"Красный террор" был для исполнителей на местах делом увлекательным и выгодным
Нетрудно заметить (и на это уже обратили внимание антисемиты), что в дружной команде палачей из Уманского райотдела НКВД было немало лиц еврейской национальности.
Первый из них — Соломон Исаевич Борисов-Лендерман. По данным сайта nkvd.memo.ru, родился он в 1899 году в Киеве. В органах ВЧК-ОГПУ-НКВД с 1921 года. Член ВКП(б) c 1928 г. Арестован 04.10.1939. Осужден 06.02.1941. Орган, вынесший решение — ВТ войск НКВД Киевского округа. 21.01.1943 направлен на фронт. Умер в 1955 году. Жена — Борисова-Лендерман Розалия Борисовна (1904-?), на 1939 год — секретарь отдела Управления Ново-Тамбовского ИТЛ НКВД.
Самуил Моисеевич Абрамович был начальником тюрьмы города Умань и тоже проходил по этому громкому делу. Именно он руководил расстрелами и распределением имущества убитых граждан.
Увы, не только они были вовлечены в это увлекательное дело — и над ними имелись соплеменники, усердно выполнявшие приказы из Москвы и выезжавшие на места из Киева для выполнения планов по репрессиям.
* * *
14 апреля 1939 года один из бывших курсантов НКВД, в 1937 году прикомандированный к Уманской межрайонной группе, написал письмо в «Правду» с перечислением жутких подробностей происходившего в Умани. Само собой, это письмо опубликовано не было, но послужило отправной точкой для уголовного дела. Почитаем данное послание (сохранены стиль и орфография первоисточника):
«… Я комсомолец, не могу больше таить от партии врагов, что творили жуткую враждебную работу для подрыва и осквернения любимой народом Советской разведки. Полтора года назад в ноябре я в группе курсантов Киевской школы НКВД командирован для работы в Уманскую следгруппу на Киевщине…
… В школе, где учили нас вежливому отношению с людьми и арестованными и чекистской выдержке и ловкости в следствии. В практике оказалось противоположное, и мы курсанты были этим поражены, сочли свою учебу напрасной и лишней. С первого дня нас всех созвал в свой кабинет Томин и сказал, что наши курсовые знания отстали от практики, здесь вам придется изменить их и при допросе применять физические меры воздействия к допрашиваемым, если не будет признания, причем повел нас в соседнюю комнату и показал, как нужно допрашивать, одним ударом сапога в живот арестованного свалил на землю, а его помощник Неман топтал ногами лежащего по груди и животу, после чего арестованный выбросился в окно и убился…
… Петров, Неман, Абрамов и Томин в погребе били камнями арестованного сотрудника НКВД, заставляли подписать показания, а потом убили, пальто коверкотовое с убитого забрал себе Абрамов и носил его. Об этом сам рассказывал Петров комендант и можно у него найти пальто.
Они же пользовали молодых красивых женщин. Одну 17-летнюю девушку, дочь плановика или лаборанта сахарного завода Монастырского района, и другую, жену нач. политотдела дивизии, а потом их расстреляли, и Петров в половой орган вставлял деревянную кеглю убитым женщинам…"
* * *
Профессор университета Торонто Виола Линн посвятила этому делу отдельное исследование, опубликованное под названием "Дело Уманского райотдела НКВД". В нем приводятся в том числе цитаты из протоколов следствия. С фрагментами из ее работы и приведенными там документами мы познакомим и наших читателей.
Бывший начальник Уманского райотдела НКВД УССР Соломон Борисов-Лендерман:
"Если бы я активно выступал против тех методов следствия, которые были в то время, и ещё в дополнение, если бы получился у меня какой-нибудь казус, то меня уже давно не было бы в живых…
Был, действительно, случай, когда ко мне прибежал Абрамович, он был испачкан в крови, и сказал: “Сукин сын – меня испачкал”. Я ему предложил руки вымыть спиртом или одеколоном, указав ему на его некультурность тем, что он вытирался платком".
А.С.Томин, бывший начальник отделения 4-го отдела УГБ УНКВД по Киевской области, руководивший осуществлением «польской операции» в Умани:
"В то время всякое корректное отношение к арестованным считали либеральным".
Бывший помощник следователя Уманского райотдела НКВД УССР, начальник Маньковского райотдела милиции Г.Н.Петров:
"Да, так выходило, что я был следователем с кулаком, а другие были следователи с пером, но как система арестованных всех не избивали".
Врач и судмедэксперт А.М.Лебедев:
«Среди этих трупов были случаи убийств, и я писал, что смерть наступила от паралича сердца. Истинную причину смерти писать нельзя было… Я вполне сознаю, что это является сделкой с моей совестью".
