Вся наша жизнь – самосожженье… 100 лет назад родилась советский адвокат и правозащитник Дина Каминская
Геннадий ЕВГРАФОВ
ПО СТ. 70-Й («ПРОЦЕСС ЧЕТЫРЕХ»)
Не успел начаться 1967 г., как были арестованы В. Лашкова, А. Гинзбург, Ю. Галансков, А. Добровольский и П. Радзиевский. Последнего взяли по ошибке и вскоре отпустили. Обвинение было стандартным: антисоветская агитация и пропаганда – ст. 70, от шести месяцев до семи лет. Затем «гуманная» советская судебная система, как правило, отправляла отбывших срок (!) еще и в ссылку на срок от двух до пяти лет.
Александр Гинзбург составил и опубликовал за границей «Белую книгу», посвященную делу писателей Синявского и Даниэля. Юрий Галансков в подготовке «Белой книги» ему помогал и составил второй том самиздатовского альманаха «Феникс-66». Алексей Добровольский был автором альманаха, а машинистка Вера Лашкова перепечатывала все материалы для «Белой книги» и альманаха. Однако этого показалось мало, и всех четверых обвинили в связи с эмигрантской организацией «Народно-трудовой союз», центр которой располагался во Франкфурте-на-Майне. Хуже этого обвинения представить было трудно: НТС был белогвардейской организацией, открыто боровшейся с советской властью.
ЧЕЛОВЕК ИМЕЕТ ПРАВО…
Первый неподвластный цензуре правозащитный бюллетень «Хроника текущих событий» вышел из-под «Эрики» (была такая гэдээровская пишущая машинка, которая, как пел Галич, брала четыре копии) 30 апреля 1968 г. и мгновенно стал распространяться в самиздате. Выпуск предварялся эпиграфом из Всеобщей декларации прав человека (ст. 19): «Каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное выражение их; это право включает свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений и свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ». «Хроника» открывалась сообщением о «процессе Галанскова, Гинзбурга, Добровольского и Лашковой».
ИЗ «ХРОНИКИ ТЕКУЩИХ СОБЫТИЙ»
…8 января 1968 г. Всем четверым предъявлено обвинение по ст. 70 УК РСФСР (антисоветская пропаганда и агитация), а Галанскову дополнительно по ст. 88 ч. 1 УК РСФСР (незаконные валютные операции)… Судебный процесс продолжался пять дней (8–12 января)… Суд (прокурор Терехов, судья Миронов) приговорил Юрия Галанскова к семи годам лишения свободы с отбыванием наказания в лагерях строгого режима, Александра Гинзбурга – к пяти годам, Алексея Добровольского – к двум годам, Веру Лашкову – к одному году.
«ДОЛОЙ ДИКТАТУРУ!»
21 января 1967 г. в Советском Союзе скромно отметили 53-ю годовщину со дня смерти основателя «самого справедливого в мире государства». На следующий день в 18.00 на Пушкинской площади, в самом центре столицы, в двух шагах от Моссовета и неподалеку от Мавзолея, где покоился этот самый основатель, собралась небольшая группа людей. Поначалу они не привлекли к себе никакого внимания, но как только развернули плакаты, на двух из которых черным по белому было написано: «Свободу Добровольскому, Лашковой, Галанскову, Радзиевскому», а на третьем – «Требуем пересмотра антиконституционного Указа и ст. 70 УК РСФСР» (организатор митинга Владимир Буковский и еще несколько пришедших решили также протестовать и против статей Уголовного кодекса, ограничивающих гражданские свободы, статьи были введены в кодекс осенью 1966 г.), тотчас же откуда ни возьмись мгновенно возникли члены оперативного комсомольского отряда, которые известными методами разогнали митинг. Один из демонстрантов, Виктор Хаустов, пытался сопротивляться, другой, Евгений Кушев, выкрикнул: «Долой диктатуру!» Обоих «вежливо» взяли под руки и доставили куда надо.
Изумленные москвичи (такое еще было в новинку) с интересом наблюдали за происходящим, оперативники советовали гражданам разойтись. Покорные граждане разошлись. За непокорными – Делоне, Буковским и Габаем – пришли через несколько дней. Не откладывая в долгий ящик, завели «Дело о демонстрации на Пушкинской площади». Всем арестованным предъявили обвинение по ст. 190-3 УК РСФСР (одной из тех, против введения которых в Уголовный кодекс они протестовали) – «групповые действия, грубо нарушающие общественный порядок». И, как в любом другом цивилизованном государстве, передали «дело» в суд. Этот суд был послушным.
