Как жили российские eвpeи отнюдь не в незапамятные времена
Яна ЛЮБАРСКАЯ
Моего дома, в котором я родилась и выросла, и где царили удивительная атмосфера любви, иронии, национального юмора, уже нет на свете. Его снесли несколько лет назад, в рамках реновации, но он мне до сих пор снится и видится, на месте уже нового, модного здания, построенного по самым современным технологиям, безжалостно занимающего теперь его место. Вместе со стенами этой, исчезнувшей хрущёвки, канула в лету и целая историческая эпоха, я переехала жить в другой район города, но человеческую память — не снести бульдозером, не закрыть иной постройкой, не забросать ковшами земли. Она по-прежнему жива, и её краски за эти годы, к счастью, не потухли.
Именно сюда, в район Кунцево, казавшийся в те далёкие годы глубокой деревней, с пасущимися коровами и молочницей, разносящей молоко, в шестидесятых годах прошлого века, в новую панельную пятиэтажку у метро Молодежная, переселили с центрального Арбата моего папу со своей семьей. Ему дважды пришлось пережить снос его дома, сначала — в центре старой Москвы, на Собачьей площадке, ныне — полностью утраченной, а потом и в Западном округе столицы, где отец прожил более полувека.
Здесь же, в Кунцево, мы с сестрой, родившись в интеллигентной еврейской семье инженеров–связистов, отправились в соседнюю школу. Также, как и наш двор, это была — не просто школа, а в лихие девяностые – «школа жизни», пройдя которую, можно было потом не бояться уже ничего. Там я научилась драться, давать сдачи, уметь за себя постоять, попробовала то, что сегодня называют «вредными привычками».
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Не знаю, как сейчас, а тогда главным мерилом ценности у нас в классе считались только появляющиеся в Москве «химозные» конфеты и жвачки с разноцветными фантиками, из которых мы делали на земле «секретики», с кусочком битого стекла. Наш дом, с некоторыми исключениями, населяли люди с неблагополучной судьбой – пьяницы и их несчастные ребятишки, рабочий люд, кто-то, как я помню, ненадолго выходил на свободу, а потом снова попадал в тюрьму.
Наша небольшая квартира, несмотря на острую нехватку площади, была наполнена антикварной посудой, которую нашей бабушке Елизавете Любарской, дерматовенерологу, дарили благодарные пациенты, старинными картинами, доставшимися нам от наших родственников, книгами.
В 1943 году, будучи студенткой мединститута, героиня моего повествования была направлена на сопровождение эшелонов с ранеными от Воронежа — в тыл, в сторону Урала. Несколько раз, в районе Воронежа, эшелон попадал под бомбежку. Далее, в конце 1944 года, как студентка старших курсов, папина мама отправилась в Молдавию, недавно освобожденную от немецко-фашистских захватчиков, на ликвидацию вспышки эпидемии брюшного тифа.
Уже при мне она долгое время трудилась в Московском областном научно-исследовательском клиническом институте им. М.Ф.Владимирского, или, как говорят в народе, просто в «МОНИКИ», у метро «Проспект Мира». Когда мы с папой заглядывали туда, радушно встречала нас с коллегами, выходя к нам в белом халате. Его она часто носила и дома.
Бабушкины пациенты очень её уважали, относились к ней с большой теплотой, доставали ей дефицитные вещи, путёвки, продукты. У нас дома хранилась изысканная чашечка — подарок доктору от известной советской актрисы. Сколько себя помню, к нам постоянно приходили её подопечные, предпочитавшие обслуживаться на квартире, вне лечебного учреждения. Также, регулярно в нашу дверь стучали и жильцы нашего дома, у которых случались всяческие проблемы со здоровьем иного, не дерматовенерологического рода: болела голова, сердце, кто перепил, кого-то беспокоило похмелье, и не помню случая, чтобы бабушка оставила бы кого-то из них — без внимания и лекарств.
Она также всегда оказывала медицинскую помощь нашему, часто выпивающему буйному соседу, который сначала "оживал" после её врачебной заботы, а потом грубо, нецензурно обзывал нас всех «жидами», и, снова выпив, с громкими оскорблениями, к нам ломился, пока дверь ему вновь не открывал отец — высокий, крепкий, явно вызывающий у «незваного» гостя желание прекратить к нам стучаться. На этом, вынужденное «общение» с соседом заканчивалось до следующего раза. А одна женщина, из третьего подъезда, не то с укором, не то с завистью повторяла в наш адрес: «Вы ж — евреи, «головастые».
