Перед моими глазами, как кадры кино мелькали знакомые лица, лица изуродованные ужасом, страхом. Виделось, как гонят обречённых на смерть, как плачут дети, и мысль, что мои родные не успели уйти, разрывала мне сердце. Неужели у меня больше никого не осталось?! Я даже не знаю, где моя сестрёнка…
Этель МАДЖЕЙК
Главы из книги "Дневник Златы Рожанской". Продолжение
В этом доме, на опушке дремучего леса, жил лесник Станислав Вишневский, его жена Бронислава и старик, отец лесника. Детей у них не было. Старик всю жизнь прослужил лесником у помещика Дубницкого. До 1939 года поместье с большим дворцом, поля, леса, деревни в округе принадлежали шляхтичу Дубницкому, поэтому вся эта местность называлась Дубники. Сюда, в «лесничувку», как звали её местные жители, меня и привёз Кежун. Я не знаю, был ли он Вишневским родственником или знакомым, но приняли его с уважением. О чём они говорили, я не слышала, потому что меня накормили, дали ломоть ржаного хлеба и кружку парного молока. А когда я поела, повели спать в стодолу – это такой большой сарай, наполненный сеном, соломой и мешками. По лесенке взобралась наверх, на сено. Хозяйка дала подушку, домотканую простыню и старое одеяло с заплатками. Постелила, легла – как хорошо, мягко, тихо, пахнет свежим сеном – ну просто королевская постель!
Что же, для начала моей «новой» жизни совсем неплохо! Устала с дороги, пора бы и уснуть, но сон всё не приходил. Долго лежала с открытыми глазами и всё думала… Передо мной стояли грустные глаза мамы и папы… Мне до боли в сердце хотелось вскочить и бежать назад, обратно в Быстрицу, к ним, моим родным и любимым. Думалось, что в этом сарае так много места – хватило бы всем, но, увы, нельзя. Я не знала, как долго меня здесь будут держать, ведь за укрытие евреев – смерть!
Через щели в двери пробивался свет – скоро утро. Как я уснула, не помню. Проснулась, когда солнышко уже стояло высоко, пели птички. Услышала женский голос:
«Добрый день. Как спалось? Если устала с дороги, то можешь сегодня ещё поспать, а так каждый день мы встаём рано, некогда нам тут нежиться!»
— Доброе утро, хозяйка, я уже выспалась, спасибо, — сказала я и по лесенке спустилась вниз. Здесь, в сарае я и познакомилась с женщиной, от которой зависела дальнейшая моя судьба. Инстинкт подсказывал мне, что эту строгую требовательную женщину я должна слушаться и выполнять все её поручения и приказы. Хозяйка была невысокого роста, на миловидном лице хитро и строго светились небольшие серые глаза. Было видно даже мне, подростку, что эта женщина была сильной личностью и перечить ей нельзя. О чём она думала, глядя на меня, трудно было догадаться, так как её лицо было спокойно — не выражало каких-либо эмоций.
Она показала всё хозяйство: две коровы – одна старая чёрная с белыми пятнами, другая молодая – вся рыжая; свиньи, поросята, овцы, лошадь, тоже молодая и рыжая. Хозяйка предупредила, что лошадь никого кроме хозяина близко к себе не подпускает, чтобы я была осторожна. И какое хозяйство без домашней птицы? По двору важно среди огромного куриного гарема вышагивал петух, красавец с пёстрым пышным хвостом. В будке серая собака по кличке Жучка полаивает, ворчит, косится. Она привязана, а значит, не бросится на меня. Думаю, что привыкну и к этим животным, а может, и подружусь, ведь животные лучше людей!
Дом был старый, бревенчатый с крылечком, вместо деревянных ступеней камни, местами заросшие мхом и травой. Забор из прутьев огораживает огород, во дворе несколько фруктовых деревьев — вот и вся усадьба. Вблизи, сколько не присматривалась – никого, никаких домов, построек и соседей – с трёх сторон лишь лес, густой с могучими елями и высоченными соснами. Только с одной стороны от усадьбы тянется дорога, вдоль которой по обеим сторонам стоят липы и берёзки. Эта дорога ведёт в имение, где теперь вместо пана Дубницкого проживают полицаи-жандармы. Хозяин говорит, что всё дерьмо с округи там собралась, и лучше подальше от них всех держаться.
