Невозможный выбор рабби Элеазара
Моисей БОРОДА
Шесть столетий тому назад жил в Испании большой знаток Торы, глава еврейской общины и её верховный судья, рабби Элеазар бен Мосэ. Ещё юношей он обратил на себя внимание общины глубокой серьёзностью и преданностью Учению, безошибочностью суждений в том, что есть право, и особым даром находить путь к сердцу и уму каждого, кто к нему обращался. И когда он достиг возраста, с которого ему можно было управлять общиной, он был единогласно выбран её руководителем и главой суда. Слава о справедливости, мудрости, учёности рабби Элеазара скоро распространилась далеко за пределы Сарагосы, сотни людей – евреи и неевреи – искали его совета. Непререкаемым авторитетом пользовался он и у главы города, и пока тот был жив, еврейская община не знала притеснений.
Рабби Элеазар приближался к своему шестидесятипятилетию, когда глава города скончался. Его преемник с самого первого дня не скрывал своего враждебного отношения к общине, и скоро в городе поползли слухи, что он ждёт первого удобного повода, чтобы изгнать всех евреев из города. Но прошло три месяца со дня его назначения, и кроме нескольких ограничений для обитателей юдерии*, того, чего община так боялась, не случилось – и евреи постепенно успокоились.
В один из декабрьских вечеров, когда рабби Элеазар, придя из синагоги, – жена и трое его детей уже спали, – сел за свой рабочий стол, чтобы продолжить изучение очередной главы из Торы, тишину дома, до того нарушаемую лишь тихим потрескиванием стоящей на столе свечи, взорвал громкий, властный стук у входной двери.
Не предвидя ничего хорошего, в такое время никто из общины не позволил бы себе нарушить его покой, отвлечь от занятий, рабби медленно встал, пошёл к выходу, открыл дверь. На пороге стоял назначенный новым главой города альгвазил-майор**, за ним два солдата городской стражи.
Без слов провёл рабби Элеазар альгвазила в свою комнату. Выждав длинную паузу, может быть ожидая тревожного вопроса о причине столь неожиданного визита, а может быть, для придания веса тому, что собрался сказать, он произнёс чётким, лишённым интонации тоном:
– Святая инквизиция ищет бежавшего из своего города крещёного еврея. Известно, что его путь лежит через наш город. Не позднее, чем завтра вечером он должен быть в Сарагосе.
…Да, он уже не раз бывал здесь по торговым делам с людьми из юдерии. Теперь выслушай распоряжение главы города: Тот, у кого беглец попросит ночлега, должен отвести его к тебе. Ты же передашь беглеца моей страже. Если это не будет выполнено, если беглец останется у принявшего его хозяина или у тебя хотя бы на день, все евреи будут изгнаны из города.
– В чём обвиняется этот человек? Какое преступление он совершил? Вернулся тайно к вере своих предков?
– То, что совершил или не совершил беглец, касается только Священного Трибунала – запомни это, почтенный рабби. Или вы, живущие среди нас, настолько осмелели, что вмешиваетесь в его дела? – голос альгвазила звучал намеренно резко, грубо. – То, что касается вас, я сказал. У тебя есть время до утра, чтобы оповестить об этом всех в юдерии.
– Ты простишь мне мой вопрос, достопочтенный альгвазил, но разве твоя стража не может задержать беглеца до того, как он войдёт в юдерию?
– Я прощаю тебе этот вопрос, достопочтенный рабби, – по лицу альгвазила пробежала усмешка. – Да, моя стража может задержать беглеца у ворот юдерии. Но мы не будем этого делать. Так станет сразу ясным, чего стоит ваша верность. Учти, рабби, и не дай тебе Бог забыть об этом, срок у тебя до утра. С утра то, о чём я тебе сказал, вступает в силу. И ещё, рабби, с вольностями, какими вы пользовались раньше, при прежнем правителе, покончено. Будет хорошо, если вы это запомните.
Альгвазил и солдаты ушли. Рабби Элеазар разбудил слугу и приказал ему сообщить о приказе всех домохозяев в юдерии. Потом он вернулся к себе, взял с полки том Мишны, раскрыл. Глаза его медленно двигались по строчкам, губы шептали знакомые слова, но мысли его были далеко. Впервые за всё время её существования община столкнулась со смертельной опасностью. И так же впервые судьба поставила его перед страшным выбором, перед задачей, которую ему, может быть, не решить.