Бывший следователь Уманской межрайонной следственной группы НКВД УССР И.А.Мышко:
"Почему я знаю, что делалось в 21 комнате? Мне кажется, что не только я об этом знал, но, по-моему, и половина населения г. Умани тоже знали об этом".
Уголовное дело Уманского райотдела НКВД составляет почти две тысячи страниц, объединённых в семь томов пожелтевших от времени документов. Недостатка в свидетельствах нет.
Умань была сонным провинциальным городком в центральной Украине, со смешанным населением, состоявшим из украинцев, русских и евреев, пишет Виола Линн. Местный райотдел НКВД располагался в двухэтажном здании из 20 комнат, часть окон которых выходила во внутренний двор. В том же здании, на первом этаже, находилась и милиция, активно участвовавшая в проведении репрессий.
Расстрельные камеры располагались в подвале под клубной комнатой.
Тюрьма, расположенная по соседству, поставляла заключённых на допросы и расстрел. Её здание, рассчитанное на 400, максимум 450 заключённых, в разгар «Большого террора» вмещало 2500, а то и 3000 человек. Начальник тюремной санчасти Гольденштейн приводил еще более устрашающие данные, он утверждал, что число заключённых в Умани составляло 4 тыс. человек.
В документах следствия указывалось, что Самуил Моисеевич Абрамович, начальник тюрьмы в Умани и третий из главных обвиняемых, руководил расстрельной командой:
«Кроме грубого извращения в следственной работе, с санкции Борисова и Томина в бригаде по приведению приговоров в исполнение над осуждёнными, старшим которой являлся бывший начальник Уманской тюрьмы Абрамович (арестован), имело место мародёрство, хищение ценностей осуждённых.
Денежные суммы, подлежавших расстрелу, перед приведением приговоров в исполнение изымались и присваивались Абрамовичем. Таким образом, было присвоено денег 42485 руб.
Из этих денег, с ведома Борисова и Томина, Абрамович неоднократно выдавал участникам бригады по 30–40 руб. Также неоднократно из этих денег Томин получал от Абрамовича крупные суммы для личного пользования. Ценное имущество осуждённых – пальто, костюмы, сапоги и др. присваивались Абрамовичем, Щербиной и другими сотрудниками. Особенно в этом отличился Щербина. Абрамович в присутствии Томина стволом револьвера из рта расстрелянных выбивал золотые челюсти, золотые зубы и различные протезы».
Леонид Семёнович Щербина (бывший оперуполномоченный Особого отдела ГУГБ НКВД 99-й стрелковой дивизии), который упоминался в связи с мародёрством в расстрельных камерах, был к тому же обвинён в интимной связи с женой заключённого, а Томин – в нарушении процедуры обыска в тюрьме в Тирасполе. Абрамович в дополнение ко всему обвинялся в нарушении секретности расстрелов, а руководство Уманского райотдела НКВД – в смерти четырёх заключённых от удушья по причине перенаселённости камер.
Еще одним обвиняемым по «уманскому делу» проходил водитель местного НКВД Николай Павлович Зудин, который «работал» преимущественно на расстрелах. Он также обвинялся в хищении имущества расстрелянных.
* * *
Еще один бьющий по нервам документ НКВД СССР:
«Для того, чтобы от арестованных быстрее получить показания, в помещении РО НКВД в комнате 21, под руководством Борисова и Томина была организована так называемая “лаборатория”, работой которой ведал бывший начальник Маньковского РО милиции Петров Г.Н. На эту так называемую “лабораторию” Борисовым и Томиным было возложено добиваться от арестованных признания об их якобы контрреволюционной деятельности, не останавливаясь ни перед какими жертвами. Несознавшихся арестованных почти не было. По указанию Борисова и Томина все арестованные подвергались первоначальному допросу в комнате 21. На допрос вызывали в комнату одновременно по 20–30 чел. Перед допросом Петров получал от Борисова и Томина списки арестованных, подлежавших допросу, в которых указывалось, какие показания должен дать тот или иной арестованный: кто его завербовал, в какую контрреволюционную организацию и кого он в свою очередь завербовал.
Огласив предъявляемые к арестованному обвинения, Петров ставил вопрос: “Кто будет писать показания, подними руку”.
Некоторые арестованные, боясь подвергнуться пыткам и издевательствам, писали собственноручные показания. К арестованным, не желавшим дать требуемых от них показаний, Петров с неоднократным участием Томина применяли физические меры:
избивали, заставляли простаивать беспрерывно по 10–15 суток, устраивали так называемые “концерты”, принуждали арестованных друг друга избивать, петь и танцевать, применяли метод так называемого “термометра” – вкладывали арестованному палку подмышку и заставляли держать, а затем избивали.
Как следствие всех этих извращений, явился результат массовых ложных вымышленных показаний".