Процесс Хаустова – Габая состоялся в феврале, процесс Буковского, Делоне и Кушева – в августе. «Февральских» защищала адвокат Софья Каллистратова. «Августовских» – Дина Каминская. Это был ее первый политический процесс.
СХВАТКА
Защищать Буковского было сложнее всего – это был его третий арест. Сын известного очеркиста К. Буковского вырос убежденным антикоммунистом. В 1959-м его исключили из школы за участие в издании рукописного журнала, в 1961-м отчислили из МГУ, в 1962-м печально знаменитый профессор Снежневский, директор Института психиатрии АМН СССР, поставил ему диагноз «вялотекущая шизофрения». А через год его арестовали за изготовление двух фотокопий книги югославского инакомыслящего Милована Джиласа «Новый класс», признали невменяемым и отправили на принудительное лечение в Ленинградскую спецпсихбольницу. Он вышел в 1965-м, но сдаваться не собирался – выступил в защиту Синявского и Даниэля, за что вновь угодил в психиатрическую больницу, теперь в Люберцах. Amnesty International сумела добиться его освобождения в августе 1966 г.
На процессе в Московском городском суде (30 августа – 1 сентября 1967 г.) Буковский не только отказался признать себя виновным, но и произнес резкую обличительную речь.
Каминской необходимо было найти тактику защиты. Она ее нашла. Она согласилась со всеми обвинениями, выдвинутыми против ее подзащитного: и с тем, что он организовал демонстрацию, и с тем, что сам участвовал в ней, и с тем, что изготовил лозунг, а затем на площади молча поднял его над головой. Она не согласилась только с тем, что это – уголовное преступление. Исходя из советской Конституции, которая гарантирует гражданам свободу демонстраций.
Ее речь была яркой, убедительной и неоспоримой, но… не произвела впечатления на судей. Которых убедить в невиновности подсудимого было невозможно по определению.
Тогда Каминская подала ходатайство о прекращении дела за отсутствием состава преступления в действиях подзащитного. Ей отказали. Судебная коллегия Московского городского суда под председательством судьи Шаповаловой признала Буковского виновным и осудила к максимальной по ст. 190-3 мере наказания – трем годам лишения свободы. Но неуемный защитник не сдавалась и обжаловала этот приговор в Верховном суде РСФСР. В кассационной жалобе Каминская писала: «Не оспаривая фактических обстоятельств дела, изложенных в приговоре, считаю, что они не дают оснований для признания моего подзащитного виновным в совершении уголовного преступления» и просила Судебную коллегию Верховного суда РСФСР «отменить приговор Судебной коллегии Московского городского суда и дело производством прекратить».
Но в схватке с «самой гуманной судебной системой в мире» она проиграла: приговор Московского городского суда был оставлен в силе. Верховный суд решил, что такие «граждане», как Буковский и его товарищи, права на публичное выражение своих мнений не имеют, как и не имеют права на демонстрации. Тем более в центре столицы. В Уголовном кодексе РСФСР, который права советских граждан ограничивал, и во Всеобщей декларации прав человека, за соблюдение которой на своей родине боролся Буковский и его товарищи, общим было только слова «статьи».
ОБМЕНЯЛИ ХУЛИГАНА…
В середине 1970-х я некоторое время жил в Астраханском переулке, который выходил в Безбожный. В Астраханском жили писатели, в Безбожном – советская номенклатура среднего калибра. Дома образовали симпатичный тупичок, посредине которого был разбит небольшой скверик. Левее скверика располагались известные всей Москве Астраханские бани. Вид портили только какие-то уж вовсе непрезентабельные постройки, без окон и дверей, смахивающие на обычные сараи. В соседнем доме обитали Булат Окуджава и другие (приличные и неприличные) люди; напротив, в этом самом доме для советских и партийных работников, – Луис Корвалан, в результате неимоверных усилий советского правительства и «лично Леонида Ильича вырванный из лап Пиночета» (как писали не отличавшиеся стилевым разнообразием скучные и унылые советские газеты), а если говорить простым языком – освобожденный из концентрационного лагеря Досон чилийскими властями и вывезенный советскими уполномоченными на это лицами (читай – сотрудниками «органов») в столицу нашей родины. По которой тогда ходила такая частушка:
Обменяли хулигана
На Луиса Корвалана.
Где бы взять такую б…,
Чтоб на Брежнева сменять?
Под «хулиганом» подразумевался правозащитник Владимир Буковский, которого после достигнутых подковерных договоренностей вывели за ворота самой страшной советской тюрьмы (Владимирской), где он в тяжелейших условиях отбывал очередной срок, посадили в машину, затем в самолет и (как это всегда делалось в наших пенатах), ничего не объясняя, вывезли в наручниках (наш советский привет свободному миру) в спокойный и благополучный город Цюрих, где и состоялся долгожданный обмен на «человека в пончо».
