Перед нами счастливая на первый взгляд семья, успешная и процветающая; Медея и Ясон, и их сын Лукас. Предприниматели, служащие примером для подражания, позирующие перед кинокамерами, осыпанные пыльцой удачи, — они кажутся абсолютно благополучными
Инна ШЕЙХАТОВИЧ
Фото: Ор Гефен
Режиссёр Ирад Рубинштейн придумал оммаж древнегреческому драматургу Еврипиду и одновременно парафраз его трагедии «Медея». Персонажи трагедии стали нашими современниками, а гибельная и отчаянная история любви оказалась перенесенной в наши дни.
Еврипид, который прослыл женоненавистником и развлекал своих сограждан кровавыми сюжетами с глубоко разработанными характерами героев, создал классическую трагедию «Медея». Ирад Рубинштейн по её мотивам, по лекалам канонов Эллады написал свою пьесу и поставил по ней спектакль на сцене тель-авивского «Камери» — Камерного театра.
В той истории, которую рассказывает зрительному залу израильский театр, Медея — деловая современная женщина, профессиональный апиолог (она занимается пчёлами). Медея работает в фирме Креона – жесткого и удачливого бизнесмена, лишённого сантиментов. Действие пьесы разворачивается на стыке древнегреческого мифа, который многократно, с той или иной мерой почтительности был переведен на многие языки мировой литературы, театра или кино, – и совершенно нового, динамичного рассказа в стиле и на языке израильского театра.
Фабула почти еврипидовская: перед нами счастливая на первый взгляд семья, успешная и процветающая; Медея и Ясон, и их сын Лукас. Предприниматели, служащие примером для подражания, позирующие перед кинокамерами, осыпанные пыльцой удачи, — они кажутся абсолютно благополучными. Но бурная страсть, которая обуяла Ясона, снесла карточный домик их любви и брака, который посторонним казался идеальным, романтическим, сверкающим, из ряда вон выходящим. Из тех браков, что на небесах заключаются. Только никакого золотого руна и божественного вмешательства в судьбах героев не возникло. И в финале колесница дедушки, бога Гелиоса, не унесёт Медею прочь из того страшного места, где она утратила великую любовь и страшно отомстила за свою боль. А была жизнь, работа, пчёлы и мрачный дом, похожий на разъятый, брошенный детский конструктор, в котором не хватает деталей. И мобильные телефоны, кинокамеры и прагматичный капиталистический стиль общения, который не допускал никакой романтики. Мир и дом супружеской пары окружён ульями, которые и стражи, и свидетели, и участники трагедии, разыгравшейся здесь.
Кинерет Лимони в роли Медеи деловито-сосредоточена, погружена в выполнение производственных задач, в рекламную кампанию. Она обаятельна, и чётко представляет себе план каждого насыщенного делами дня. И, кажется, эта стабильность — навсегда. Но потом грянет гром. Её муж, — он же партнёр по работе в фирме, — был замечен целующимся с другой женщиной. Он растерян; опасается, что закачается «улей» налаженной жизни и работы. Ясон пытается удержать равновесие, говорит, что «это ничего не значит».
«Но ты любишь меня?» — с надеждой, страхом и одновременно с досадой спрашивает она. А устойчивости семейного фундамента больше нет. Ясон (его играет Амос Тамам) мямлит, пытается придать происходящему пристойный вид. Главное – успокоить прессу, избежать скандала. Но потом он признаётся, что влюблён, что собирается жениться на любимой. И что это дочь главы фирмы Креона, Ника…
Медея прозревает. Её мир рушится. Апиолог становится эринией, греческой мегерой, безжалостной мстительницей. Она сражается, мечется, пытается искалечить Нику. Переходит от жалоб к истерике. И уже не остановится до самого конца, до дикой, кромешной сцены: она убьет Лукаса. Своё дитя…
Я бы сказала, что текст пьесы Рубинштейна несколько банален. Вся драматургическая конструкция не выдерживает осовремененного и натужно-изломанного содержания. В этом пчелином гнезде нет ни человечности, ни человека. Никто не вызывает сочувствия, никого не жаль. Сюжет нахлобучен на нынешний театр, как клафт фараона на разносчика пиццы…
В этом спектакле выразительна, хороша, тщательно продумана партитура света. Ави Йона Буэно (Бамби) внёс особый эффект, создал свет, который порождает тьму, мрак. Свет – словно ещё один важный персонаж спектакля. Он удивительно точен и многозначен. Дополняет, акцентирует, живёт жизнью происходящего.
Музыкальная тема, придуманная Рои Яркони, похоронно-отрешённая, заставляющая испытать страх и горечь. Чёрными штрихами-арпеджио музыка ложится на дом-конструктор. На бьющуюся в тисках эгоистичной, обречённой, гибельной любви Медею.
Художники Эран Ацмон и Орна Сморгонски своей работой, сценографией и костюмами, выстроили цельный образ спектакля. Лаконично, скупыми штрихами они пересказали миф-крах, миф-крик женщины, которая не пожелала смириться. И белые одежды Ники (Анастасия Файн) — разлучницы, лицемерной, прагматичной хищницы, выглядят на фоне музыки-беды и света-мрака траурными, беспросветными и обезличенными. И белый костюм Ясона – как саван…
И трепет пчелиных крыльев на всю ширь декорации – эффектный приём, образ красивый и устрашающий…
В присутствии холодной Ники неуютно. Неуютно, когда она играет мамочку в беседе с сыном Медеи, подкупает его подарками. Льстивая Теа (Рут Асарсаи) предаёт Медею, безоговорочно становится на противную сторону и отрекается от подруги. Креон (Моти Кац) – беспринципный делец, выбрасывающий Медею из бизнеса, из её же проекта, страшен. Ясон – безвольный, лживый, — тоже страшен; он плохо понимает, где честь и совесть, а где удобство и выгода.
Да и Медея – чудовище. Яркая, талантливая, страстно любящая, любящая до смерти, – но чудовище. Ужасна сцена, когда она вползает в палатку, чтобы убить сына (где-то я недавно видела такую палатку? Не в «Ричарде» ли?)
Вы скажете: для любви нет закона? Возможно. Но смерть Лукаса — слишком большая жертва, даже если земная беззаконная страсть, любовь женщины к неверному мужчине – ценность…
В театре «Камери» — новый спектакль. Трагичный. Красиво и оригинально оформленный. Он будет иметь успех у израильской публики. Не решусь судить, оправдан ли такой успех. На мой вкус – нет. Зачем его ставили? Пчёлы красиво летают в дебрях ночи. Как у Мандельштама. Вопрос: в чём смысл этого полёта?