Автор книг и очерков о самом известном еврейском восстании в нацистских концлагерях, продолжает рассказ об этой героической истории
Лев СИМКИН
Продолжение. Начало здесь
Что с Печерским было дальше? Передышка — с апреля 1944 года два месяца Печерский находился сначала в офицерской роте 222 стрелкового полка 49 стрелковой дивизии, затем в 29 резервном офицерском полку при Первом белорусском фронте.
В письме Валентину Томину от 2 апреля 1961 года он рассказал:
«После плена репрессиям я не подвергался, после слияния партизанского отряда с Советской армией мы все прошли проверку за несколько дней, выдали справку и обратно в армию».
«Проверка» — что это было? Согласно решению Государственного комитета оборону (ГКО) от 27 декабря 1941 года, принятому по инициативе Сталина, «военнослужащие Красной Армии, находившиеся в плену и окружении противника», обязаны были пройти проверку в одном из проверочно-фильтрационных лагерей. На этот счет была куча приказов и инструкций НКВД СССР, предусматривавшая немалую бюрократию — на особые отделы возлагалась обязанность заводить учетное дело с целой папкой опросных листов на каждого такого бойца. Их уже не оставляли без внимания, с окончанием войны оставшиеся в живых регистрировались вновь для дальнейшей «оперативной разработки».
Фильтрация таила в себе особую опасность для еврея, выжившего в плену. Могли возвратить на фронт, могли дать срок за измену родине. К тому же чекисты особенно подозрительно относились к тем, кто бежал из немецкого лагеря — если ты бежал, и тебя поймали, немцы должны были тебя повесить, почему не повесили?
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Короче говоря, Печерский в глазах смершевцев выглядел весьма подозрительно. Его товарищи, бежавшие из Собибора и воевавшие в партизанах – тоже, но не в такой степени, ведь они, в отличие от него, не были офицерами. Поэтому остальных выживших сразу вернули в действующую армию, а с Печерским вышло иначе. Фраза Печерского — «мы все прошли проверку за несколько дней» — требует некоторых уточнений. Несколько дней растянулись на две недели.
Сохранилась фильтрационная карточка на Печерского, и в ней — отметки о движении военнопленного в фильтрационном лагере. 24 июня 1944 года состоялся первый опрос, а выбыл он из лагеря 10 июля.
Спецлагерь НКВД № 174 (его еще называли «чистилищем СМЕРШа») располагался совсем рядом с Москвой, в Подольске. Содержались в нем в основном офицеры. Там пробыл какое-то время Евгений Березняк – прототип героя романа Юлиана Семенова «Майор Вихрь» и одноименного сериала. После того как группа десантировалась под Краковом, Березняк попал в гестапо, откуда ему чудом удалось спастись. Это послужило основанием для заключения героя после возвращения с 156-дневного боевого задания в Подольский лагерь — по счастью, ненадолго.
* * *
Вернемся в июль 1944 года. Печерский в спецлагере, идет процесс проверки и одновременно формирования 15 отдельного штурмового стрелкового батальона. Командир батальона майор Андреев, впечатленный рассказом Печерского о пережитом, посоветовал ему сообщить о восстании в Собиборе в ЧГК — «Чрезвычайную государственную комиссию по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причинённого ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР». И не просто в ЧГК, а самому известному члену комиссии — Алексею Николаевичу Толстому. Почему именно ему? Его статьями и очерками зачитывалась страна, начиная с первых дней войны, когда «как Иван в сказке, схватился весь русский народ с Чудом-юдом двенадцатиглавым» (из очерка «Родина», 1941 год).
И, что самое удивительное, согласно рассказу Печерского, комбат, вопреки правилам, разрешил ему покинуть лагерь. Поначалу я в этом немного усомнился, покуда не прочитал в мемуарах одного из «отфильтрованных» — Астахова, что существовало отделение ПФЛ 174, располагавшееся в Москве рядом с Курским вокзалом.
«Лагерь находился в центре Москвы, — вспоминал Астахов. — Расконвоированные обслуживали производственные объекты города. У них было право свободного выхода за зону». Не исключено, что именно в нем был Печерский. От Курского до Совнаркома (там, в нынешнем здании Госдумы, располагалась ЧГК) – одна остановка на метро.