Сели завтракать. На столе, как в мирное время всё: блины, сметана, молоко, свежий хлеб, сало, — но есть стесняюсь – чуть перекусила и благодарю хозяев. Те смеются:
— Что за работница будешь, коли так мало ешь. У нас много едят и тяжело работают. Но шутки в сторону! Дело в том, что теперь тебя зовут Хеля, то есть Халина, ты дочь моей двоюродной сестры, сиротка. Фамилия твоя Вишневская — мы тебя удочерили. У нас имеется документ. Откуда взяли, никого не касается. Помни и не забывай – малейшее подозрение, и мы все пропали! Никакие родственники или знакомые не будут тебя навещать. Если увидишь кого-нибудь постороннего, старайся не попадаться ему на глаза. Будешь у нас за пастушку. Пасти будешь летом в лесу, а осенью на поле, как урожай снимем. Чужие люди редко наведываются сюда, но от мужиков из соседней деревни прятаться не надо, это ещё хуже. Броня научит тебя молиться – это необходимо. Когда выучишь молитвы, тебя будут крестить.
Я слушала молча. Когда хозяин закончил, ответила, что всё поняла, а молиться умею, так как старая моя няня Петруся каждый день молилась вслух, и я хорошо запомнила две молитвы «Отче наш» и «Здровась Мария». После моих слов глаза у всех стали как бы светлее, мягче и добрее, они очень обрадовались.
В этот день я перестирала свою одежду и помогала хозяйке по дому: чистила картошку (как умела, очень медленно), подмела избу, училась доить корову, полоть огород, кормить кур.
В обед на стол поставили котёл с супом. В жиру, на поверхности супа густо плавали белые макароны. Я давно их не ела, с самого гетто. Но хозяйка стала вылавливать их половником и сливать в помойное ведро. Я сказала, чтобы лучше мне их в тарелку положили, так как очень макароны люблю. Хозяева переглянулись и сказали, что это черви из солонины попали в суп. Как ни была я голодна, не смогла и ложки этого наваристого супа проглотить. Меня до вечера выворачивало. Но со временем я привыкла к их еде и жизненному укладу, и уже не была столь чувствительной. Прошёл первый день моей новой жизни. Чтобы угодить хозяевам, перед едой крестилась и молилась перед сном. Легли рано. В эту ночь я сразу уснула.
На следующее утро меня разбудили очень рано, ещё до петухов. Велели поесть, дали с собой бутыль молока и ломоть хлеба. Хозяйка дала старую кофту и какую-то юбку из домотканой ткани, велела одеть, повязать платок на голову. Вот я и пастушка! Сегодня и ещё несколько дней со мной вместе будет пасти старик, пока привыкну, научусь это делать самостоятельно. Оказывается, что быть пастушкой тоже надо уметь! Надо, чтобы коровы и овцы наелись досыта, то есть надо знать, где травка лучше; чтобы мухи их не кусали, надо отгонять от них мух, да и лес нужно знать, чтобы не заблудиться – целая наука! Это тебе не гимназия, где всё разжёвывают учителя, а настоящая жизнь, где нужно уметь ублажать скотину, угождать хозяевам, и не иметь ни своего мнения, ни собственных желаний. Но главное – я в безопасности, сыта, у меня есть кров, и я жива!
* * *
Чистый лесной воздух, аромат цветов, трав и хвои пьянят, пение птиц, красота природы успокаивают. Среди исполинских деревьев я кажусь себе маленькой, такой незащищённой, никому не нужной, одинокой… и мысли мои наполнены воспоминаниями о родных и близких людях, которые где-то далеко-далеко от меня.
