Беседа с автором одного из символов современного Израиля
Петр ЛЮКИМСОН
Фото Бориса Ганцелевича
Тот, кто бывал в Старом городе Иерусалима, наверняка обратил внимание на установленную там "Золотую менору", отлитую по инициативе известного украинского бизнесмена Давида (Вадима) Рабиновича и представляющую собой, как считается, копию той самой меноры, которая стояла в свое время в Иерусалимском Храме. Но немногие знают, что непосредственным создателем этой модели является ювелир и художник Хаим Одем, неординарный человек с непростой судьбой, наш дважды соотечественник. Признаюсь, мне давно хотелось расспросить Хаима о том, как так вышло, что именно ему выпала честь сделать модель храмовой меноры, и недавно нам наконец удалось встретиться.
— Хаим, откуда вы родом и когда репатриировались в Израиль?
— Сам я родился в Тбилиси, но корни моего отца — в Бердичеве. Просто после службы в Красной армии отец начал работать на Таганрогском авиационном заводе и вместе с заводом был эвакуирован в Тбилиси. Я рос в особой зоне, представлявшей собой город в городе. Она включала в себя танковый завод, авиационный завод и стройбат. В зоне этой жили порядка 10 тысяч человек. У заводов все было свое — свои дома, детские сады, обычная, спортивная и музыкальная школы, пионерские лагеря и т.д. Жители зоны были разных национальностей, но разговаривали, разумеется, исключительно на русском языке. Лишь в 14 лет, поступив в техникум, я вышел за пределы этого района и оказался в настоящем Тбилиси и в настоящей Грузии.
— Вы религиозный человек. У вас в доме соблюдали какие-то еврейские традиции?
— Нет, конечно. То есть я знал, что я еврей, так как меня звали Фима Рубинштейн, и никем другим я быть не мог, но не более того. Я, разумеется, слышал, что евреи в субботу не работают, что у них есть праздники под названием Песах и Йом-Кипур, но все это было очень далеко от меня. Уже мой дед служил в русской армии, то есть был человеком неверующим. Кстати, отношения с советской властью у деда были сложные, так что когда мой дядя, в честь которого я назван, приехал в начале войны в Киев, чтобы вывезти его из города, он сказал: "Я немцев на красных не меняю", и отказался. В результате вся семья осталась в Бабьем Яру — по той же причине, что и многие еврейские семьи, не понявшие, что это уже совсем не те немцы, что были прежде. Семья матери погибла еще раньше — они были хабадники, и деда расстреляли еще в 1927 году, а в 1930-м "исчезла" бабушка. Моя мама росла у своей старшей сестры, муж которой, само собой, тоже сидел. Так что я очень "люблю" и немцев, и красных…
— В 14 лет вы вступили во взрослую жизнь…
— Да, я вырвался из той замкнутой среды, в которой вырос, стал ездить в центр города, выучил грузинский язык, познакомился с этим замечательным, талантливым народом и столкнулся с его антисемитизмом…
— Но считается, что в Грузии никогда не было антисемитизма!
— Разумеется, был и есть, но это антисемитизм особого, я бы сказал, талмудического толка. Грузины считают, что они и есть настоящие евреи, и к нам с вами относятся несколько свысока. И все же Грузия была особой республикой, которую очень условно можно было считать советской. К примеру, слово "коммунист" было в Тбилиси едва ли не ругательством. В этой среде я формировался. В 1967 году поступил в Художественную академию, а когда в 1972 году пришло время защищать диплом, я собрался в Израиль, и тут выяснилось, что те, кто хотел уехать, должны платить огромные деньги за диплом. Я уже собирался было отказаться, но потом что-то там произошло, американцы с русскими обменяли каких-то шпионов, и плата за диплом была отменена, так что я его все же получил.
— Что подвигло вас, как вы сами сказали, обычного советского человека, задуматься над выездом в Израиль?
