Когда Психея-жизнь спускается к теням. Об Осипе Мандельштаме
Матвей ГЕЙЗЕР
Есть у Мандельштама примечательная мысль, которая в значительной мере может приоткрыть то великое явление в русской литературе, имя которому Осип Мандельштам:
"Уничтожайте рукопись, но сохраняйте то, что вы начертали сбоку, от скуки, от неуменья и как бы во сне. Эти второстепенные и мимовольные создания вашей фантазии не пропадут в мире, но тотчас рассядутся за теневые пюпитры, как третьи скрипки Мариинской оперы, и в благодарность своему творцу тут же заварят увертюру к "Леноре" или к "Эгмонту" Бетховен". (143, т. 2, с. 494)
Известный французский поэт и писатель Виктор Гюго однажды заметил, что величайшие поэты мира являлись после великих общественных бедствий. Мандельштаму же выпало жить "не после великих бедствий", а во времена, когда страна, в которой ему было суждено родиться и творить, переживала величайшие трагедии и стрессы. Жизнь Мандельштама, короткая, яркая, трагическая, как бы резонировала с его эпохой. И, казалось, в ней не останется места и возможности для поэзии. Быть может, вопреки этому Мандельштам оставил свое "Я" в русской литературе, в поэзии — в особенности. Он был поэтом русским, во истину — русским. И, наверное, именно поэтому он принадлежал русской поэзии целиком, без остатка. И, наверное, именно поэтому библейская, да и еврейская тема занимали в его творчестве особое место.
Об одном стихотворении Мандельштама.
Никогда не забуду впечатления, охватившего меня в начале 60-х, — тогда я прочел в списках стихотворение Мандельштама, начинающееся строкой "Неужели, я увижу завтра…".
Я перечитал стихотворение несколько раз. Больше всего привлекла меня — даже сегодня, спустя десятилетия, не могу объяснить, чем — пятая строфа. Я запомнил ее сразу наизусть.
Я покину край гипербореев,
Чтобы зреньем напитать судьбы развязку,
Я скажу "села" начальнику евреев
За его малиновую ласку.
(Примечание: стихи цитируются по "Собранию сочинений О.Мандельштама" в четырех томах, М. 1993-1997)
Кроме музыки стиха, поэтичности этих строк меня покорили тайны, сокрытые едва ли не в каждом слове этой строфы. Почему в ней речь о гипербореях, гиперборейцах? По преданию, гиперборейцы — жители дальнего Севера. Зачем собирается поэт покинуть "край гипербореев"?
Гиперборейцы, по древнегреческой мифологии, сказочный народ, живший на крайнем Севере, за Бореем (у древних греков — бог северного ветра). Им присуще было вечное веселье, блаженство. Через каждые 19 лет их навещал Аполлон, любимцами которого они были. Смерть для них — это избавление от перенасыщения радостями жизни. Испытав все наслаждения, они бросались в море.
"Видно, каждому надо пройти свой путь до конца и благословить смерть, которую недаром называют избавительницей", — писала в своих воспоминаниях Надежда Яковлевна Мандельштам, жена поэта.
Ассоциация с гиперборейцами — что это? Мысли о самоубийстве? Подтверждения такому предположению мы находим в дневнике Корнея Ивановича Чуковского:
"Чует мое сердце беду. В ГИЗе упорно говорили, что покончил с собой Осип Мандельштам" (14 апреля 1930 года, то есть за год с небольшим до написания этого стихотворения).
Вспоминая о 30-х годах, Надежда Яковлевна писала, что попытки свести счеты с жизнью у Мандельштама были не однажды.
И еще заворожила меня строка "Чтобы зреньем напитать судьбы развязку", гениальная, на мой взгляд строка о поэте и поэзии. Надежда Яковлевна отмечала, вспоминая о Мандельштаме, что поэзия для него была подготовкой к смерти.
Кто такой "начальник евреев"? Если бы родоначальник — все понятно — Авраам. В пору написания этого стихотворения, в 1931 году, "начальника советских евреев" еще не было, позже, в конце 30-х, "главным советским евреем" считали Михоэлса (об отношении Мандельштама к Михоэлсу речь пойдет ниже). И самая большая загадка — это "малиновая ласка".
Стихи Мандельштама, как и любого большого поэта, загадочны. Есть в них нечто магическое, мистическое. Нужно ли нам, читателям, "лезть", проникать в душу стиха? Разве недостаточно радоваться тому, что есть хорошие библейской силы строки… И все же не могу оторваться от желания понять, о чем идет речь в строфе:
Край небритых гор еще неясен,
Мелколесья колется щетина,
И свежа, как вымытая басня,
До оскомины зеленая долина.