Потянулись дни, похожие на близнецов: каждый новый день, как капли воды, похож на день ушедший. Ранний подъём, беготня за скотиной по лесу, вечером работа по дому, сон, который пролетал, как мгновение – всё время ужасно хотелось спать, так тяжело было вставать по утрам, ночь казалась такой короткой, а день всё тянулся, тянулся, не кончался. По утрам было прохладно, зябко, тело ещё тёплое после сна, начинало дрожать, ноги и низ юбки становились мокрыми от росы, сыро, ноги заплетаются, но коровы несутся вперёд – приходится напрягаться, поспевать за ними. Коровы с норовом — не хотят пастись на одном месте – всё вперёд в поисках свежей травки. Когда солнце поднимается в зенит, гоню скотину назад домой. Там они пьют, отдыхают в тени сарая, коров доят – им хорошо, мне же некогда отдыхать. Обедаю и в огород, надо полоть – хозяйка одна не справляется, приходится помогать. Иногда днём на солнышке в лесу удаётся вздремнуть, прилечь на травку, но это бывает крайне редко.
Может это и хорошо, что некогда думать о себе, своей судьбе – всему своё время. Лес только кажется спокойным и тихим, но и он ненадёжное укрытие. Лес просто кишит людьми. Это и сбежавшие пленные солдаты, и партизаны, и просто бандиты, выдающие себя за партизан. Никогда не знаешь, с кем столкнёт тебя судьба. Хорошо, если это настоящие партизаны – они осторожны, без необходимости не привлекают к себе внимание, они тихо делают своё полезное дело: преследуют оккупантов, наносят им удары то там, то тут. Но есть и такие, что только выдают себя за партизан, а на самом деле это бандиты, которые грабят крестьян, отнимают у них скот, жрут, хлещут самогон, терроризируя население. Простые люди боятся и их, и настоящих партизан, так как им сложно понять, с кем они столкнулись в данный час. Лес прячет и так называемое «польское войско». Эти убивают всех: и партизан, и бывших пленных, и евреев, которые прячутся в лесу в землянках от смерти. Так часто покой и красоту леса нарушают выстрелы, омрачают облавы.
Однажды такое «войско» показалось возле нашего дома. Их было много. На лошадях, на подводах с винтовками и автоматами. Начальство было одето в форму бывшей польской армии, с орлом на фуражках, но всё остальное «войско» было одето, кто во что горазд: гражданская городская одежда вперемежку с деревенской, частью военная, частью штатская — не армия, а какой-то сброд.
В этот день хозяина не было дома: я, хозяйка и старик. Как обычно я ушла за перегородку, лучше им не попадаться на глаза. Для отвода глаз стала разматывать нитки. Дверь распахнулась без стука, и около десяти мужчин в форме и молодая женщина вошли в избу, вежливо поздоровались и представились:
— Мы, независимая Польская армия, не сдаёмся немцам. Воюем за свободную Польшу без коммунистов, русских и евреев. Польша лишь для поляков. Мы слышали, что в этих лесах прячутся русские пленные, евреи, дезертиры и партизаны. Они наши враги, мы должны их уничтожить. Нам необходим отдых, а потом лесник покажет нам дорогу к месту, где скрываются наши враги.
Страх сжал моё сердце: смертельная опасность угрожала тем, кто прятался в лесу от смерти. В лесу в землянках жили сбежавшие от фашистов из близлежащих деревушек еврейские семьи, с детьми, со стариками. Что с ними будет? Хозяина нет дома, что же придумать?
Я давно догадывалась, что мои хозяева помогают людям в лесу выжить: уж очень часто хозяйка печёт хлеб. Одной коровы тоже хватило бы – столько молока и масла на четверых просто не надо. На рынок продавать не везут, так куда вся эта еда идёт? Кто всё съедает? Я часто над этим задумывалась. Однажды я спросила у хозяина и узнала правду. Узнала, что эти, ничем на вид непримечательные люди, делают столько добра, спасая от голодной смер-ти обречённых на жизнь в лесу.
Хозяйка затопила печь, стала готовить ужин для «гостей — командиров», а простые «солдаты» разложили возле колодца огонь, подвесили большой котёл и стали варить себе еду.
Интересно, так много у них мужчин, а женщина только одна. Кто она? Какую должность занимает? Такая молодая и красивая среди этого сброда! Как же она может спокойно смотреть на все ужасы и злодеяния, совершаемые этим «войском»?! Вскоре я уже знала ответ.