— Тут все сразу… В пору моей юности возникли "Битлз" и рок-музыка, затем появились стихотворения Евтушенко и других советских поэтов против антисемитизма, которые произвели на меня огромное впечатление… А когда в середине 60-х Грузия решила отпраздновать 800-летие со дня рождения Шота Руставели, в Иерусалим была направлена большая делегация грузинских поэтов, писателей, кинодеятелей и пр. После этого в республиканских газетах и журналах появились статьи и очерки, в которых с огромной симпатией рассказывалось об Иерусалиме и Израиле. Этими очерками зачитывалась вся Грузия. Затем по местному телевидению был показан необычайно талантливый полнометражный фильм об Иерусалиме. Эти очерки и фильм стали, видимо, поворотной точкой в моем сознании, как и в сознании многих евреев Грузии. Ну и не забывайте, что потом было "цунами" 1967 года. Это "цунами" перевернуло всех нас и все мировое еврейство. Причем гои даже раньше нас поняли, что произошло величайшее событие в истории человечества. Мои друзья-неевреи приходили ко мне и спрашивали, когда я уезжаю в Израиль. Кстати, в тот же год был опубликован роман Булгакова "Мастер и Маргарита", и если Шестидневная война была сравнима с "цунами", то эта публикация — со взрывом атомной бомбы. После всего этого я просто не мог оставаться в СССР. И я не знаю, что бы со мной стало, если бы я не сумел вырваться.
— А как отреагировали на ваше желание уехать родители?
— А я их не спросил. Я в те годы вообще был страшным эгоистом. Поэтому я заказал два вызова в Израиль — один для всей семьи и один для себя. Когда я их получил, то открыл первым делом вызов на всех. А затем сказал, что если родители и сестра не готовы ехать, то вот вызов только на меня, и я поеду один. К моему удивлению, отец согласился ехать сразу, почти не раздумывая. Но для младшей сестры это стало ударом — у нее была своя компания, нееврейская, разумеется; были свои планы на будущее. А дальше пошло-поехало: сестру выгнали из университета, отца — с секретного завода, мать — из заводской поликлиники. Мы оказались в отказе, без средств к существованию. Но нашлись неевреи-праведники: директор спортивной школы, в которой училась моя сестра, принял ее на работу тренером, маму — фельдшером, а для отца специально создал должность завскладом школы. Отказ — страшный период существования, когда ты чувствуешь себя буквально подвешенным в воздухе. Я тоже долго был без работы, но затем мой приятель нашел для меня заказы, и я стал зарабатывать огромные по тем временам деньги — до 5 тысяч рублей в месяц. И вдруг, через семь месяцев такой жизни, мы получили разрешение на выезд. Как сейчас помню, за один день мы собрали все вещи и ночью уехали. Так мы оказались в Израиле. Сначала нас направили в центр абсорбции в Араде, но там не оказалось мест, и нас направили в ульпан, который был расположен в пустыне, на краю света. Но я был в Израиле — и был счастлив. Потом маме дали работу в больнице, и мы переехали в Иерусалим, где нам помогла устроиться замечательная семья отказников из Питера Лассаль и Сима Каминские. Затем я отправился служить в армию. Судьбе было угодно распорядиться так, чтобы именно моему подразделению поручили "эвакуировать" первую группу еврейских поселенцев из Себастии. Мы выполнили приказ, но мнения солдат раскололись: большинство было против поселенцев и поселений, но часть им откровенно сочувствовала. Я оказался среди последних. Именно тогда началось мое приближение к иудаизму, к подлинному еврейству. Думаю, вначале оно было не столько идеологическим, сколько эмоциональным. Может быть, все дело было еще в том, что те мои сослуживцы, которые носили кипы, оказались более образованными, более душевными, лучше расположенными к "русским". Из Шомрона нас перебросили в Синай, в Митлу, где я прослужил год. Я думаю, Синай — самое замечательное место и для народа, и для каждого отдельного еврея, чтобы задуматься и осознать, кто ты такой. Тем более публика у нас в батальоне подобралась разная, были репатрианты из СССР, Бразилии, США — со всего света. Словом, к концу службы в армии я носил кипу и соблюдал заповеди. Да и дальше мне продолжало везти на людей. После Синая я оказался сначала в деревне художников Эйн-Ход, а затем в поселке Нер-Эцион, где мне дали мастерскую. Нер-Эцион — удивительное место, созданное выходцами из Чехословакии, которые прошли через нацистские лагеря, затем создали кибуц в Гуш-Эционе, потом оказались в иорданском плену, и уже потом, вернувшись в Израиль, создали этот поселок среди потрясающей красоты природных ландшафтов. Таких душевных и гостеприимных людей как в Нер-Эционе мне больше не доводилось встречать нигде, разве что очень давно в Грузии. Мне было так хорошо там, что я ровно год вообще никуда не выезжал из Нер-Эциона, только рисовал и занимался чеканкой. А потом я оказался в Офре, где и прожил 34 года вплоть до последнего времени…
— А когда вы стали работать над храмовой менорой?
