* * *
Узнав о кончине Зиновия Ефимовича Гердта, я, сам не понимая зачем и почему, начал перебирать старые фотографии — помнил, что есть где-то у меня снимки Зиновия Ефимовича, сделанные в разные годы.
Вот фотография — Зиновий Ефимович беседует с Иваном Семеновичем Козловским. Смотрю дату на обороте — 9 февраля 1989 года. Роюсь в своих записях. В этот день в Центральном доме кинематографиста состоялся вечер памяти Соломона Михоэлса. Вот отрывки из моих записей:
«Гердт блистательно читал фрагменты из книги Феликса Канделя «Врата исхода нашего», а когда речь зашла о жестоком аресте Вениамина Львовича Зускина (его больного, сонного увезли из Боткинской больницы в тюрьму), зал замер в напряженной тишине — многие не в силах сдержать слезы… Гердт вышел за кулисы; аплодисменты еще долго не смолкают. Зиновий Ефимович подошел к Ивану Семеновичу и сказал:
— Знаете, Иван Семенович, у меня никогда было жажды аплодисментов, но сейчас случай особый — это не мне аплодируют, а Михоэлсу и Зускину. Зависть — вовсе не моя черта. Но вам завидую — вы так долго знали Соломона Михайловича и дружили с ним. Мне посчастливилось видеть его игру на сцене. Он был истинным зеркалом и эпохи, и своего народа…»
Иван Семенович задумался, потом сказал:
— «Хорошо, что мы дожили до сегодняшнего вечера. О Михоэлсе еще будут сделаны фильмы, написаны книги. А вот этот молодой человек,— Иван Семенович представил меня, — написал монографию «Соломон Михоэлс». Надеюсь, вскоре она выйдет в свет.
Гердт протянул мне руку:
— Буду ждать вашей книги…
Вот все о моей первой встрече с Зиновием Гердтом.
Вторая произошла многим позже. Было это в гостинице «Метрополь» на приеме в честь министра иностранных дел Израиля Шимона Переса. В этот день я подарил Зиновию Ефимовичу свою книгу «Соломон Михоэлс». Он не скрыл своей радости по этому поводу. Поблагодарил, погладил книгу. Обещал позвонить после прочтения и сдержал свое слово.
Не буду воспроизводить нашу беседу, тем более — по телефону, замечу лишь, что Зиновий Ефимович сказал:
— Знаете, когда я читал в вашей книге страницы о детстве Зускина, то показалось мне, что вы писали обо мне. Я в детстве, как и Зускин, разыгрывал своих знакомых и делал это с особым удовольствием и, кажется мне, достаточно мастерски. Не думал тогда, что стану актером. Не думал, но в глубине души очень хотел этого… И знаете, что еще интересно — я ведь родился в Себеже. Это недалеко от Витебска и Поневежиса, где прошло детство Шагала и Зускина. Когда-то наш уездный городок Себеж даже числился в Витебской губернии…
Я едва сдержал свое желание подробнее расспросить Зиновия Ефимовича о городе его детства и еще о многом. Но все же сдержался. Договорились, что обязательно свидимся.
— Какие наши годы! — бодро сказал Зиновий Ефимович.
Очень мне хотелось побеседовать подробно с Зиновием Ефимовичем, но в ту пору его уже так беспощадно терзали журналисты, что я решил стать исключением. Однако собирал материалы о Гердте в печати, готовился к журналистской встрече с ним… Так она и не состоялась…
«Какие наши годы!» Сейчас, когда я пишу эти импрессионистские заметки о Гердте, не позволил себе заглянуть в эти материалы. Обращаюсь только к записям и памяти.
Следующая моя «встреча» с Зиновием Ефимовичем была как бы заочной. Произошла она далеко от Москвы. Осенью 1992 года я ездил по местечкам Украины, собирая фотоматериал для своей книги «Еврейская мозаика». Недавно я нашел запись, связанную с этой поездкой. Местечко, вернее — бывшее местечко, в Подолии. Брожу по улочкам, переулкам, и вдруг вижу окно, в котором, как в магазинной витрине, развешены фуражки (среди них даже одна военная), кепки какого-то особого покроя. Я, конечно же, остановился, постучал в дверь (то, что в этом доме живет мастеровой-еврей, у меня сомнений не вызывало). Мой стук, даже настойчивый, ни к чему не привел. Я постучал в окошко. Выглянула пожилая женщина, которая сказала:
— Если вам что-то нужно, зайдите в дом.