Через некоторое время начался «пир»: все ели, пили, пели…. Ягудка, так звали молодуху, забралась на колени к захмелевшему «главному», обнимала и целовала его. Понятно, она была любовницей командира! Остальные смотрели и злились, мне казалось, что из-за этой девки могут сейчас друг другу глотки перегрызть — началась ругань, шум, крики.
Мне нужно было помогать хозяйке, да и прятаться было опасно, вызвало бы подозрение, если бы заглянули за занавеску. Я натянула на глаза платок, надела старые кофту и юбку, чтобы выглядеть истинной Золушкой, чтобы не привлекать к себе внимания и стала помогать у плиты, а потом незаметно обошла дом с тыльной стороны двора скрылась в лесу. Я ждала в лесу недалеко от дороги, по которой обычно возвращался лесник домой после обхода. Долго ждать не пришлось. Я быстро всё ему рассказала, и он свернул в лес предупредить об опасности, предупредить, чтобы скрывающиеся сидели тихо, не бродили по лесу, не разжигали огонь. Где-то через час хозяин вернулся. К этому времени все уже были пьяны, кто свалился на пол и храпел, кто клевал носом у стола…. На дворе тоже было весело, шумели, пели гимн Польши: «Ещё польска не сгинела…». Я подумала, что, если жив бы был Пилсудский и посмотрел сейчас на свою армию, он, наверное, опять бы умер! Ну и армия!
В эту ночь я не ушла спать на сеновал, а с хозяйкой забрались на печь: было невыносимо жарко, так как лето было в разгаре, а печь дышала жаром, но так было спокойнее, в какой-то мере и безопаснее. Что на уме у «голодных» бандитов?!
На рассвете хозяин повёл «войско польское» на облаву, но я знала, что там, куда их ведёт лесник, нет ни евреев, ни бывших пленных, ни партизан.
Мы с хозяйкой убрали дом, подмели двор, привели всё в порядок, а старик вместо меня погнал коров и овечек в лес пастись. Он хороший человек, жалеет меня. Сказал: «Отдохни, внученька, я вчера за тебя боялся, что они тебя, да и Броню изнасилуют, видел, как они на вас поглядывали, но, наверное, и, слава Богу, не посмели».
А я совсем об этом не подумала, так как мои мысли были заняты тревогой о тех обречённых в лесу.
Броня сказала:
«Хеля, ты слышала, что дед сказал? Он назвал тебя внучкой! Бедный старик так и не дождался внуков. У меня нет детей и не будет – Бог не дал. Мы уже к тебе привыкли, вот кончится война, и если захочешь, станешь настоящей нашей дочкой, выдадим тебя замуж, и будут у нас внуки».
Я ничего не ответила. Никто не знает, что будет завтра, а конец войны ещё так далёк!
* * *
Прошло несколько недель после вторжения непрошенных гостей, и опять вооружённые люди на лошадях и подводах, и опять им нужен проводник. На этот раз это были настоящие партизаны. Им необходимо было переправиться в другой, Крыжевский лес, мимо имения, где штаб полицаев. Они не могут ждать – очень спешат, но как назло лесника дома нет. Они велели старику срочно их вести. Старик болеет, у него открылись раны на ногах, он еле передвигается. Мне стало его жаль. Я решила сама указать им дорогу. К тому времени я уже чувствовала себя хозяйкой в этом большом лесу, знала все дорожки и тропы, знала хорошо, где можно перейти болото, что за мельницей. К тому же болото теперь почти высохло: жаркое сухое лето всё высушило, но в душе я боялась, ведь их так много, этих мужчин…
Их командир вроде догадался, что я могу указать им дорогу, но понял и то, что я их боюсь. Он подошёл к Броне и сказал: «Хозяйка, не бойся за дочку, ни один волосок не упадёт с её головки, никто её не обидит». Я им верила, они воевали с моими врагами, и я знала – должна им помочь, и страх куда-то отступил…
Пока я вела их, мне не было страшно, стояли сумерки, но я хорошо знала дорогу. Мы благополучно прошли место, где можно было встретить полицаев, прошли лес, кустарники остались позади, пересекли, почти высохшее болото — всё обошлось, добрались до цели. И вот я осталась совершенно одна, в тёмном уже ночном лесу, надо возвращаться. И тут мне стало страшно, мне мерещилось, что за кустами и деревьями кто-то прячется, что на меня в любую минуту могут напасть. То мне казалось, что вижу какие-то огоньки, то, что кто-то крадётся позади меня. Скрип ветки напоминал человеческие шаги – вот-вот и нападут на меня! Боже, какая я трусиха! Должна я взять себя в руки и успокоиться, иначе и заблудиться просто. Так уговаривая себя, я, то шла, то бежала, наконец, вышла из леса. На крылечке встретили меня хозяйка и старик: «Ну, слава Богу!» Обняли, расцеловали, плачут от радости, что невредимая вернулась. Знали бы они, как мне было страшно!
