5 марта 1953 года глазами десятилетнего eвpeйского мальчика
Яков ВАЙНШТЕЙН, Ашдод
Мне, как каждый год и прежде, вспоминается 5 марта пятьдесят третьего года. Вспоминается, потому что это день моего рождения, а тогда мне исполнялось десять лет. Каждое утро, вставая с постели, одеваясь и собираясь в школу, я прежде всего слышал, как из висящей над моей кушеткой круглой чёрной радиоточки передают последние известия, после этого была «Утренняя гимнастика под руководством преподавателя Гордеева», «Пионерская зорька» с участием Рины Зелёной и так далее.
И все последние дни эти известия начинались с «Сообщения о состоянии здоровья товарища Сталина». Сообщения эти были тревожными, но я в силу своего детского представления о Сталине ничего плохого даже в мыслях не допускал. Надо заметить, что о том, что люди умирают, я знал довольно хорошо, потому что почти все похороны в городе Черновцы, где я жил и вырос, проходили мимо нашей улицы.
Похороны в те годы сопровождались духовым оркестром. И независимо от того, по какой из двух улиц то ли справа, то ли слева медленно спускалась по направлению к кладбищу траурная процессия с непрерывным траурным маршем, все мальчишки, издалека услышав его, тут же бросали свои игры и мчались смотреть на эти похороны. И были они довольно часто, ведь тогда, в послевоенные годы, было очень много инвалидов, контуженных, имеющих разные ранения и даже просто калек совершенно без ног, которые передвигались по тротуарам на деревянных подставках с роликами при помощи рук. Эти картины забыть невозможно.
Ну а в тот день я почему-то не слушал последние известия. То ли было приподнятое настроение по случаю своего десятилетия (всё-таки десять лет – это уже солидный рубеж, это уже не какой-то там малыш-младшеклассник), то ли отвлёкся на поздравления родителей – теперь уже не помню. Но самую главную новость этого дня я не слышал. И вот я иду в школу, а по пути вижу своего приятеля из параллельного класса, выходящего из своего дома и с которым мы частенько дальше шли уже вместе в школу, обсуждая наши мальчишечьи дела. Ещё не перейдя улицу на мою сторону, он кричит мне:
«А ты слышал, что Сталин умер?»
Я отвечаю, что нет, не слышал, а сам не могу поверить, что такое могло произойти. Чтобы сам Сталин умер, Сталин, о котором мы в школе учили массу стихотворений разных поэтов всех союзных республик, начиная с Джамбула Джабаева и кончая народными стихами «Два сокола ясных» – быть такого не может. Сталин, которого я помню ещё с огромной картины «Утро Родины» во всю огромную стену и от пола до потолка высотой почти четыре метра актового зала нашего детского сада, где проходили все утренники и где мы делали зарядку, а на картине он был изображён в маршальском мундире с перекинутым через руку плащом, задумчивым и вглядывающимся в бескрайние колосящиеся нивы с дымящимися трубами каких-то заводов на самом горизонте, и чтобы такой Сталин умер – не может такого быть! Сталин, о котором пелись чуть ли не все песни по праздникам по радио, да и не только по радио. Ведь очень часто мимо нашей школы шли колонны солдат расположенной поблизости воинской части и пели свою строевую песню:
Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовёт Отчизна нас!
Из сотен тысяч батарей
За слезы наших матерей,
За нашу Родину — огонь! Огонь!
И чтобы этот Сталин умер – нет! А по праздникам, когда был военный парад, то был и воздушный парад. И тогда самолёты летели строем из слов «СЛАВА СТАЛИНУ». После парада начиналась демонстрация трудящихся, на которой несли транспаранты с надписями «Под руководством партии, под водительством Сталина – вперёд, к победе коммунизма!» Вообще очень многое тогда называлось «сталинским»: «сталинские пятилетки», «десять сталинских ударов», «сталинские лесополосы», «сталинские стипендии» и так далее.
Но постепенно стало доходить до моего сознания, что это всё-таки произошло, что это таки случилось, что не зря все последние дни страна была в напряжении и что это тяжелейший удар. Внезапно я осознал, что для меня лично это двойной удар. Ведь теперь я до конца своей жизни не смогу праздновать свой день рождения – ну кто же в такой ужасно тяжёлый день сможет что-либо праздновать?