Главным «помощником-лаборантом» в комнате № 21 был сотрудник органов госбезопасности Григорий Николаевич Петров, которого с указанными выше лицами обвиняли на втором и третьем судебных процессах.
* * *
Борисов-Лендерман, если бы не революция, продолжил бы семейную традицию и стал бы портным. Он был подмастерьем у отца, когда труба позвала двадцатилетнего парня в Красную армию, а позднее и в ЧК.
По его словам, всё началось в июле 1937 г., когда НКВД СССР издал приказ о начале массовых операций. Тогда же начальник 4-го отдела УГБ УНКВД по Киевской области Исай Яковлевич Бабич (1902–1948) прибыл в Умань с заданием создать межрайонную оперативно-следственную группу для борьбы с «контрреволюцией».
Бабич, сын еврея-сапожника, получивший лишь начальное образование, был одним из опытных сотрудников УНКВД по Киевской области. Прибыв в Умань, он созвал оперативное совещание для обсуждения предстоящих задач. По словам Бабича, политика бывшего главы НКВД СССР Генриха Ягоды в отношении врагов народа – так называемая «ягодовщина» – «зажимала инициативу чекистского аппарата» и «либерально относилась к арестованным». Времена, однако, изменились. Бабич поведал оперативникам, что в «предвоенный период», в котором находился Советский Союз, необходимо всячески искоренять либерализм. Если потребуется, продолжал он, следователи НКВД должны кричать, оскорблять и делать всё возможное для уничтожения контрреволюции.
Парторг Уманского райотдела НКВД Антон Андронович Данилов скажет позже, что «с приездом Бабича тон следователей к арестованным стал хуже, чем было до него».
Была еще одна персона из тех, про кого современный российский деятель сказал "выскочившие из черты оседлости с наганом": заместитель начальника УНКВД по Киевской области Лев Иосифович Рейхман (1901–1940). Именно он распорядился усилить нажим и, если необходимо, выбивать признания из арестованных по согласованию с вышестоящими органами всеми возможными способами.
Рейхман созвал совещание сотрудников местного НКВД, где буквально набросился на Борисова-Лендермана и парторга Данилова, угрожая им арестом, если они не будут применять методы давления на заключённых.
Борисов-Лендерман назвал приезжавших «сверху» сотрудников НКВД «гастролёрами». Он утверждал, что если в Умани и были случаи физического воздействия на арестованных, то это был результат пагубного влияния этих самых «гастролёров». Этот чекист заявил, что всегда запрещал своим сотрудникам использовать физическую силу в работе с заключёнными. Другие свидетели на судебном процессе по делу Уманского райотдела НКВД это подтвердили. Даже Томин и Петров позже отрицали, что Борисов когда-либо приказывал избивать заключённых.
Но проведение массовых репрессивных операций делало неизбежным применение физического насилия. В момент пика террора в Умани в «разработке» сотрудников госбезопасности находилось не менее 2500 заключённых, по каждому из которых требовалось составить определённое количество документов, включая подписанные признательные показания.
«Телеграммы, звонки из Киева не давали возможности нормально работать», – вспоминал Борисов-Лендерман.
В какой-то момент сотрудникам Уманского райотдела НКВД даже пришлось украсть заключённых из другого района, чтобы выполнить свою разнарядку на аресты.
Борисов-Лендерман назначил начальника тюрьмы Абрамовича старшим по приведению приговоров в исполнение. Этот человек, как и его непосредственный начальник, был сыном еврея-портного. Родился в 1903 г. в Харькове, служил в Красной армии с 1923 г. до назначения в ГПУ УССР в 1926 г. Членом компартии стал в 1930 г. Он был женат, имел двух детей. Известно, что страстно любил автомобили.
Создателем "лаборатории" считается А.С.Томин. Именно он возглавил работу по выбиванию показаний.
Основной дуболомной силой были малограмотные следователи. Главным среди этих милиционеров был Петров. Он родился в 1896 г. недалеко от города Купянска Харьковской области в рабочей украинской семье. Сначала служил солдатом в царской армии, а затем воевал в Красной армии. Вступил в компартию в 1928 г., когда начал работать в милиции. К 1935 г. он дослужился до начальника милиции Маньковского района, откуда в августе 1937 г. был мобилизован на проведение массовых операций в Умани.
Расстрелы групп, общей сложностью около 40 человек, проходили каждую ночь в трёх подвальных комнатах Уманского райотдела НКВД, располагавшихся под клубом. В первой комнате Борисов-Лендерман проверял фотографии и другие документы, удостоверявшие личность приговорённых к смерти. Во второй комнате Абрамович обыскивал заключённых под предлогом, что они должны идти в баню перед отправкой в исправительно-трудовой лагерь. Ни один из смертников не знал о своей судьбе до самого последнего момента. В третьей комнате их расстреливали. Водитель Зудин заводил мотор своей машины во дворе, чтобы заглушить звук выстрелов. После экзекуции Зудин и Абрамович вывозили трупы, скрытые под брезентом в кузовах машин, к месту захоронения.