Внезапно он почувствовал, как на него навалилась тяжёлая усталость. Он пытался отогнать сон, его губы ещё продолжали произносить то, что читали уже слипающиеся глаза, но дрёма уже одолевала его. Он засыпал.
Вдруг он почувствовал, что кто-то стоит в проёме двери. Он резко обернулся. На пороге стояла его жена. Она пристально смотрела на него не произнося ни слова.
– Что тебе надо? Почему ты пришла?
Она ничего не ответила, продолжая молча, не мигая смотреть на мужа, словно бы видела его в первый раз.
– Разве ты не видишь, что помешала мне? Прошу тебя, уйди. И не смотри на меня так. Твой взгляд разрывает мне сердце.
– Мой взгляд разрывает тебе сердце, говоришь ты? – её голос дрожал от еле сдерживаемой ярости. – А картина исхода, когда женщины, дети, старики бредут, коченея от холода, от селения к селению, от города к городу, не находя нигде пристанища, эта картина не разрывает тебе сердце?
Что ты ищешь в своих книгах, какое решение хочешь в них найти? Какое решение ищешь ты? Или на одной чаше весов не сотни людей, которые доверили тебе свою жизнь, своих детей, твои собственные дети, я, а на другой – не неизвестный кто-то, о котором ты ничего не знаешь – даже того, принял ли он крещение по собственной воле или под страхом смерти? О нём думаешь ты, о нём!
Вдруг стоящая в проёме двери женщина исчезла. Несколько секунд в доме стояла абсолютная тишина, и в эту тишину вошёл прозвучавший тихим щелчком стук у входной двери. Стук у двери повторился, и в ту же секунду часы на башне собора пробили три.
Рабби вздрогнул и проснулся. Сердце колотилось в его груди, стесняя дыхание, тяжёлыми ударами отдаваясь в голове.
С бьющимся сердцем встал он из-за стола, пошёл к входной двери и прислушался. Кто-то стоял за дверью, переступая с ноги на ногу, часто и прерывисто дыша. Рабби полуоткрыл дверь. У порога стоял человек с бледным лицом, ввалившимися щеками, дрожащий то ли от холода, то ли от внезапно прерванного бега; в его прерывистом дыхании отчётливо слышался хрип. Человек тихим, еле слышным голосом что-то сказал, из чего можно было разобрать только слово: "Рабби". Без слов впустил рабби Элеазар пришедшего в дом, закрыл за ним дверь и провёл его в свою комнату.
– Ты ведь проделал долгий путь?
Пришедший ничего не ответил. Было видно, что его бьёт крупная дрожь.
– Садись поближе к жаровне, согрейся. Но ты ведь, наверное, и голоден?
Пришедший несколько раз кивнул.
– Я принесу тебе поесть.
Ел он быстро и жадно, бросая время от времени на рабби Элеазара испытующий взгляд. После трапезы прочёл Биркат а-мазон***, закрыл глаза, опустил голову и долго сидел так, не произнося ни слова. Слышно было лишь его хриплое, со свистом дыхание.
Внезапно он рывком поднял голову и посмотрел рабби Элеазару в глаза:
"Рабби, меня ищут. Я… я должен был бежать от… меня ищет… ищет инквизиция. Помоги мне, спрячь… хотя бы ещё на одну ночь.
…Почему ты ничего не отвечаешь? Я не мешумад, рабби, я… я принял крещение, чтобы спасти себя, мою семью, но…
– Не время сейчас об этом говорить. Следуй за мной.
– Куда, рабби? Ты… ты хочешь выгнать меня из дома? Выгнать навстречу моим мучителям? Ты…
– Следуй за мной.
Рабби прошёл в комнату слуги; пришедший медленными, неуверенными шагами, оглядываясь по сторонам, следовал за ним. Слуги ещё не было, и вернуться он должен был не скоро.
– Ты выглядишь усталым. Ложись на эту постель, постарайся заснуть.
– А ты, рабби, где будешь ты?