Но если с Буковским все было более или менее просто, то Брежнева обменять было трудно. Даже за несколько б… Поэтому надежды и чаяния критически настроенной части советского народа так и не были осуществлены. И «второй Ильич» досидел в своем генсековском кресле до самой смерти.
Мне не раз приходилось наблюдать, как встречались в скверике известный советский поэт и героический борец за счастье чилийского народа (я не иронизирую – Корвалан действительно боролся за счастье своих соотечественников, как он его понимал). Писатель Окуджава про Корвалана слышал, а вот генсек компартии Чили про своего визави – вряд ли. Оба – один в экзотическом для Москвы пончо (он всегда появлялся в этом наряде), другой в скромном джинсовом костюмчике – проходили мимо, не раскланиваясь. Хотя мне все время казалось, что интеллигентный Окуджава все-таки в знак приветствия делал неопределенный кивок головой. И тогда Корвалан, привыкший, что в столице первого в мире социалистического государства с ним здороваются даже незнакомые люди, машинально приветствовал скромного незнакомца.
Не знаю, вспоминал ли он о «хулигане», на которого его, генерального секретаря Компартии Чили, обменяла Москва.
«ЗА ВАШУ И НАШУ СВОБОДУ!»
После Владимира Буковского Дина Каминская защищала Ларису Богораз, Павла Литвинова, вместе с Натальей Горбаневской, Константином Бабицким, Татьяной Баевой, Вадимом Делоне, Владимиром Дремлюгой и Виктором Файнбергом посмевших 25 августа 1968 г. выйти на Красную площадь к Лобному месту с протестом против вторжения Советского Союза и стран Варшавского договора в Чехословакию. В течение нескольких минут смельчаки, поднявшие плакаты «Руки прочь от ЧССР!», «Позор оккупантам!», «За вашу и нашу свободу!» и тем самым бросившие вызов одному из самых могущественных государств в мире, были арестованы.
«Ваша и наша свобода» в мгновение ока закончилась в ближайшем отделении милиции, куда избитых демонстрантов доставили сотрудники в штатском, патрулировавшие площадь. Всем арестованным участникам демонстрации было предъявлено обвинение в грубом нарушении общественного порядка и в клевете на советский общественный и государственный строй (ст. 190-1 и 190-3 Уголовного кодекса РСФСР). Следствие было закончено в предельно короткий срок – за две недели, после чего защитникам Софье Каллистратовой (защищала Делоне), Николаю Монахову (защитник Дремлюги) и Юрию Поздееву (защитник Бабицкого) разрешили ознакомиться с материалами дела. В отношении Файнберга и Горбаневской дело было выделено в связи с тем, что они были направлены на судебно-психиатрическую экспертизу.
Каминская полностью разделяла взгляды подсудимых и так же, как они, считала вторжение в Чехословакию агрессией. Поэтому самым трудным было удержаться от того, чтобы во время защитительной речи хотя бы иносказательно проявить свои взгляды и чувства, иначе все бы пошло насмарку. Она с собой справилась. И даже в этих условиях доказала, что с точки зрения права обвинение неправомерно. А после речи один из выходивших из зала прошипел ей в лицо: «У, ты… падло!»
В последний день заседания, 11 октября 1968 г., объявили приговор: именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… Литвинову – пять лет ссылки, Богораз – четыре, Бабицкому и Дремлюге – по три, Делоне – два года и 10 месяцев лишения свободы. Все было расписано заранее: кому – сколько. Как и год назад. Как и в 1950-е, 1930-е, 1920-е. Годы безукоризненной социалистической законности. Как тогда самый справедливый советский суд подчинялся не закону, а партии, так это и сегодня.
ПЕРВЫЙ ЗВОНОК
В 1970-м г. в Ташкенте Дина Каминская защищала Мустафу Джемилева и Илью Габая, которых обвиняли в изготовлении и распространении ряда «клеветнических» открытых писем и обращений. Ознакомившись с 20 томами дела, она поняла, что это будет самая сложная для политических процессов линия защиты: нет спора по доказанности фактов, а правовой спор перерастает в политический. Арестованные не отрицали, что являются соавторами почти всех этих документов, но утверждали, что приведенные в них факты соответствуют действительности, а потому виновными себя не признавали. Проанализировав все документы, Каминская пришла к выводу, что они действительно имеют резко критический характер, но в них не содержится «ложных измышлений, порочащих советский строй». И, исходя из этого, построила свою защиту. Прекрасно понимая исход дела. Приговором суда от 19 января 1970 г. Габай и Джемилев были осуждены к трем годам лишения свободы каждый.
