или уложу в кровать, включу вам телевизор и спокойно домою окно. Иначе я мыть окно не буду".
В ответ Хая завизжала:
"Хуцпа! Я лучше знаю мыть окна. Кто вы такая, мне указывать? Это моё окно".
"Окно ваше, а я не ваша. Я мамина и папина", — впервые за всё время своего подвижничества огрызнулась я.
"Хуцпа, хуцпа!" — не унималась зловредная старуха.
И вдруг мне захотелось выбросить её из этого окна вместе с ходунками. Я испугалась, почувствовав, что начинаю вживаться в образ Раскольникова, и от греха подальше "я от бабушки ушла", как свежеиспечённый колобок.
Возвращаясь домой из чертога Бабы Хаи, я на остановке во время долгого ожидания автобуса разговорилась с милым малышом и его мамой и неожиданно для себя поделилась своими злоключениями. Услышав, что я в прошлой жизни преподавала английский, молодая женщина дала мне визитку с номером телефона своего мужа, который был директором курсов психометрии. После прохождения интервью и успешной сдачи теста он принял меня на работу и в начале семестра я начала, как говорила баба Хая, "учить английского языка".
