В прошлом году на прилавках израильских книжных магазинов появилась книга Шмулика Ацмона-Вирцера "Холем бэ-идиш". Название в силу многозначности иврита и идиша можно перевести и понять двояко: это и "Мечтающий на идише", и "Видящий сны на идише", и при желании — "Бредящий на идише"
Петр ЛЮКИМСОН
Те, кто знаком с Ацмоном, знают, что все эти названия в равной степени справедливы. Как знают они и то, что было бы странным, если бы в название своей автобиографии Шмулик Ацмон не вложил двойной смысл. Многие читатели нашей газеты и преданные поклонники "Идишпиля" наверняка хорошо помнят Шмулика: вплоть до недавнего времени перед каждым спектаклем он выходил на сцену — вроде бы для того, чтобы попросить зрителей выключить мобильники, но на самом деле, чтобы немного поговорить "за жизнь". И в каждом его скетче было столько мудрости и юмора, что он сам по себе был целым представлением. Вот мы и решили вам немного рассказать о книге Ацмона-Вирцера и о нем самом.
Для начала спешим известить вас, что Шмулик Ацмон, слава Богу, жив, здоров, насколько можно быть здоровым в 93 года, и надеется дожить до 100 лет, чего и вам желает. Во-вторых, за те два года, когда в Израиле и мире бушевала эпидемия коронавируса, Шмулик, не умеющий сидеть без дела, решил осуществить, наконец, то, что от него давно даже не просили, а требовали: написать автобиографию. Тут, кстати, выяснилась одна вещь, которая очень удивила автора этих заметок, знающего Ацмона как замечательного рассказчика на идише, на иврите, а также на русском и польском. Рассказчика настолько замечательного, что еще когда он был ребенком, его отец говорил матери: "Если бы люди могли зарабатывать языком, твой сын стал бы миллионером!" Миллионером Шмулик не стал, но почти всю жизнь действительно зарабатывал языком. Да так, что ему грех было жаловаться на заработки, дай Бог, чтобы и дальше было не хуже. Но вот что-либо писать он никогда не решался. Будучи воспитан на произведениях Чехова, Достоевского, Мольера и Шолом-Алейхема, Ацмон еще в молодости пришел к простому выводу: так, как они, он написать никогда не сможет, а тех, кто пишет хуже этих великих, достаточно и без него. Но, тем не менее, засел за книгу и, понимая, что писательского опыта у него недостаточно, привлек к ее написанию Шауля Мейзлиша, а затем в качестве редактора и Моти Сандака. Ну, а рассказать ему было о чем…
* * *
Шмулик Ацмон-Вирцер родился в 1929 году в польском городке Билгорае, в семье, придерживавшейся сионистских убеждений, но по целому ряду причин так и не успевшей уехать в Палестину. Отец отдал его в школу "Явне", где преподавание велось на иврите, и Шмулик по сей день задается вопросом, почему именно он оказался почти единственным выжившим среди своих одноклассников. Он хорошо помнит, как в первые дни войны их дом был полностью разрушен в результате попадания немецкой бомбы, помнит бегство в Советский Союз, голодные военные годы, которые, тем не менее, дали ему очень многое. И, прежде всего, блестящее знание русского языка и литературы.
После войны его семья вернулась в Европу, где он почти сразу записался в ГАХАЛ ("Гиюс хуц ла-Эрец" — "Мобилизация за пределами Эрец-Исраэль") – организацию, которая набирала за границей молодежь, желающую воевать за еврейское государство. Так в 1948 году Шмулик оказался в новорожденном Израиле, и, едва ступив на берег, был направлен в составе только что сформированной воинской части под Латрун – туда, где шли тяжелейшие бои Войны за Независимость.
После демобилизации Ацмон, уже решивший стать актером, был принят в труппу театра "Оэль" ("Шалаш"). В своей книге он пишет, что как бывший ученик еврейской школы знал иврит лучше многих "сабр", но ему почему-то доверяли играть только роли галутных евреев и новых репатриантов, а это, безусловно, было унизительно. Наконец, настал день, когда ему поручили замечательную роль в пьесе Мольера, и тут актер Яаков Айнштейн — отец знаменитого израильского барда Арика Айнштейна подошел к Шмулику и сказал: "Тебе надо сменить фамилию Вирцер на какую-нибудь ивритскую. Ничего не поделаешь: мы – театр Гистадрута, и таково требование Бен-Гуриона!"