После этого дела власти обратили внимание суда на ее деятельность. И решили, что Дина Исааковна Каминская представляет определенную угрозу для советского правосудия. Суд к мнению вышестоящих товарищей прислушался и вынес в отношении адвоката частное определение. В котором утверждалось, что содержание речи адвоката Каминской дает основание считать, что она не стоит на уровне тех задач, которые поставлены перед адвокатурой советскими и партийными органами. Определение, минуя президиум Московской коллегии адвокатов, было направлено прямо министру юстиции «для принятия соответствующих мер», то есть для исключения Каминской из адвокатуры.
Но из адвокатуры ее не исключили Президиум Московской коллегии адвокатов признал частное определение необоснованным, однако, подстраховавшись, вынес адвокату Каминской Д. И. выговор: «…Не выявила свою гражданскую позицию и не осудила взглядов своих подзащитных». Первый выговор за 30 лет безукоризненной адвокатской деятельности. С этого же дня ее лишили допуска к ведению политических дел. Это был первый звонок. Но она предупреждением пренебрегла.
ВЫБОР
15 марта 1977 г. арестовали Анатолия Щаранского – члена Московской Хельсинкской группы, тесно связанной с академиком Сахаровым. Активиста правозащитного движения и борца за право евреев на эмиграцию обвинили в измене Родине и антисоветской агитации. Обвинение утверждало, что Щаранский передал списки «отказников», в свое время допущенных к государственной тайне, «агенту американской военной разведки» Роберту Тоту, работавшему в Москве «под видом журналиста». Фактически это было обвинение в шпионаже, потому что дальше утверждалось, что он действовал по заданию ЦРУ. Не менее тяжелым был и пункт «измена Родине»: «оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против СССР», а именно – передаче «за рубеж материалов, намеренно искажающих действительную картину жизни в СССР». Кроме того, еврейский активист «призывал правительства ряда стран, чтобы они под предлогом заботы о правах человека оказывали непрерывное давление на Советский Союз, побуждая его изменить внутреннюю и внешнюю политику». А это обвинение подпадало под «антисоветскую агитацию».
В общем, букет был еще тот и тянул на большой срок (что и произошло – 13 лет с отбытием первых трех в тюрьме и 10 – в колонии строгого режима).
15 июня к Дине Каминской пришла мать Щаранского Ида Мильграм. Пришла, чтобы просить быть его адвокатом. Пришла, зная, что у той нет больше допуска к такого рода делам. Пришла, надеясь добиться разового разрешения. Потому что все прочие адвокаты, к которым она обращалась, ей отказали: желающих оспаривать обвинение в шпионаже не нашлось. Каминская согласилась.
На следующий день Иду Мильграм принял зампредседателя президиума Московской коллегии адвокатов. И в категорической форме отказал в просьбе выдать разовый пропуск согласившейся защищать сына адвокату Дине Каминской. Отказал в праве на защиту.
Через несколько дней Каминскую вызвали в президиум Московской коллегии адвокатов и ознакомили с письмом прокурора Москвы, в котором ставился вопрос о ее исключении из коллегии. Это означало запрет на работу. Она восприняла случившееся спокойно и бесстрастно, хотя власть подвела черту под ее почти 40-летней деятельностью защитника в суде.
20 июня ей еще позволили произнести последнюю речь, а затем… Затем от компетентных органов последовало настоятельное требование уехать из Советского Союза. Иначе…
Вот под этой угрозой «иначе» она выбрала свободу, а не лагерь, и эмигрировала с мужем в США. Находясь в эмиграции, Дина Каминская продолжала правозащитную деятельность: была членом Московской Хельсинкской группы и ведущей передач на радиостанциях «Свобода» и «Голос Америки», а также написала книгу мемуаров «Записки адвоката».
КТО УСТОЯЛ…
Одно из своих лучших стихотворений середины 1970-х поэт Давид Самойлов посвятил Дине Каминской, с которой его познакомил Павел Коган и с которой он дружил со своих студенческих лет. Чтобы стихотворение прошло сквозь цензуру и было опубликовано (времена стояли темные и глухие), посвящение обозначил двумя буквами: Д. К. Процитирую его целиком:
Кто устоял в сей жизни трудной,
Тому трубы не страшен судной
Звук безнадежный и нагой.
Вся наша жизнь – самосожженье,
Но сладко медленное тленье
И страшен жертвенный огонь.
Ну что ж, она устояла. Как и те правозащитники, которых ей довелось защищать.
"Еврейская панорама", Берлин