Где же находится этот "край небритых гор"? Сначала я подумал, что речь идет о Палестине, поводом этому послужило напоминание о царе Давиде, но как "начальник евреев" он не воспринимается, как родоначальник — тем более. К тому же в Палестине Мандельштам, как известно, никогда не был. "Небритые горы" он мог видеть в Грузии или Армении. Так, вникая в отдельные слова, я понял, что "разрушаю" стихотворение. Вспомнил эпиграмму Маршака:
"О чем твои стихи?" — Не знаю, брат.
Ты их прочти, коли придет охота.
Стихи живые сами говорят,
И не о чем-то говорят, а что-то. (155, с. 142)
Но даже любимый мною С.Я.Маршак, поэт, которого я считаю своим наставником, не мог меня отвлечь от изучения анатомии упомянутого стихотворения Мандельштама. Спустя годы, в середине 80-х, А.П.Межиров сказал мне, что стихотворение это называется "Канцона". Это еще раз вернуло меня к давним поискам.
Канцона — особая форма стихотворения, дошедшая до нас от трубадуров, минизингеров средневековья, от итальянских поэтов раннего Возрождения (канцоны сочиняли Петрарка, Данте). В русской поэзии канцоны встречаются нечасто. Когда еще раз прочел стихотворение, то увидел, что все "правила" канцоны (не более 7 строф, чередующиеся рифмы) в стихотворении "Неужели я увижу завтра" соблюдены.
И снова я увлекся "анатомией стиха". Очень много библейского: "прозорливцу дар от псалмопевца" (что это, о бинокле — о "дорогом подарке царя Давида"). "Бинокль", думается мне, в этом контексте — метафора: "Чтобы зреньем напитать судьбы развязку…" Похоже, что здесь слово "зренье" отождествляется с восприятием мира, даже с мироощущением. И все же строки: "Я скажу "села" начальнику евреев / За его малиновую ласку" продолжают оставаться для меня самыми загадочными.
Почему поэт хочет благодарить кого-то за "малиновую ласку"?
Среди цветов, часто упоминающихся в Библии (красный, белый, черный, желтый) и что-то символизирующих, малинового цвета я не встречал… Я, наверное, уже в конце 80-х решил приостановить свои "исследования" и сказал об этом А.П.Межирову, любимому мною поэту, человеку проникновенного ума. Он отреагировал со свойственной ему прямотой: "У Вас это не получится…" И оказался прав.
Я снова вернулся к стихотворению (уже в четырехтомном "Собрании сочинений" Мандельштама, Москва, 1994-95 гг.) и обратил внимание на дату публикации — 26 мая 1931 года. Дата стояла определенная, то есть не так, что "между" или "около". Думаю, что если и есть другие варианты этого стихотворения, едва ли они резко отличаются от опубликованного в упомянутом "Собрании".
В этом же Собрании сочинений Мандельштама в последнем томе есть даты жизни и творчества поэта. Какие события в жизни Мандельштама произошли незадолго до этого? В начале апреля 1931 года поэт работал над "Путешествием в Армению". Здесь моя гипотеза о "небритых горах" всплывает, но не более, чем гипотеза. 3 мая Мандельштам пишет стихотворение "Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,/ За смолу круговую терпенья, за совестный деготь труда…", и какой-то трагический финал слышится в последних строфах:
И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье, —
Обещаю построить дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.
Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи —
Как прицелясь на смерть, городки зашибают в саду, —
Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
И для казни петровской в лесах топорище найду.
Поэт Михаил Синельников, истинный знаток русской поэзии, так рассуждает по поводу этого стихотворения: "Велика была жажда, неподдельное желание Мандельштама слиться с "народной семьей". Он сулил (и заплатил!) за это страшную цену". (41, с. 8)
* * *
Не вызывает сомнения, что в пору написания "Канцоны", то есть поздней весной 1931 года, настроение Мандельштама было не лучшим. Да и вообще, 31-й начался для Мандельштама с неудач. Ему отказывают в предоставлении жилья в Ленинграде. Он уезжает в Москву, скитается вместе с Надеждой Яковлевной по случайным квартирам: они живут там, где их приютят, там, где освобождаются на время квартиры друзей, родственников. В пору написания "Канцоны" Мандельштамы живут в комнате своего брата в Старосадском переулке.
Размышляя о московских скитаниях Мандельштама, я задался вопросом: а почему не живет сын вместе с отцом? Может быть, отношения их непростые? Но письмо от 20 марта 1931 года позволяет усомниться в этом.