Правда, доехать-то он мог, но в том, что попал в саму комиссию, вероятность невелика. И уж совсем маловероятно, что он мог встретить Толстого, который заходил туда только изредка. Во всяком случае, Печерский вспоминал, что выслушали его рассказ писатели Каверин и Антокольский. Вот только где?
Скорее всего, Печерский от Курской пешком отправился на Кропоткинскую (ныне Пречистенка), где в небольшом ампирном особняке располагался Еврейский антифашистский комитет, созданный. Целью его создания провозглашалось «объединение евреев всего мира для борьбы против фашизма» и, главное, оказание материальной помощи Советскому Союзу и Красной Армии, для чего только в США было собрано 20 миллионов долларов. В ЕАК входило около 70 человек — известные деятели науки и культуры, военачальники, партработники. Там атмосфера должна была быть подемократичнее, чем в здании советского правительства, и Печерского могли впустить для разговора с писателями Вениамином Кавериным и Павлом Антокольским. Тем летом только стала просачиваться какая-то информация о лагерях смерти. Павла Антокольского, у которого на фронте погиб сын, эта тема не могла оставить равнодушным.
«Поляк, бывший долго «на окопах» с человеком, бежавшим с сабибурской фабрики смерти, рассказал мне такие вещи, что ни думать, ни говорить об этом нет сил». Это -первое упоминание о Собиборе в советской печати. Принадлежит оно писателю Василию Гроссману, очерк которого «В городах и селах Польши» 6 августа 1944 года был опубликован «Красной звездой».
В том же месяце корреспонденты газеты «Сокол Родины» Семен Красильщик и Александр Рутман встретили нескольких уцелевших узников Собибора, которые рассказали им о том, «что видели, что пережили за колючей проволокой немецкого концлагеря». Один из них — бывший солдат польской армии Хаим Поврозник – упомянул возглавившего восстание «молодого политрука». «Звали мы его Сашко, родом он из Ростова. …Где сейчас наш Сашко и жив ли он, я не знаю».
Свидетельство Хаима Поврозника, датированное 10 августа 1944 года, сохранилось в архиве Ильи Эренбурга в Яд ва-Шеме. Документ, где упоминается «политрук Сашка – замечательный ростовский парень», переведен на русский язык, в него внесены исправления, например, убрано слово «украинцы». Это и другие свидетельства были собраны сотрудниками политотдела 65-армии, освободившей территорию, на которой находился Собибор. Через политотделы собиралась информация для ГЧК.
Подполковник Вольский из политотдела войск НКВД 1-го Белорусского фронта от 19 августа 1944 года представил командованию 18 фотографий остатков лагеря с комментариями, где говорилось «о прибытии осенью 1943 года из г. Минска эшелона с пленными красноармейцами и евреями. Советским пленникам удалось напасть на охранников (16 человек), забрав у них оружие, они выпустили из лагеря свыше 300 человек».
Правда, выше — не пошло. В адресованной председателю ГЧК Н.М.Швернику Докладной записке от 25 августа 1944 года заместитель начальника Главного политического управления РККА генерал-лейтенант Шикин о восстании в Собиборе не упоминает вовсе. Возможно, объяснение лежит в тексте записки: «О лагере уничтожения <…> мною доложено генерал-полковнику тов. Щербакову». Дело в том, что возглавлявший Главное политуправление Красной армии А.С.Щербаков отличался особым отношением к евреям. Упоминания о еврейском восстании в идущих «наверх» документах, он, конечно, не пожелал.
* * *
После четырёх месяцев лечения в госпитале, получив инвалидность, в 1945 году Печерский вернулся в родной город. Его приняли на работу в Ростовский финансово-экономический институт, где он трудился до войны, и даже повысили до заместителя директора по АХЧ (административно-хозяйственной части). В ростовском издательстве, как я уже говорил, небольшим тиражом вышло «Восстание в Собибуровском лагере». Правда, в книге о лагере, где были одни только евреи, и никого другого среди восставших быть не могло, слово «еврей» не упомянуто ни разу. Зато в 1946 году в Москве был издан рассказ Печерского «Дер уфштанд ин Собибур» («Восстание в Собибуре») в литературной обработке Н.Лурье, где многое было названо своими именами, что объяснялось языком брошюры — идиш. Между прочим, это чудо, что оба издания вообще увидели свет.