Вот уже более двух месяцев я живу в доме лесника. Два раза за это время в воскресенье мы с хозяйкой ездили в Ворняны в костёл. Я была счастлива, что могу оторваться от коров, побыть среди людей. Мне очень надоело быть пастушкой! Костёл всегда был переполнен людьми: молились, пели, звучал орган, было очень торжественно. Я забывала, кто я такая, мне казалось, что вот так я всю жизнь ходила в костёл, что я такая, как все эти молящиеся люди, и что Бог видит и слышит меня и обязательно поможет, защитит, и я останусь жива.
В костёле, под музыку органа я с остротой ощущала тоску по моим родным. Где они? Что с ними? Живы ли? Мне так хотелось их увидеть, навестить маму и папу в Быстрице. Я понимала, что мне никто не позволит это сделать. Я потеряла аппетит, стала грустной, неразговорчивой – пустота в душе переполняла меня. Моё душевное состояние, мои переживания заметили хозяева, но я боялась рассказать им правду, боялась, что они всё это сочтут за детский неуместный каприз. И всё же решилась. Был конец августа. В воскресенье хозяин запряг лошадь и повёз меня. Я оглядывалась по сторонам, пытаясь запомнить дорогу, чтобы при случае самой туда добраться. Мы ехали несколько часов, проезжали через деревни и заехали в Бы-стрицу со стороны костёла. Хозяин дал мне всего два часа. Подал мне свои часы, чтобы знала время, и велел не попа-даться на глаза Кежуну. В гетто было спокойно, мама по-прежнему работала в доме Кежуна, папа пас стадо коров — стал пастухом, как и я. Встреча была радостной, но родители, несмотря на то, что были очень рады меня видеть, ругали меня за эту глупость, за ненужный риск. Просили, чтобы больше я так не поступала. Я привезла им хлеб, масло, сыр…. Мы все плакали от радости и от того, что наша встреча так коротка. Два часа пролетели, как две минуты. Мы не могли наговориться. Мама сказала, что папа скоро будет жить в другом месте – подальше от гетто, и она тоже надолго здесь не задержится, и чтобы я больше никогда не приходила в Быстрицу. До сих пор вижу папины голубые глаза, его улыбку на грустном лице, когда мы сидели на берегу Вилии и прощались. Это была счастливая минута радости и грусти. Больше папу я никогда не видела.
Ехала из Быстрицы, молчала, хотелось плакать, вернуться к родителям, но спокойный трезвый голос Вишневского вывел меня из раздумья.
— Всё обойдётся, они тоже куда-нибудь спрячутся. Вот увидишь, всё будет хорошо.
В сентябре ликвидировали гетто в Быстрице. Об этом я узнала случайно. Приезжали какие-то мужики за дровами, и я услышала разговор. Почувствовала, что ноги стали, как из ваты, в глазах потемнело. Не знаю, как дошла до сарая, залезла на свою постель и долго-долго плакала. Мне не хотелось жить. Перед моими глазами, как кадры кино мелькали знакомые лица, лица изуродованные ужасом, страхом. Виделось, как гонят обречённых на смерть, как плачут дети, и мысль, что мои родные не успели уйти, разрывала мне сердце. Неужели у меня больше никого не осталось?! Я даже не знаю, где моя сестрёнка…
Продолжение следует