Папиным «кабинетом», в котором он подолгу пропадал, стал крошечный чулан, где он успешно печатал фотографии, сделанные им на любимый фотоаппарат «Зенит». Для меня процесс рождения бумажных снимков являлся настоящим волшебством и таинством, недоступным для остальных, за которым так нравилось наблюдать. Процесс фотосъемки в те годы осуществлялся плёночным фотоаппаратом. Основными типами любительских (узкопленочных) фотоаппаратов были: «ФЭД» (аббревиатура: Феликс Эдмундович Дзержинский, т.к. их собирали в трудкоммуне НКВД в г. Харькове, «Зоркий», «Зенит» (оба — разных модификаций, собирали в г. Красногорске, Красногорский Завод имени С.А.Зверева), «Киев» (различных модификаций, завод «Арсенал», г. Киев) и т.д. После фотосъемки на чёрно-белую негативную фотопленку (внимание, для цветной пленки требовались другие фотопроцессы!) её в темноте заправляли в специальный фотобачок (чтобы исключить касание слоёв пленки друг с другом), проявляли (в растворе проявителя для фотоплёнки), промывали водой, закрепляли (в растворе фиксажа, т.е. закрепителя), затем, наконец, снова промывали и сушили.
Далее предстоял процесс черно-белой фотопечати. Использовалась специальная черно-белая фотобумага различных типов и форматов, проявитель — на этот раз для фотобумаги и фиксаж (закрепитель). В помещении, при свете красной (либо красно-оранжевой) лампы открывали фотобумагу (она была не чувствительна к лучам красного цвета), закладывали лист фотобумаги в рамку фотоувеличителя (в последний предварительно была заложена фотопленка и выбран требуемый кадр, а сам фотоувеличитель либо выключен, либо его объектив закрыт красным светофильтром). Далее, на время выдержки (как правило, измеряемое несколькими секундами) включался фотоувеличитель, либо отводился его красный светофильтр, т.е. осуществлялась экспозиция фотоотпечатка. Затем — проявление отпечатка, его промывка, закрепление, опять промывка и сушка (или глянцевание в специальном глянцевателе — т.е. формирование зеркального слоя на фотобумаге», — объясняет отец.
До сих пор помню, как все эти изображения перед тем, как попасть в семейные альбомы, сушились в папином «чулане» на прищепках.
Помню, как в конце восьмидесятых и в девяностых, весной, на нашем столе всегда появлялись хрустящие, легко крошащиеся белые безвкусные пласты – маца, с ней приезжала и детская цветная иллюстрированная Агада (сборник молитв, благословений, комментариев к Торе и песен, прямо или косвенно связанных с темой исхода из Египта и ритуалом праздника Песах.) Я тогда понятия не имела, что это за книжка, но обожала рассматривать в ней яркие удивительные картинки, уносящие нас с сестрой в наше прошлое, в глубокую древность. Так мы понимали, что наступил праздник Песах. Всё это каждый раз где-то доставала и передавала нам моя, ныне покойная тётя Лариса Яковлевна Любарская, преподаватель французского в вузе.
Комната бабушки была проходной, сразу после чулана. Она обожала смотреть по телевизору мексиканские сериалы, только набирающие в начале девяностых особую зрительскую популярность, иногда мы наблюдали за происходящим на экране вместе с ней, обсуждая экранных героев, делая свои прогнозы, относительно их будущего в следующих сериях.
Выйдя на пенсию, Лиза ежедневно кипятила инструменты для любимых пациентов, и пока была жива, на нашей крошечной пятиметровой кухне не переставали плавать и булькать шприцы в специальных металлических контейнерах, словно секретные подводные лодки, погруженные в кипяток большой кастрюли (иных средств для обеззараживания медицинских инструментов в этой квартире — не имелось).