Как самому Айнштейну удалось сохранить свою фамилию и при этом успешно играть на сцене – это, как говорится, вопрос другой. Но Шмулик, который к том у времени еще и исполнял обязанности помощника режиссера, задумался. Выбрать другую фамилию было непросто, но все как всегда решил случай. В качестве помощника режиссера ему часто приходилось ездить к авторам и переводчикам, чтобы отдавать и забирать у них тексты, а также участвовать в рабочих читках. Одна из таких читок проходила в Цфате, и на ней присутствовал министр просвещения Бенцион Динур. Он спросил, как зовут неизвестного ему молодого актера, и, услышав, что это Шмулик Вирцер, подошел к нему и сказал: "Мы находимся прямо напротив великолепного вида на гору Ацмон. Что это за галутная фамилия – Вирцер?! Разве подходит она для молодого человека, который наверняка мечтает взойти на вершину успеха?! Почему бы тебе не взять фамилию Ацмон?! Она тебе очень подходит".
Идея понравилась, и Шмулик сказал, что принимает предложение. "Только помни, что даже, поднявшись на вершину любой горы, никогда нельзя останавливаться. Надо идти дальше!" — добавил Динур.
* * *
Работа в "Оэле" шла очень успешно. Благодаря театру, Шмулик познакомился с Натаном Альтерманом, Бен-Гурионом и многими другими выдающимися людьми. К великому Альтерману он впервые попал в качестве помощника режиссера, чтобы забрать у него готовый текст. Альтерман неожиданно попросил Шмулика прочитать отрывок его пьесы на русском языке. "Откуда у вас такой русский?!" — потрясенно спросил он, когда Шмулик закончил читать, и тому пришлось рассказать историю — тогда еще совсем короткую – своей жизни. Альтерман в то время вел постоянную поэтическую колонку в газете, и спустя пару недель в ней появилось его известное стихотворение "Парень из ГАХАЛа" — о прибывших из Европы новых репатриантах и о том, как к ним порой пренебрежительно относятся, хотя они нередко заслуживают куда большего уважения, чем некоторые кичливые уроженцы страны.
В 1953-1958 гг. Ацмон работал в "Габиме", считался одним из ведущих актеров, но в 1958-м неожиданно ушел из "главного театра страны" и основал собственный, первый в стране авангардный театр, в котором поставил множество спектаклей современных авторов. После постановки пьесы "За закрытыми дверьми" ее автор Амос Оз попросил представить спектакль в Сде-Бокере перед Давидом Бен-Гурионом. "Мне нравится, как вы играете, но мне не нравится ваш экзистенциализм", — заметил Старик. "Не будь экзистенциализма, не было бы и сионизма!" — парировал Ацмон, после чего они с Бен-Гурионом затеяли жаркий спор, который, разумеется, закончился вничью.
Этим эпизодом воспоминания о Бен-Гурионе в книге не ограничиваются. Ацмон вспоминает, что еще в 1946 году, когда он только-только вступил в ГАХАЛ, к новобранцам приезжал Старик. Говорил он на идише и произнес запавшую Шмулику в душу фразу: "Я прежде всего еврей, а уже затем израильтянин!"
Разумеется, значительная часть книги посвящена истории главного детища Ацмона-Вирцера – театру "Идишпиль", где он поставил множество памятных нашим читателям спектаклей, в которых порой сам играл главные роли. И как играл!
* * *
Автор этих строк хорошо помнит свой разговор с Ацмоном об истории этого театра. Началась она в 1959 году, когда весь мир праздновал 100-летие Шолом-Алейхема, и этот год ООН объявила годом создателя бессмертных образов Менахем-Мендла и Тевье-молочника. В разных странах переиздавались его собрания сочинений, на сценах ведущих театров шли его пьесы или постановки по произведениям "еврейского Шекспира". И только в Израиле знаменательная дата была окружена гробовым молчанием, словно у евреев никогда не было такого великого писателя. Ацмон пытался поднять вопрос о юбилее в разных кругах и инстанциях, но всюду наталкивался на каменную стену: ему ясно давали понять, что идиш в Израиле никому не нужен, что он должен умереть, и чем скорее это произойдет, тем лучше.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
И тут в Шмулике Ацмоне неожиданно проснулся уроженец Польши Шмулик Вирцер. А этот Вирцер, как оказалось, совсем не хотел, чтобы идиш умирал, как и рожденная на нем великая культура. И все же прошло несколько лет прежде чем у него родилась идея создания театра на идише, и еще целый ряд лет для того, чтобы ее пробить — получить хотя бы какие-то субсидии на первое время, пока театр не встанет на ноги.
— Все было тщетно, — рассказывал Шмулик. – Я уже начал отчаиваться, и вдруг мы с женой оказались в Польше в рамках очередного культурного обмена. Разумеется, я использовал это время, чтобы поездить по бывшим еврейским местечкам. Пусть там уже никого из наших не осталось, но еврейский дух незримо присутствовал. В одном из местечек мне рассказали, что на еврейском кладбище есть могила какого-то хасидского цадика, и местные жители якобы ходят туда, чтобы попросить исполнение заветного желания. Еще рассказали, что у поляков, дескать, есть примета: если зажечь на могиле цадика свечу, и она не погаснет от ветра до того, как ты выйдешь с кладбища, желание непременно сбудется.