Полностью удручённый, я пришёл в школу. Первый урок прошёл как-то необычно тихо, все мальчишки вели себя непривычно спокойно. Звонок на перемену – и никто не выбегает из класса, вообще никто по длинному школьному коридору не бегает, никто никого не толкает, никто не орёт во всю глотку – очень удивительно! И это в нашей двадцать шестой мужской средней школе! Да у нас всегда на переменах такое творилось, что сейчас и представить трудно: почти все бегали, толкались, сбивали с ног один другого и тому подобное.
Как сейчас вижу перед собой картину – по коридору идёт учительница, а кто-то из учеников ей сзади в пальто плеснул чернила из «невыливайки», а она даже не почувствовала это и пошла дальше в учительскую. Это только название было такое у чернильницы «невыливайка», которое оправдывалось только при очень аккуратном ношении, а на самом деле можно было резким движением ещё как плеснуть чернилами! А что делалось на уроках пения, которое наш класс не хотел признавать – под партами стучали ногами, а сами громко мычали с выражением на лице «Это не я», срывая таким способом уроки. И вот сейчас тихая перемена!
Прошёл я до конца коридора и заглянул за угол в перпендикулярный коридор, а там, напротив учительской, уже стоит почётный караул из школьников со вскинутыми в пионерском салюте руками и двумя приспущенными знамёнами. Поражённый происходящим, я вернулся в класс. Вторым у нас должен быть урок украинского языка. И вот открывается дверь класса, заходит наша «украинка» и сразу же у двери объявляет: «Диты, наш батько помэр!» Кидает классный журнал на стол, опускается на стул и до конца урока рыдает во весь голос, а голова её лежит на сложенных на столе руках. Весь класс сидит притихший и подавленный. После этого нам объявили, что уроков больше сегодня не будет, что все могут идти домой и что вообще три дня из-за траура уроков не будет. Мы все разошлись по домам.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Мой день рождения, разумеется, уже не отмечали. Взрослые при нас, детях, говорили шёпотом, чтобы мы не слышали, о чём. А вообще мы с братом были к такой манере разговора привычны, потому что наш папа и дядя Мойша, муж бабушкиной сестры, всегда только так обсуждали политические новости. В те годы так было везде в городе. Помню, как однажды дедушка, работавший в типографии областной газеты, однажды после работы тихонько рассказывал, что у них случился ужасный скандал.
Оказывается, что в тексте в слове «Сталин» вместо буквы «т» проскочила буква «р» и никто из проверяющих этого в матрицах не заметил. Обнаружилось это тогда, когда весь утренний набор уже ушёл на продажу и начал продаваться. Видно, кто-то увидел и позвонил. Все газеты были тут же изъяты из продажи и стали искать виновного. Нашли наборщика, забрали, и больше никто никогда его не видел. Помню, как не раз по улице Сталинградской вели охраняемые колонны, мы с мальчишками смотрели на них, а взрослые тихонько комментировали: «Это политические». Видно, вели их из тюрьмы на вокзал для отправки.
Так прошёл тогда этот день. И ещё мне помнится, что когда на Первое мая вышла «Пионерская правда», которую я получал, то там вверху первой страницы была огромная фотография мавзолея с одинокой печальной девочкой на трибуне и подписью «Ещё в прошлый раз она была на руках великого вождя».
Прошли годы, когда на ХХ съезде КПСС Хрущёв выступил с докладом о культе личности Сталина. Наступили годы «оттепели» и стало возможным говорить о том, что раньше было непозволительно и запрещалось, а если кто-то и говорил между собой об этом, то это делали шёпотом и тайно только между особо доверяющими один другому людьми. Стали менять сталинские названия чего бы то ни было: город Сталинград был переименован в Волгоград, вместе с городом и область поменяла своё название; завод имени Сталина, выпускавший автомобили ЗИС, был переименован в завод имени Лихачёва, тогдашнего министра машиностроения, а автомобили стали называться ЗИЛ; Сталинский район города со всеми учреждениями был переименован в Центральный, а я, бывший тогда секретарём комсомольской организации строительного управления, где работал, должен был собрать у всех комсомольские билеты, выданные Сталинским райкомом комсомола, и отнести их в теперь уже Центральный райком комсомола для замены всех билетов с новым названием райкома.
Но самое главное – это стала просачиваться правда о Сталине, о том, каким он был «отцом» для всех народов вообще и, в частности, для нас, евреев. Любовь к нему стала таять и превращаться в злость и ненависть. И даже появилась радость, что он не успел осуществить свои ужасные намерения по отношению к евреям. А так как это в 53-м году случилось во время празднования еврейского праздника Пурим, то многие считают, что Сталина постигла участь Амана, то есть, ему воздалось по заслугам.
