Из наследия классика еврейской литературы
НА ФОНЕ ПОГРОМА
Краткое предисловие переводчика
Лев ФРУХТМАН
Предлагая вниманию читателей рассказ известного еврейского писателя Ихила Шрайбмана (1913 — 2005), хочется ввести их в суть проблемы, отраженной в рассказе «Что может скрипочка», написанном Шрайбманом в конце 1970-х годов прошлого столетия. Проблематика эта известная: гнусный неистребимый дух юдофобства, укоренившийся в Бессарабии (или Молдавии) еще в начале ХХ века.
В 1903 году в дни еврейского чудесного праздника Песах вспыхнул антиеврейский погром, один из многих погромов в России, но оставшийся в памяти на годы и десятилетия, благодаря тому, что подвигнул еврейского национального гениального поэта Хаима-Наймана Бялика к созданию потрясающей поэмы скорби «Сказание о Немирове» (на иврите) и «Ин шхите-штот» («В городе резни», на идише)».
Это событие вынесло на гребень волны энтузиазм еврейской молодежи Юга России бороться с погромами путем создания отрядов «самообороны». В политическом плане (как известно) Кишиневский погром воззвал одного из блестящих российских публицистов и литераторов Зеева Жаботинского, переводчика «Сказания о погроме» встать на путь сионизма и борьбы с черносотенными погромщиками и шовинистами… Но к великому огорчению еврейского населения Молдовы, уже при советской власти бытовой антисемитизм, как ржа разъедал душу нормального еврея, гражданина и патриота своей родины, своего края, не искавшего никаких иных «золотых» краев и весей, и тем не менее вынужденного приспосабливаться к жизни среди хамства и неприязни славянских народов, среди которых встречались отвратительные типа, даже не из числа коренного населения. Конфликт в данном произведении разрешен тонко и психологически верно, как это свойственно было мастеру короткой новеллы Ихилу Исаковичу Шрайбману, светлой памяти!
Название рассказа перекликается с хрестоматийным названием новеллы классика идишеской литературы Ицика-Лейбуша Переца «Вос штект ин фидл» («Что скрыто в скрипке»).
Рассказ был опубликован в 1970-е годы на страницах еврейского журнала «Советиш Геймланд». На русский язык переводится впервые.
Читайте в тему:
Ихил ШРАЙБМАН
Было это во дни незапамятные, как говорится. И к полному набору всяких напастей имел я еще и доброго соседа, мое окно как раз выходило на его балкон. Звали соседа — Валя. Жену его — Валентина, и был у них мальчонка лет пяти-шести, Валерик.
Мать же моего соседа была старушка, согбенная, измученная долгими трудами до крайности. Никогда ее не увидишь сидящей или стоящей хоть минуту на одном месте. Целыми днями она суетилась, сгорбленная, с длинной метлой в руках и с ведром. Была она дворовой подметальщицей, то бишь дворничихой. И звали ее у нас во дворе попросту "бабусей Маней".
Большой дружбы меж мной и соседом Валей не было. Так: "день добрый!" -"привет!" Я знал, что человек он — не золото, взвинченный какой-то, часто закладывает за воротник больше положенного, даже лечился от этого в больнице, и я знал, что не надо его трогать и, не приведи бог, раздражать.
Иногда, по ночам, мы слышали, как за стеной, у соседа творится черт-те что. Бьют посуду. Ломают мебель. Валентина, жена соседа, орет, маленький их сынок плачет. Старая "бабуся Маня", колотит себя кулачками по голове и кричит протяжным осипшим голосом так, как оплакивают, не будь здесь упомянут, покойника.
На следующий день мы наблюдали, как сосед Ваня на балконе, в одной рубахе, с пилой и рубанком в руках — отмеряет, пилит, строгает, починяет то, что ночью сам изломал.
Понятно, что в таких случаях я старался поменьше вертеться у окна. Но все равно: сосед стоял к моему окну спиной, и по его спине и голове, которую он почти не подымал, видно было, что уважаемый Валя испытывает в некотором роде муки совести передо мной.
Но в те, описываемые мною дни, Валя уже и стыдиться меня перестал. Вечером, когда он приходил с улицы, а я как раз стоял у дверей дома или мое окно на балкон было открыто, — Валя швырял в мою сторону все, что под ноги попадет, а, наткнувшись на распахнутое окно, с таким треском захлопывал его, что весь дом содрогался.
Но это еще было терпимо, так как происходило в трезвом виде. Хуже было, когда Валя слегка находился под градусом. Однажды вечером он внезапно вырос в моей комнате, вошел не через дверь, а прямо с балкона — через окно. Пододвинул к себе табуретку, сел широко и прочно, неотрывно глядя на меня какими-то безумно опрокинутыми глазами, все время что-то ощупывал рукой в своем кармане — то ли камень, а, может, нож, кто его знает? И все время бормотал:
— Ну, скажи-ка чего… хоть слово…
Бабуся Маня собрала во дворе вокруг себя соседок, ломала руки, щипала себя за лицо, причитала, что ее Валя пошел в дом соседа убивать.
— Как это так?.. Почему убивать?..
— Потому что у него есть бумага, что он лежал в той хорошей больнице… и что ему, говорит он, ничего не будет за такое дело…
Жена моя Ольга была в тот момент у себя в больнице на дежурстве. В те дни она должна была дежурить через день в ночную смену. А сынок наш уже спал… он третий год как ходил в школу.