До кладбища мы добрались под вечер. Дул сильный ветер, но я, тем не менее, зажег свечу и загадал, чтобы мне удалось создать идишский театр в Израиле. Когда хлынул ливень, и в небе засверкали молнии, мы пошли к выходу. Прежде чем покинуть кладбище, я оглянулся. И увидел, что свеча продолжает гореть. "Геня! — сказал я жене. – Мы услышаны! У нас будет наш, еврейский театр!" И действительно, дело начало потихоньку сдвигаться, нашлись деньги на аренду залов, на оплату репетиций и постановки. Появилась надежда на то, что театр обретет постоянное здание.
Эта надежда так и не осуществилась, но сколько замечательных спектаклей было поставлено с тех пор в этом театре, получившем название "Идишпиль", не счесть. Понятно, что название представляет собой соединение двух слов — "идиш" и "шпиль" (представление), но внутри него упрятано и ивритское слово "пиль" — "слон". Почему? "Да потому, — объясняет Шмуэль Ацмон-Вирцер, — что надо иметь слоновью кожу, чтобы заниматься в Израиле идишским театром!"
Многие спектаклей, которые шли в этом театре, просто невозможно забыть: "Хазан из Вильно", "Джиган и Шумахер", "Почему смеялась невеста" и др. Ацмон сумел привлечь к театру лучших современных еврейских писателей и мастеров перелицовывать классику для сцены. Со многими он был знаком лично, включая великого Башевиса-Зингера, и несколько полок в его огромной домашней библиотеке занимают книги с дарственными надписями писателей, отдававших должное его таланту актера, режиссера и – что совсем немаловажно – менеджера. А сколько замечательных актеров, в том числе и новых репатриантов из бывшего СССР, получили путевку в жизнь именно на сцене этого театра! Многие из них до этого ни слова не знали на идише, но жена Шмулика Геня оказалась, помимо прочего, замечательным педагогом, так что на созданных при театре курсах идиша язык осваивался как-то сам собой, в считанные месяцы.
Кстати, одна из ярких звезд "Идишпиля" — дочь Шмулика и Гени Анат Ацмон. Шмулик вспоминает, как впервые предложил ей попробовать силы на идишской сцене. "Папа, — ответила та, – как?! Ведь я ни слова не знаю на идише!" "Я ответил, что она научится, — вспоминает Ацмон. — Но ответ этот меня поразил. Действительно, мы с Геней дома разговаривали с детьми на иврите, но ведь между собой-то мы постоянно говорили на идише! И, как ни странно, дети не "схватили" этот язык…"
Разумеется, немало страниц в книге посвящены и семье, хотя в жизни Шмулика и Гени очень трудно понять, где кончается семья и начинается работа, и наоборот. Супруги Ацмон оказались единомышленниками буквально во всем.
В последние годы Шмулик Ацмон передал руководство театром Саси Кешету, великолепному актеру, певцу и режиссеру. И да будет позволено автору этих строк заметить, это — уже другой театр. Я по-прежнему стараюсь не пропускать ни одной его новой постановки, среди них бывают очень интересные, даже мастерские работы, но… что-то все-таки ушло. Во всяком случае, нет точного ощущения того, что собой представлял мир еврейского местечка, как тогда, когда во главе театра стоял Ацмон. Даже если он не значился в списке актеров и не был режиссером спектакля, его присутствие всегда ощущалось. Потому что он не просто чувствовал атмосферу местечек и еврейских кварталов польских и украинских городов – он ее хорошо знает и помнит, она, что называется, разлита в его крови. И — да, сны он всегда видел именно на идише!
В 1996 году Шмулик Ацмон-Вирцер создал еще один театр – "Театрон Хесед", который дает представления в домах престарелых и гериатрических отделениях больниц, и это еще одна славная страница в его жизни.
Многие израильтяне, в том числе и далекие от мира идиша, помнят Шмулика Ацмона по фильмам, в которых он сыграл. Он – лауреат всех театральных премий, которые только можно получить в Израиле, включая и несколько премий "За дело жизни". Но когда журналист "Маарива" Дуди Петимер спросил его, какую из этих премий он считает самой почетной, Шмулик ответил: "Дороже всего для меня — это когда ко мне на улице подходят незнакомые люди и говорят: "Большое вам спасибо за то, что вы вернули нам идиш и гордость за него". Для меня это даже больше, чем Нобелевская премия!"
И этим, наверное, все сказано.
[nn]