— Это произошло в 1992 году. Ко мне в Офру приехал создатель и глава Института Храма рав Исраэль Ариэль и спросил, не смогу ли я сделать менору для его Института. Знаете, судьба порой выкидывает странные штуки… Еще в 1969 году моя мама, да продлит Господь ее годы, связала мне свитер с изображением меноры, которую она увидела на гербе Израиля. Двадцать два года я носил свитер с изображением нашего храмового светильника, и вот сейчас рав Ариэль спрашивает у меня, не хочу ли я попробовать сделать этот светильник! Да какие тут могли быть сомнения?!
— Почему он обратился именно к вам?
— Он очень давно искал человека, который смог бы сделать эту работу, обращался к различным мастерам, работающим с золотом и серебром, но те заламывали очень высокую цену, а у рава Ариэля просто не было таких денег. Услышав мое мгновенное согласие, он сразу предупредил, что много платить мне не сможет. Но деньги в данном случае меня интересовали в последнюю очередь. В итоге я работал над менорой ровно год, отложив почти все остальные дела в сторону. Рав Ариэль платил мне 1500 шекелей в месяц, но я ни минуты не жалею об этом времени. Наоборот, горжусь тем, что мне выпала великая честь сделать эту работу.
— И вот теперь мы подходим к главному вопросу… Вы уверены, что сделанная вами менора — действительно точная копия той меноры, которая стояла в Иерусалимском Храме?
— Я отвечу вам так… Особенность работы Института Храма как раз и заключается в том, что он не изготавливает некие учебные макеты, а стремится восстановить внутреннее убранство и подлинные аксессуары Храма, чтобы когда придет Машиах, можно было бы взять все эти аксессуары и, не откладывая, начать службу в Храме. Вообще тут надо сказать несколько слов о раве Ариэле. Это удивительный человек. В 1967 году, сразу после взятия Храмовой горы, он оказался в числе тех, кому поручили охранять мечеть Омара. И там… Было ему там некое то ли видение, то ли откровение — пусть он об этом сам вам расскажет, если захочет, — но он решил посвятить свою жизнь изучению и восстановлению Храма. Сам он называет это проявлением Света. Что это такое, объяснить на словах сложно, но точно такое же проявление Света я чувствовал весь тот год, в течение которого работал над менорой. Эта работа совершенно изменила образ моих мыслей, да и всю мою жизнь. С тех пор я живу, постоянно сверяя свои поступки с теми высокими идеями и принципами, которым нас учит менора. Ведь есть целое "учение меноры"…
— Когда вы ее делали, вы чувствовали себя новым Бецалелем?
— Ну что вы! Такое сопоставление просто немыслимо…
— Но можно ли вообще воссоздать храмовую менору в ее подлинном виде? Во-первых, она, согласно Торе, должна быть выкована из цельного куска золота. Во-вторых, существуют различные версии того, как эта менора выглядела и какой смысл был заложен в каждую из ее составляющих РАШИ, РАМБАМом, равом Гиршем, наконец! На какой из версий вы основывались?