В музыкальную школу. Играл на скрипке… и несмотря на то, что был старше соседского Валерика, был с ним очень дружен…
И вот представьте себе, сидит отец Валерика и сын почитаемой всеми "бабуси Мани" передо мной. Смотрит на меня опрокинутыми глазами. Ощупывает в кармане какой-то предмет, и ждет, чтобы я произнес хоть одно слово
— Ну? Скажи только хоть слово…
Что мне ему сказать? Что бы я ни сказал, знаю, не будет годиться, не к месту будет сказано, может вообще ничего ему не говорить? Не отвечать ему ни единым словом? И почему я такой слабак? Почему не схватить, что под руку подвернется, и, пока он вытащит из кармана — не знаю что там: камень ли, нож, не дать ему по башке?
Я обвел глазами комнату. Никакого орудия защиты я под рукой не обнаружил. На комоде лишь лежала скрипка нашего сына, маленькая, в четверть доли скрипочка. Крохотный белый смычок. Неужели возможно такой маленькой скрипкой расшибить такую большую лохматую голову?
Представьте себе — можно!
Не знаю, как это вышло, но спустя мгновенье я уже держал в руках скрипочку. Бережно держал в ладонях. Сделал шаг к своему соседу. На миг позабыл даже, что и как. Я помнил только одно, что, когда сынок наш стоит в комнате и играет на скрипке, то соседский Валерик, всегда опершись локтями на подоконник внимательно слушает. Я забыл также, что любое мною сказанное слово все равно не понравится соседу, будет не тем словом и выпалил:
— Скрипка… Кажется, что? Ничего, пара тонких дощечек…
А хранит в себе страшную силу. Не вообразить.. мой пацан играет, а ваш Валерик, замерев, прислушивается, не оторвать его…
— Оторвать? Кого оторвать?
— Валерика. Вашего мальчика Валерика. Он питает к этому большую любовь, мой однажды испытал его. Он говорит, мой сынок, что у Валерика абсолютный слух.
— Что, что у него?
— Ухо. Хорошее ухо. При скрипичной игре это самое главное.
С этим надо родиться. Редчайшая вещь, мой говорит, что с Валериком со временем надо будет что-то предпринять. Он его, говорит, возьмет с собою к учителю. Учитель послушает Валерика.
Сосед мой потихонечку вынул руку из кармана, положил обе руки на стол и уронил на них голову. Спустя некоторое время он поднял голову и потряс ею так, как трясут головой после оглушительного удара, и вновь, положив ее на руки, стал смотреть на меня, мне даже показалось, что глаза его вовсе не опрокинутые, а обычный взгляд обычных человеческих глаз.
— Хитришь,- усмехнулся он,- хитришь, да?
— Чего это я вдруг хитрю? И для чего вообще человеку хитрить?
Он промолчал, а я тут же стал выкладывать ему всю свою философию относительно музыки. Музыка, сказал я, облагораживает душу человека, музыка возвышает человека, делает его лучше, чище. Скрипка, к примеру, вызывает, сказал я, в каждом человеке грусть, радость, раздумья, даже порядочность. Что же, спросил я, разве это не так?
— Конечно, так! — поднял сосед голову и без спора согласился со мной.
И я, держа скрипку в ладонях, так же бережно передал ее соседу Вале в руки. Он несколько мгновений повертел ее туда-сюда, тронул пальцем струны, поднялся со своего места и остановился со скрипкой в обеих ладонях, как и я до сих пор стоял.
Я же тем временем продолжал:
— Мой очень любит Валерика. Впрочем и ребенок сам по себе хорош. Сокровище, а не ребенок. Просто жаль. Учитель его послушает. Потом мы все вместе постараемся, чтобы он его подготовил. Валерик поступит в ту же школу, где и мой учится. Шутка ли? Специальная музыкальная школа. Чего теперь только не делают для детей! Начиная с пятого класса, им платят стипендию. Он вырастет человеком, Валерик.
— Не то что его отец, правда?
— Ну да, конечно! — я совсем позабыл, с кем имею дело, — ведь на свете бывали подобные вещи. Иногда случается наоборот: не отец сына, а сын отца выводит на хорошую дорожку. Что, не так разве?
Сосед мой положил скрипочку на стол, осторожно и бережно, словно она была живым ребенком, еще спеленатым. Мне даже показалось, что он ладонью своей смахнул откуда-то с губ или из-под носа короткий всхлип, который застрял в горле и вот-вот вырвется наружу.
— Это так!.. Точно так!.. — согласился он со мной без всяких возражений.
Мы еще, наверно, с полчаса стояли друг против друга и успели обсудить кучу дел и вопросов и посмаковать главное. Мой сынок и его Валерик оба заканчивают одну школу. Они уже взрослые. Едут учиться дальше, куда-нибудь в Москву, в Ленинград, потом играют оба в одном оркестре. Мой сосед постепенно начал меня "выкать", как и я, все время называвший его на "вы". "Опрокинутые" глаза его понемногу начали приходить в равновесие. Наверно, раз десять протягивал он мне руку для прощания и все не мог уйти. Вышел он из моей квартиры сами понимаете, уже через дверь, а не через окно, через которое вошел.
Я его проводил. На пороге мы еще немного постояли. Он мне еще раза два протягивал руку.
А невдалеке, в глубине двора, бабуся Маня переговаривалась со стайкой женщин, а собравшихся вокруг нее. Завидев нас на пороге моей квартиры, слава богу, живых и невредимых, женщины принялись всматриваться, приставив ладони козырьком к глазам. Они придвинулись к нам поближе и в тот момент, когда сосед в последний раз протянул мне руку, бабуся Маня громко выпалила:
— Тьфу на его голову. Сумасшедший сын мой. Вот так каждый раз он пугает меня насмерть, чтоб ему тем же боком вышло!..
Рассказ публикуется в сокращении
Перевел с идиша Лев Фрухтман