Привязанность к чтению, к книгам – всем обитателям этого скромного жилища, еще до моего рождения, привил мой дедушка Яков Юльевич Любарский — советский специалист в области истории медицинской литературы и медицинской библиографии, ушедший незадолго до моего рождения. Европейские евреи традиционно дают ребёнку имя в честь умершего родственника, поэтому меня и назвали Яной. Многочисленные разноцветные тома из серии «Библиотека приключений», Большая Советская энциклопедия (БСЭ), мемуары, книги по домоводству, биологии и издания на еврейские темы, сказки тюркских и других народов, ряд книг по физике и математике – из собрания папы, инженера–связиста, подшивки толстых литературных журналов, профессиональные стопки научной литературы по дерматовенерологии, с разнообразными, красноречивыми, порой очень страшными для нас, детей, фотографиями – из коллекции бабушки, которую та с интересом собирала всю жизнь, ветхие антикварные, почти музейные издания. Казалось бы, и никакого интернета или дополнительной библиотеки – уже не требовалось, всё содержимое этих шкафов успешно помогало нам с сестрой при учёбе в школе. А потом, уже на филфаке университета мне пришлось, конечно, проводить много времени в Ленинской библиотеке.
Помимо старинной литературы и периодики в шкафах, белого бюста писателя Максима Горького, который бабушка берегла и порой прятала от нас, шаловливых внуков, в большом деревянном шкафу, разноцветного вороха ниток мулине (бабушкины сёстры красиво и виртуозно вышивали скатерти), сложенных в белой винтажной вазе из советской эпохи, с ножками в виде красных раков, видимо, предназначавшейся для подачи морепродуктов, таблички, доставшейся мне от еще одной моей бабушки, с выбитой фразой: «Приём ведёт зубной врач Е.И.Юделевичъ», закреплённой на двери моей комнаты, в нашей квартире имелось старинное чёрно-белое фото, примерно тридцатых годов, которое я подолгу разглядывала. На нём запечатлены люди, которых уже давно нет с нами, но заслуживающие немного читательского внимания. По судьбам каждого из них прокатилось безжалостное колесо истории, а они, несмотря на репрессии, войны и тяжелейший быт, сумели выстоять, уцелеть, оставив в этом мире свой глубокий след.
На этом снимке изображена еврейская многодетная семья из Гомеля, совсем небольшого достатка. В центре сидит самая старшая женщина, мать семейства. По рассказам моего отца, она была неграмотной, держала газету вверх ногами, не умея читать. Девочка с короткой стрижкой, в верхнем левом углу — Лиза, папина мама. Самый младший — мальчик Иосиф. Остальные герои фото — его сёстры. Самая старшая, с белым воротничком, обнимающая на фотографии мальчика – Суламифь Кримкер. Про остальных бабушкиных сестёр — ничего рассказать не могу. Знаю, что среди них есть Циля, переселившаяся затем в г. Владимир. Суламифь Кример (по первому мужу — Эмма Каганова, далее – Эмма Судоплатова) – впоследствии стала известным деятелем советских спецслужб. Немногие знают, что её отец занимался сплавкой леса и умер, когда Эмме едва исполнилось десять. Тогда, девочка внезапно оказалась кормилицей семьи и в одиночку зарабатывала на пропитание своих многочисленных сестёр и брата.
О её муже, Павле Судоплатове, сегодня выпущено много книг, фильмов, видеосюжетов в интернете. Из тюрьмы он вышел инвалидом с искривлённым позвоночником, но, немного оправившись, стал работать, активно писал о советской дипломатии, системе шпионажа, лидерах, о Сталине, с которым регулярно встречался, о Берии, которого считал не таким злодеем, как его обычно представляют, о Хрущёве.
Легендарный разведчик обожал свою супругу, больше полувека они были верны друг другу. Видела, что в очередном документальном фильме, посвящённом его персоне, Павел, уже в совсем пожилом возрасте, кладёт красную розу на могилу Эммы. О своей второй половинке он всегда говорил с нежностью, теплотой и вспоминал её во многих своих мемуарах.
Их младшего сына, Анатолия, российского учёного-демографа, публициста, историка советских органов государственной безопасности, которого уже нет в живых, я совсем не знала. Зато Андрей, старший (приёмный) сын четы Судоплатовых, часто бывал дома у своей тёти Лизы (то есть у нас) в гостях, на той самой квартире у метро Молодёжная. Вместе они любили говорить и трапезничать. Но Андрей запомнился мне закрытым, малообщительным человеком. С нами, даже находясь у нас в квартире, он мало контактировал, сидя к нам спиной.
Мне тогда было немного лет, но хорошо помню, как бабушка всегда прилипала к экрану телевизора, когда показывали Павла Судоплатова. И вместо того, чтобы слушать, о чём он говорит, искренне огорчалась и ругалась: «Ну зачем он опять надел эту красную жилетку!? Она совсем ему не идёт!».