Спустя год или два они бы не состоялись. В 1947 году по команде ЦК был рассыпан набор «Черной книги». В числе собранных там Ильей Эренбургом и Василием Гроссманом свидетельств о зверствах нацистов в отношении еврейского народа был очерк «Восстание в Собибуре», написанный Вениамином Кавериным и Павлом Антокольским на основе рассказа Александра Печерского (его, правда, успели опубликовать в апрельском номере журнале «Знамя» за 1945 год).
«Чтение этой книги… создает ложное представление об истинном характере фашизма и его организаций, — так заведующий Управлением пропаганды ЦК ВКП (б) Г.Ф.Александров в докладной записке А.А.Жданову обосновал нецелесообразность ее издания. -…У читателя невольно создается впечатление, что немцы воевали против СССР только с целью уничтожения евреев».
Печерского по-прежнему тянуло к театру, он организовал в институте драмкружок, и как только в конце 1947 года подвернулась возможность устроиться поближе к искусству, сразу ею воспользовался – устроился театральным администратором, а точнее руководителем БОРЗ (бюро организации зрителя).
…Когда я узнал, что Печерский после войны работал в ростовском театре, мне сразу припомнилось театральное здание в форме трактора, где в конце тридцатых годов был режиссером Юрий Завадский и играли Николай Мордвинов, Вера Марецкая, Ростислав Плятт. Это сооружение, которое сейчас входит во все учебники архитектуры как яркий образец конструктивизма, мне довелось впервые увидеть в семидесятые годы. Знакомый ростовчанин с гордостью обвел меня вокруг здания, обратив внимание на огромные горельефы, где смешались в кучу кони и люди, опоясанные пулеметными лентами. И добавил, что автор горельефов — скульптор Корольков — в войну бежал из города с отступавшими немцами. Добавил он это шепотом, тогда о таких вещах вслух говорить было не принято.
Как выяснилось, Печерский трудился в другом театре — Ростовском театре музкомедии, где в послевоенные годы в нем, как и в любой провинциальной оперетте, шли все те же “Раскинулось море широко”, “Корневильские колокола”, “Цыганский барон”. Но, поскольку я упомянул театр-трактор, мне показалось любопытным срифмовать две судьбы — Александра Печерского и Сергея Королькова. В прошлом десятилетии в честь обоих в Ростове-на-Дону открыли мемориальные доски, причем Королькову — семью годами раньше.
До войны Корольков иллюстрировал Михаила Шолохова и Николая Островского, а во время оккупации рисовал (за еду) портреты немецких солдат и офицеров. Ушел с немцами, не он один, таких было до 30 тысяч жителей бывших казачьих районов. Многие из них впоследствии вернулись на родину, причем отнюдь не добровольно — их выдали союзники. Королькову же посчастливилось оказаться в США. Одна из написанных им там картин – огромное полотно «Выдача казаков в Лиенце» до сих пор висит в Казачьем доме в Нью-Джерси. Английские солдаты прямо во время богослужения набрасываются на казаков с тем, чтобы выдать их советским властям. На некоторых из «жертв Ялты», как их принято называть, надета немецкая форма. Размеры корольковского творения поражают воображение — заказчики платили за картину в соответствии с ее площадью, по количеству квадратных единиц.
Между прочим, в Собиборе тоже был известный голландский художник Макс Ван Дам из Амстердама, и он тоже писал портреты немецких офицеров, которые «заказчики» посылали своим родным в Германию. Обычно он изображал эсэсовцев на фоне красивых пейзажей.
Его отправили в газовую камеру в сентябре 1943 года, после выполнения последнего «заказа».
Поделиться ссылкой на данную публикацию через блог IsraGeoMagazine в соцсети Facebook вы можете здесь