Рабби Элеазар ничего не ответил. Беглец лёг, закрыл глаза и повернулся лицом к стене.
Рабби Элеазар вернулся к себе и, раскрыв книгу Законов, вновь попытался читать. Слова, обращённые к нему женщиной из его сна, колыхались в душе, прерываясь словами пришельца: "Помоги мне, спрячь…". Впервые с тех пор как он стал главой общины, он почувствовал, как страшен, как раздавливающе страшен груз, лежащий на его плечах.
Долго сидел он, вчитываясь в строки Закона, ища выход, ища подтверждение тому, что он должен сделать, перечитывая знакомое ему "Если община в опасности, чужой может быть выдан". Вновь и вновь перечитывал он эти строки, и вновь звучал в его душе голос человека, искавшего у него защиты.
Когда часы на башне собора гулко пробили шесть утра, он встал, прошёл в комнату, где спал беглец – слуга ещё не вернулся – и подойдя к постели, тронул спящего за плечо. Беглец вздрогнул как от мгновенного ожога, открыл глаза, сел на край постели и поднял взгляд на рабби Элеазара.
– Позволь мне остаться у тебя до следующей ночи, – произнёс он тихим голосом. – Ночью я уйду. Когда я пробирался к тебе, меня не видел никто. Никто не знает, что я сейчас у тебя. И никто не…
– Несчастный, зачем ты пришёл к нам, ко мне? Какого приюта, какой защиты искал ты у нас? Неужели ты не знаешь, что будет со всеми нами, со всей общиной, если хоть один из нас, один-единственный противопоставит себя инквизиции? Или там, откуда ты бежал, не так?
Беглец опустил голову.
– Об одной ночи просил я тебя и ты отказываешь мне даже в этом? – произнёс он тихо. – А может быть, – он поднял голову и посмотрел рабби Элеазару в глаза, – ты решил выдать меня городской страже? A? Что же ты молчишь?
Или может быть это был не ты, кто всего несколько часов тому назад принял меня, накормил, дал мне пристанище? И сейчас ты выдаёшь меня палачам? "Священному" Трибуналу? Или ты, о чьей мудрости, учёности, справедливости, добром сердце идёт слава по всей Испании, забыл заповедь "Не стой на крови ближнего своего"!
…Нет, рабби, дай мне сказать! Может быть ты поступаешь так со мной потому что я в твоих глазах мешумад, отступник? Да знаешь ли ты, почему меня ищет инквизиция? Знаешь ли ты, что я…
– Не в моей власти ни судить, ни даже выслушивать тебя. То, что ты сделал или не сделал – о том может судить твоя община.
– И тем не менее ты осуждаешь меня на смерть?
– Я знаю, как страшно то, что я сейчас вынужден сделать. Но я не могу иначе. Если я не выдам тебя сейчас, все евреи будут изгнаны из города – все, до последнего грудного младенца. Я вижу бредущих по заснеженному полю женщин, детей, стариков, слышу стоны, вижу, как тот или другой, обессилев, падает на дорогу, как его окружают идущие рядом и понимают, что он уже не поднимется, и оплакав его, идут из последних сил дальше. Я слышу плач и крик младенцев у иссохших грудей их матерей, вижу, как женщины рвут на себе волосы от отчаяния. Всю ночь сидел я над книгами, искал выход и не нашёл его, и понял, что его нет. Это разрывает мне сердце.
– Разрывает тебе сердце? – лицо беглеца исказилось жёсткой, злой усмешкой.
Он рывком встал, повернулся к рабби Элеазару спиной и пошёл к входной двери. Рабби Элеазар шёл вслед за ним. У двери беглец бросил, не оборачиваясь: "Открой!"
У входа уже стояли двое стражников. Они связали беглецу руки и повели его. В последний момент он обернулся в сторону стоявшего у порога рабби Элеазара и крикнул: "Будь ты проклят, лжесвятой рабби!"
Один из стражников рванул его к себе, ударил по спине и беглеца увели. Рабби стоял у порога своего дома, глядя вслед уводимому, стоял и тогда, когда стражники и шагающий между ними человек исчезли из виду. Потом он медленно вошёл в дом и закрыл на засов дверь.