— Все, что вы сказали, чистая правда. Но я лично не сталкивался со всеми этими проблемами. Дело в том, что при Институте Храма действует иешива, студенты которой выполняют определенные проекты. Суть любого проекта сводится к тому чтобы собрать все источники, касающиеся того или иного аксессуара Иерусалимского Храма, как еврейские, так и нееврейские, мнения историков и археологов, отрывки из художественных произведений разных эпох и народов. После того как вся работа проделана, рав Исраэль Ариэль выносит галахическое постановление по этим источникам, выбирая тот вариант, который кажется ему оптимальным и наиболее близким к исторической правде. Разумеется, любое такое решение не бесспорно, а если говорить о меноре, здесь существует множество различных точек зрения. Тот вариант, на котором в итоге остановился рав Ариэль, противоречит мнению РАШИ, РАМБАМа и Любавичского ребе — трем крупнейшим авторитетам в иудаизме, жившим разные эпохи. И все же я думаю, что рав Ариэль ближе других подошел к истине.
— Рав Ариэль объяснил вам, почему он остановил свой выбор именно на этом варианте?
— Он мне этого не говорил, но я в процессе работы и раздумий сам пришел к выводу, что менора должна была быть именно такой формы — напоминать одновременно и радугу, символизирующую союз Бога с человечеством, и дерево — Дерево Жизни из райского сада, и дерево вообще как некий символ стремления вверх, к духовности. Ведь корни любого дерева уходят в землю, во тьму, в самую в определенном смысле слова низменную и примитивную форму материи, а в итоге оно поднимает свои ветви к небу. Благодаря тому, что оно перерабатывает углекислый газ в кислород, становится возможной сама жизнь на Земле. Именно дерево дарит нам в итоге аромат и вкус своих плодов, радует наш глаз своим цветением — и в этой радости есть не только физическая, но и духовная составляющая. Вне сомнения, менора в целом и каждая ее часть несут в себе огромный мистический смысл, и смысл этот зашифрован в начале каждой из пяти книг Торы, а также в недельной главе "Беалотха", которая читается в дни Хануки. Это открытие сделал в свое время Виленский гаон, и это было одновременно открытием того, что сегодня называется кодами Торы: читая эту главу через каждые 39 букв, мы находим в ней слово "менора". И дальше мы получаем, что гематрия трех предложений Торы, в которых закодировано слово "менора" составляет число 1521, то есть 39х39. К чему я все это веду? К тому, что подлинный смысл меноры нам еще не открыт, но, напоминая по форме дерево, она тем самым как бы напоминает каждому еврею слова, которые Всевышний сказал Адаму в райском саду: его задача "ле-авда вэ ле-шмира" — возделывать и охранять деревья этого сада. Так и евреи должны "возделывать и охранять" духовное дерево — Тору, приносящую в мир Божественный свет. Если же свести галахическое решение рава Ариэля к нескольким словам, оно заключается в том, что изображение меноры на арке Тита адекватно передает форму той меноры, которая стояла во Втором Храме. А во втором Храме, соответственно, стояла менора, являющаяся либо точной копией, либо очень напоминающая менору Первого Храма. Таким образом, рав Ариэль пришел к тому же выводу, что и Бен-Гурион, когда выбирал герб Израиля, тот самый, который красовался на связанном мне мамой свитере.
— Рав Ариэль обусловил работу над менорой какими-то ритуальными действиями?
— Он порекомендовал мне окунаться перед началом работы в микву. Это было не обязательно, а желательно, но я следовал его рекомендации, используя в качестве миквы протекающий неподалеку от Офры ручей.
— И все же каким образом вы решили технологические проблемы изготовления меноры, и прежде всего требование "выковать ее из цельного куска золота"?