"Дорогой папочка, посылаю тебе этот более чем скромный тючок: в нем лишь малая доля того, в чем ты нуждаешься… Обо всем прочем и главном в письме… Твой Ося".
А вот из письма к отцу, написанного в середине мая 1931 года, то есть в период между написанием "Сохрани мою речь…" и "Канцоны":
"Дорогой папочка! Отвечаю тебе сразу на все твои письма… Я только что все их снова внимательно перечел, и теперь, чтобы поговорить с тобой, я отодвигаю всю гору суеты, ложного беспокойства, все грубые хлопоты, на которые мы обречены. Ты говоришь об отвратительном себялюбии и эгоизме своих сыновей. Это правда, но мы не лучше всего нашего поколения. Ты моложе нас: пишешь стихи о пятилетке, а я не умею. Для меня большая отрада, что хоть для отца моего такие слова, как коллективизм, революция и пр., не пустые звуки. Ты умеешь вычитать человеческий смысл в своей Вечерней Газете, а я и мои сверстники едва улавливают его в лучших книгах мировой литературы.
Мог ли я подумать, что услышу от тебя большевистскую проповедь?.. Ты заговорил о самом главном: кто не в ладах со своей современностью, кто прячется от нее, тот и людям ничего не даст, и не найдет мира с самим собой. Старого больше нет, и ты это понял так поздно и так хорошо. Вчерашнего дня больше нет, а есть только очень древнее и будущее…".
Письмо заканчивается словами: "Пиши мне, дорогой папочка. Не скучай…".
И все же, слышны в этом письме муки покаяния, раскаяния, не дававшие покоя Мандельштаму.
Следом за "Канцоной", в самом конце мая или начале июня, Мандельштам создает свои знаменитые стихи "Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…". Есть в этом стихотворении такие строки:
Уже светает. Шумят сады зеленым телеграфом,
К Рембрандту ходит в гости Рафаэль.
Процитированное письмо О.М. к отцу снова пришло на память. Опять подумал о покаянии. И Рембрандт, и покаяние, привели меня к теме о блудном сыне. В стихотворении "Еще далеко мне до патриарха" (написанном вскоре после "Канцоны") преисполненные отчаянья строки:
…То усмехаюсь, то робко приосанюсь
И с белокурой тростью выхожу;
Я слушаю сонаты в переулках,
У всех ларьков облизываю губы,
Листаю книги в глыбких подворотнях —
И не живу, и все-таки живу.
И в этих же стихах есть упоминание о Рембрандте:
Вхожу в вертепы чудные музеев,
Где пучатся кощеевы Рембрандты…
Очевидно, что рядом с "Канцоной" постоянно возникает тема Рембрандта.
В своих воспоминаниях Н.Я.Мандельштам не раз упоминает о том, что они с О.М. часто бывали в Эрмитаже и почти всегда заходили в зал Рембрандта. Кажется, что-то прояснилось.
Я открыл альбомы с репродукциями Рембрандта. Среди них нашлось замечательное ленинградское издание (Аврора, 1981 год) с репродукциями картин Рембрандта. Всмотрелся в "Возвращение блудного сына". Еще раз вернулся к притче "О блудном сыне". Снова — к альбому. Всматриваюсь в лицо старика-отца. Такое благородно-библейское и такое вечное. И вдруг, перелистав альбом на следующую страницу, где только видны руки отца и упавший перед ним на колени сын, я обратил внимание на то, что руки отца с оттенком оранжево-малинового цвета. Подняв глаза, я заметил, что рукава его накидки красно-малинового цвета. Я снова вернулся к репродукции картины и увидел, что в ней множество оттенков малинового цвета: не только накидка отца, но и накидка стоящего рядом с отцом человека. Это вернуло меня к строке: "Я скажу "села" начальнику евреев за его малиновую ласку…".
"Малиновая ласка". Разговоры отца о себялюбии и эгоизме сыновей. И все же "Милый папочка, чтоб нам скорее зажить вместе… Пиши мне, дорогой папочка, не скучай". Не есть ли все это — притча "О блудном сыне", но в жизни самого Мандельштама. Ведь в стихах истинного поэта всегда лично пережитое, даже если он пишет о временах исторических, далеких.
Теперь можно предположить, что слова "начальнику евреев" исходят к временам Иосифа Прекрасного; того самого Иосифа, которого братья продали в рабство за 20 сребреников. Это он стал "начальником Египта", благородно простившего братьям измену, предательство. Как много истории и тайн в одном стихотворении, начинающегося строкой "Неужели я увижу завтра…".
Выражаем благодарность дочери Матвея Гейзера Марине за предоставленные нашей редакции архивы известного писателя и журналиста, одного из ведущих специалистов по еврейской истории.