Она открыла дверь и, даже не пригласив меня войти, с порога сообщила, что сегодня суббота и ничего продаваться не будет.
— Если вы хотите приобрести себе что-то на голову, приходите вечером или завтра утром. По вашему виду я вижу, что вы не ямпольский и даже не шаргородский, но вы точно еврей. Вокруг осталось так мало евреев, что я знаю всех в лицо. А сами откуда будете?
Я сообщил, что когда-то жил в Бершади, сейчас фотографирую оставшиеся еврейские местечки. Мое сообщение особого впечатления не произвело, хозяйка сказала:
— Но в нашем доме вас наверное заинтересовали головные уборы? Хотите, можете взять, что вам понравилось, и сами положите деньги. В субботу мы денег не берем и ничего не продаем.
Хозяйка еще раз окинула меня внимательным взглядом.
— Я вижу, что вы наверное из Одессы. Я угадала? Ах, из Москвы! Залман, иди сюда! Здесь пришел интеллигентный покупатель из Москвы. Он что-то хочет.
В комнату вошел старый человек высоченного роста, с огромными «буденовскими» усами. Не поздоровавшись, он стал говорить:
— Вы хотите иметь кепку моей работы? Я вас хорошо понимаю. Я не только последний «шаргородский казак», но и последний шапочник в местечке — многие уехали в Палестину, кто-то просто умер. Палестина сейчас называется Израиль, но мой папа, мир его праху, называл эту землю Палестиной и очень хотел туда поехать… Э, я вас заговорю. Если вы что-то можете выбрать из готового товара — пожалуйста. Если нет — приходите завтра утром, я сниму мерку с вашей головы, и пока вы почитаете «Винницкую правду», вы будете иметь замечательный головной убор. Когда вас спросят в Москве, где вы его взяли, скажите, что у Залмана из Шаргорода, на улице Советской.
Так вы сами будете из Москвы? В прошлом году у меня был один интересный клиент, тоже еврейский человек из Москвы. Он был такой маленький, что я нагибался вдвое, чтобы с ним говорить. Он был с женой, высокой красивой русской женщиной. Когда этот человек узнал, что меня зовут Залман, он очень обрадовался и сказал, что в детстве его тоже звали Залман.
Я пошил ему такую кепку, что ни в Ямполе, ни в Виннице, ни в Москве нет второй. И деньги у него не взял.
Вы еще можете подумать, что я богатый человек и мне не нужны деньги? Еще как нужны! Я стал местечковый капцан (бедняк — авт.). Бывает, проходят недели, что нет ни одного клиента. Но у этого маленького человека из Москвы я денег взять не мог, потому что он имел большую и умную голову. Когда мы разговорились о жизни, о смерти, он сказал мне такое, что я запомнил как вирш (по-украински стихотворение — авт.): «Вся жизнь человека проходит в поезде, который везет нас в лучший из миров. И идет этот поезд только в одну сторону. Есть ли жизнь за последней остановкой — я не знаю. Не уверен. Но жить надо так, как будто за последней остановкой начнется новая, вечная жизнь и тогда не страшно умирать…»
Ну скажите, после таких умных слов я мог взять деньги за свою работу? Конечно, нет!
Почему-то в этом «клиенте» моего нового знакомого мне почудился Зиновий Ефимович Гердт, хотя как попал он в эти места, зачем и почему, в тот момент я понять не мог. Работая над этими заметками и перечитывая свои записи я позвонил Татьяне Александровне — вдове Зиновия Ефимовича. К моей радости, я оказался прав! Татьяна Александровна рассказала мне, что летом 1991 или 92 года она с Зиновием Ефимовичем была на съемках фильма «Я Иван, а ты — Абрам». Фильм ставил режиссер из Франции. Съемки производились в местечке Чернивци, затерявшемся где-то между Ямполем и Шаргородом. Кто-то из чернивецких знакомых сказал Зиновию Ефимовичу об одном еврее, знаменитом мастере по пошиву кепок. В свободный от съемок день Зиновий Ефимович и Татьяна Александровна поехали в Шаргород. А остальное было примерно так, как рассказано выше.
Читать далее: номера страниц внизу