Весть о спасении общины в считанные часы облетела всю юдерию и когда рабби Элеазар пришёл в синагогу, его со всех сторон обступили мужчины, в слезах называя его "нашим спасителем", превознося его святость, мудрость, справедливость. Он же стоял в этом море хвалебных слов и душа его трепетала от боли. Каждое из слов хвалы жгло его как вонзённая в тело раскалённая игла.
В конце благодарственного богослужения он встал со своего места и поднял взгляд на собравшихся. Мгновенно воцарилась мёртвая тишина. Несколько мгновений стоял он так и каждому казалось, что именно на него направлен этот взгляд, в котором не было ничего кроме глубокой печали и скорби. И многие, не выдержав этого взгляда, опустили головы. И в этой тишине прозвучали первые слова молитвы, с которой рабби Элеазар обратился к Вс-вышнему, прося Его, чтобы Он в своём милосердии не покарал общину за то, что люди, в своей радости освобождению от опасности забыли о человеке, ради этого освобождения пожертвованном. Каждое из слов рабби, произнесённое тихим голосом, гулко отдавалось в стенах синагоги, наполняло собой всё её пространство. В полном молчании, подавленные неожиданностью, боясь даже громко дышать, внимали собравшиеся словам молитвы, в конце её ответив тихим "Ам". Но и после того как рабби закончил молитву, все оставались на своих местах, прикованные к ним непонятной им силой. Потом в полном молчании, каждый поодиночке, не поднимая глаз на другого, они покинули собравшиеся синагогу.
С этого дня рабби Элеазар почувствовал как в его душе что-то надломилось. По-прежнему вёл он дела общины, по-прежнему десятки и десятки людей шли к нему за советом, по-прежнему его приговоры в суде признавались без возражений обеими сторонами, ибо он как никто до него обладал даром соединять справедливость и милосердие. Но теперь, когда он выносил свой приговор, ему чем дальше, тем чаще вспоминалось лицо беглеца и эхом отдавались в душе слова его проклятия. В такие моменты охватывало рабби сомнение во всём, что он делал в течение своей жизни; память услужливо подсказывала ему все случаи его ошибок, и проходили дни, прежде чем он мог побороть это своё состояние.
В середине января пришло известие, что беглец, выданный им, был обвинён в "криптоюдаизме", тайном возвращении к еврейской вере и по приговору инквизиционного трибунала сожжён на костре. Когда это известие достигло рабби Элеазара, он понял, что душевно сломлен и что таким, какой он есть сейчас, он не может быть главой общины, не может держать в своих руках её судьбу. На следующий день он созвал старейшин общины и объявил, что должен на месяц уехать из города, что на это время община будет управляться одним из старейшин по их выбору.
В ту же ночь рабби Элеазар покинул свой дом и с этой ночи след его пропал.
Долгое время евреи города верили, что настанет день и их святой рабби, их "раббену а-кадош" вернётся и снова возьмёт в свои руки судьбу общины. Но шло время, о рабби не было никаких известий и надежда эта медленно угасла. Постепенно в общине укрепилась вера в то, что их рабби, в заслугу его святости, был живым вознесён в Царство Праведников.
Каждый год вплоть до expulsion de los judios, изгнания евреев из Испании, евреи Сарагосы отмечали день освобождения общины от смертельной опасности. Они вспоминали приказ главы города, свой страх и то великое, что сделал рабби Элеазар.
Судьба беглеца нарушала торжественность этих воспоминаний и память о нём постепенно исчезла, оставив слабый, едва ощутимый след, ведущий к трагической истории человека, чей жребий поставил его перед задачей, решить которую ни ему и никому другому до или после него, не было и не могло быть дано.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
ПРИМЕЧАНИЯ
* Юдерия – квартал города в Испании, в котором евреи должны были в силу закона селиться.
** Альгвазил (исп. alguacil) судебный исполнитель вообще, в том числе — и инквизиционных трибуналов. статус ординарных альгвазилов определялся статусом судов, при которых они состояли. На практике альгвазилы могли исполнять и обязанности «чиновников особых поручений». Альгвазил-майор – альгвазил королевских, городских, епископальных судов
*** Еврейская застольная молитва (после еды)