Вначале трупы хоронили в одежде. По словам Борисова-Лендермана, не было никаких инструкций о том, что делать с деньгами и другим имуществом расстрелянных. Когда Абрамович предупредил Борисова-Лендермана, что члены расстрельной команды роются в карманах у мёртвых, тот приказал Абрамовичу прекратить мародёрство.
Но через несколько дней, находясь в Киеве, он поинтересовался у Шарова, что делать с имуществом расстрелянных. Начальник дал разрешение членам расстрельной команды, «в связи с тяжестью этой работы», делить имущество убитых между собой. После этого осуждённых перед расстрелом стали заставлять раздеваться, якобы для бани, а после экзекуции члены расстрельной команды делили деньги и вещи.
Такая практика продолжалась до тех пора, пока жена одного из расстрелянных не сообщила о том, что увидела одежду убитого мужа в продаже на местном базаре.
Вопрос о выбивании золотых зубов у расстрелянных не раз возникал во время трёх судебных процессов. Член расстрельной команды, охранник Уманской тюрьмы Емельян Фёдорович Кравченко (его жена и продавала вещи на базаре) на втором судебном процессе показал:
«Перед исполнением приговоров у арестованных отбиралась одежда, из коей: плохая одежда уничтожалась, а лучшую одежду брал себе Абрамович, частично раздавал он одежду и сотрудникам – участникам его бригады».
Следователь-делопроизводитель Борис Наумович Нейман, проходивший по делу в качестве свидетеля, защищал Борисова-Лендермана. Он заявил суду, что слышал от других сотрудников НКВД: ответственность за организацию комнаты №21 несёт Шаров. Более того, работники областного УНКВД Роголь, Шарбурин и Рейхман посещали «лабораторию» и были хорошо осведомлены о том, что там происходит. Нейман также утверждал, что ему «приходилось лично слышать категорическое запрещение Борисова бить арестованных». Показания Неймана о расстрелах были основаны на его личном присутствии в расстрельных камерах, хотя Абрамович утверждал, что он выгнал Неймана оттуда из-за угрозы рикошета пуль. Нейман, однако, смог описать процедуру расстрела, отметив, что работа Борисова состояла в том, чтобы проверять удостоверения личности осуждённых, сообщать им о том, что их готовят к транспортировке. Затем он должен был уйти. После ухода Борисова, осуждённые по одному шли к Абрамовичу, который забирал у них деньги в обмен на квитанции. Только после этого заключённых расстреливали.
Нейман утверждал, что вначале он думал, что деньги осуждённых отдавали государству, а их имущество закапывали. Позже, однако, он оказался в кабинете Борисова-Лендермана в тот момент, когда тот отчитывал членов расстрельной команды Кравченко и Карпова за то, что те допустили продажу вещей расстрелянных на базаре. Именно тогда Нейман, по его словам, обнаружил, что расстрельная команда делила краденное. Нейман также сказал, что видел, как Абрамович выбил золотые зубы у расстрелянного.
Из показаний Неймана ясно, что расстрелов ждали с нетерпением. На одном из своих ранних допросов Нейман вспомнил случай, произошедший в декабре 1937 г., когда во время расстрелов отключили электричество. Он попросил шофёра Зудина немедленно отвезти его на электростанцию, но тот ответил, что отвезёт его позже, а то у него «пропадёт запал». На вопрос Неймана, что такое «запал», Зудин объяснил, что это полагающаяся ему при разделении Абрамовичем часть денег, отобранных при расстрелах у осуждённых.
* * *
Страшные факты "красного террора".
Жуткое превращение людей, которые вполне могли быть мирными созидателями, в палачей.
Кошмарное исполнение спущенного сверху плана по репрессированным.
Ужасное использование чужого горя для личного обогащения.
Вызывающие оторопь факты об участии в этом гнусном деле евреев, которые, кстати, ничуть не щадили и своих соплеменников, наживаясь на их гибели.
Мерзкое ощущение того, до какой степени деградации могла довести людей советская власть, вручив им возможность распоряжаться судьбой сограждан во исполненье классовой борьбы.
Что же касается фактической безнаказанности главных фигурантов этого дела, так не они были первыми, не они — последними. При том, что в те времена расстреливали и за меньшие прегрешения. Значит, это было воспринято как незначительные перегибы на местах — и зачем лишать страну советов столь исполнительных кадров?
Вот майора госбезопасности Рейхмана поставили к стенке в 1940-м, не дав дожить до 39 лет, но совсем по другому делу. А поскольку руки у него были по локоть в крови, то в реабилитации этого палача-чекиста было отказано.