А Павел нашёл в бабушке Лизе хорошего друга, внимательного слушателя, верного собеседника. Регулярно, уже в преклонном возрасте, звонил ей на домашний телефон, чтобы поболтать, и постаревшим голосом напевал ей песенку: «Ты ждёшь, Лизавет-т-аа, от друга-а привета-а…»
Из семейных рассказов знаю, что во время знаменитого «Дела врачей», Павел спас сестру своей жены, мою бабушку Лизу, когда «добрались и до неё». И только благодаря вмешательству, она смогла закончить учёбу и работать врачом:
«В 1949-м и 1950-м годах, когда отцу приходилось совершать частые поездки в Западную Украину, Азербайджан, Узбекистан и в Чехословакию, его обязанности в бюро по разведке и диверсионной работе исполнял Эйтингон. Он в это смутное время часто бывал у нас в доме, подолгу разговаривал с мамой. Его рассказы чаще всего были связаны с развернувшейся в органах безопасности антиеврейской кампанией, которая день ото дня набирала обороты и принимала все больший размах. Сестра Эйтингона Соня, известный терапевт и главврач поликлиники автозавода (ныне ЗИЛ), была арестована, младшую сестру нашей мамы – Елизавету отчислили из аспирантуры медицинского института в Киеве. Родители пытались как-то помочь им, используя дружеские отношения с Музиченко, директором “МОНИКИ” в Москве. В 30-х годах он был нелегалом НКВД во Франции и Австрии, но в 1938 году ушёл из разведки и счастлив был вернуться к своей прежней профессии врача. Он устроил на работу тётю Лизу, которая, кстати, работает в этом институте и поныне…» – написал Андрей Судоплатов в своей книге «Тайная жизнь генерала Судоплатова. Книга 2».
Мальчик Йося, с этой же фотографии, ушёл из жизни одним из последних после своих сестёр, «бросив якорь» в каком-то южном городе России, кажется — в Краснодаре. Он также очень дружил с бабушкой Лизой, постоянно звонил ей. Смерть его любимой сестры от него тщательно скрывали, боялись, что тот не переживёт это печальное известие. Йося иногда гостил у нас, активно шутил и почему-то со всеми сначала громко здоровался: «Лабас ритас» («Доброе утро» — по-литовски), а ещё — обязательно привозил в подарок вкусные сочные, сладкие апельсины. Эмма, Павел, моя бабушка Лиза с мужем Яковом, ушедшая «к своим» тихо и незаметно, во сне, похоронены на Донском кладбище в Москве.
Нашего дома давно нет в реальности, он не существует на карте города, его отголоски остались лишь в нашей памяти и на архивных снимках, которые я успела сделать перед его сносом, сохранив на флешке каждый миллиметр бывшей квартиры, понимая, что прощаюсь с ней навсегда. Но когда сегодня оказываюсь у метро Молодежная, останавливаюсь у выхода и вновь подолгу смотрю на место, где он располагался, вспоминая своё счастливое детство. Вот каштановые деревья и разбросанные вокруг каштаны, в колючей кожуре и озорные качели на небольшой зелёной полянке, рядом с подъездом, на которых качалась. Мимо проплывает, занесённая снегом утренняя темная дорога, по которой бреду в школу, тут же вижу наших больших собак – сенбернаров, весело резвящихся на прогулке, младшую сестру, делающую за столом уроки и бабушку Лизу в белом халате, которая неспешно несёт с кухни лоток прокипяченных шприцов, ведь скоро к ней должен прийти очередной «больной». Заглядываю в папин «чулан» с красным светом, чтобы понаблюдать за рождением новых фотоснимков.
Эти же воспоминания теперь передаю своей восьмилетней дочке Лизе. А вообще, я уверена, что ей повезло. Это мне приходилось подолгу прорабатывать в голове отдельные обрывки рассказов моих бабушек и дедушек, кропотливо соединяя их воедино, «пытать» вопросами родителей, чтобы хотя бы частично восстановить и зафиксировать семейную летопись, узнав хотя бы какие-то элементы нашей родословной. А моя дочка когда-нибудь просто откроет мою первую книгу «Евреи — жертвы Холокоста и воины Красной армии. Избранные истории из первых уст», прочитает мои статьи в СМИ и сразу ознакомится с тем, как проводили свои дни её предки, кем они были, о чём мечтали. А главное, несмотря на реновацию и переезд, жизнь продолжается…
Первая публикация — «Независимая газета»