— По поводу "цельного куска" существует множество споров. Только РАМБАМ придерживался того мнения, что менора была отлита из одного куска золота. Если предположить, что подлинный размер меноры соответствовал примерно росту человека, выходит, что она должна была весить порядка двух тонн. Согласитесь, что это звучит совершенно нереально, ведь левиты переносили менору с места на место вслед за перемещениями евреев по пустыне. Можно, конечно, объяснить это с помощью мидраша, утверждающего, что в этот момент на них сходил "руах а-кодеш" — святой дух, но это в любом случае звучит очень спорно. С другой стороны, Тора сообщает, что на изготовление меноры и всех ее деталей ушел "кикар золота". "Кикар", по общепринятому мнению, это 43 кг. Такую менору левиты и в самом деле могли с легкостью переносить, но либо она была очень невелика по размерам, либо, если эти размеры были сопоставимы с ростом человека, ее толщина составляла… порядка миллиметра, то есть тоньше листа бумаги. Все это наводит на мысль о том, что на самом деле храмовая менора была не изготовлена из золота, а покрыта им. Когда мы решали с равом Ариэлем, как и из какого материала должна быть сделана менора, я высказал предположение, что она могла быть вычеканена из цельного куска золота. Чеканка не позволяет создать трехмерную вещь, но вместе с тем вычеканить менору можно так, что она будет устойчиво стоять на полу и ее вполне можно будет зажигать. Словом, не случайно Тора говорит, что менора — один из самых загадочных атрибутов Храма, и Моше-рабейну долго не мог понять, как же ее следует делать, пока Творец не показал ему это. Что же касается нашего случая, я предложил отлить менору из воска, а затем покрыть ее золотом. Рав Ариэль принял мое предложение. Внутри этой меноры был стальной каркас. Я сказал, что я не волшебник и без каркаса это сделать невозможно. Сейчас я думаю, что слова "микша эхад" следует переводить не "цельный кусок", а как изготовление на одной наковальне, одним и тем же набором инструментов. Но в итоге первая менора, та самая, которая стояла много лет в Старом городе на улице Кардо, была отлита именно из воска. Ее размещение на Кардо вызывало нарекания Управления древностей, убежденного, что менора искажает аутентичный облик этого древнего квартала Иерусалима. Но у Института Храма тогда вообще не было места, где ее можно было бы установить, он ютился в те дни по разным подвалам. Это еще один парадокс нашей израильской жизни: убежден, что в любой другой стране подобное учреждение получало бы необычайно щедрые государственные дотации. У нас же Институт Храма все эти годы держится исключительно на энтузиазме рава Ариэля.
— Сейчас менора стоит в другом месте…
— Да, это произошло уже после того как Рабинович пожертвовал средства на то, чтобы менору отлили из бронзы и покрыли золотом. Эта работа производилась в Тель-Авиве, в мастерской Эзры Ландау под моим контролем. Ландау, кстати, тоже наш, "русский" парень. Не знаю, причастен ли Рабинович к тому, что менору перенесли на новое место, но в любом случае он сделал шаг в верном направлении — в сторону Храмовой горы, ближе к будущему Храму. И с того места, где она стоит, прекрасно видна Стена Плача.
— Как повлияла работа над менорой на вашу дальнейшую жизнь? Вы сказали, что в период работы над ней чувствовали некое "проявление Света"…
— Я чувствую его до сих пор и продолжаю пытаться понять тайны меноры, а через них и тайны мироздания. Появившиеся у меня по этому поводу мысли я изложил в книге "Аидише мазэл", посвященной еврейскому взгляду на знаки Зодиака и их соответствию 12 коленам Израиля, еврейскому взгляду на астрологию и уникальным особенностям нашего еврейского календаря. В самом деле, только наш календарь четко привязан к прохождению через зодиакальный круг — от созвездия Весов, под которым начинается месяц Тишрей — месяц Суда, и до созвездия Девы, которому соответствует Элуль — месяц очищения от грехов, стремления к непорочности. Исходя из того, что еврейский календарь подчиняется 19-летнему циклу, еще наши учителя пришли к выводу, что одними из ключевых цифр, управляющих нашим миром, являются 57, то есть 19х3. Еще более ста лет назад рав Меир из Перемышля на этом основании пришел к выводу, что Эра Машиаха начнется в 5700 (1940) году с четырех лет ужасных испытаний для еврейского народа. Так что мы, безусловно, находимся на пороге прихода Машиаха, а значит, и времени, когда коэны зажгут в Храме менору…
— Хаим, а когда и зачем вы изменили фамилию?
— Фамилию я поменял уже здесь, но решил ее сменить еще в Грузии. Как я уже сказал, фамилия моего отца — Рубинштейн, то есть рубиновый камень, рубин. Но "рубин" на всех языках это искаженное "Реувен", "Рувим". То есть это не что иное как камень колена Реувена — один из 12 камней на хошене первосвященника. Но Тора называет камень Реувена "одем" (красный, алый). Вот и выходит, что Рубинштейн и Одем — одно и то же.
