ЮРСКИЙ И ЛОТМАН
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Я поставила перед собой цель познакомить Юрского с Лотманом.
Нужно было только придумать, как это сделать. Я была уверена, что им обоим было бы интересно и важно познакомится друг с другом. Впрочем, театр мало интересовал Юрия Михайловича, он, если и попадал на спектакли, то радовался, как ребенок, и совершенно не намеревался ни исследовать театр, ни смотреть на него с точки зрения семиотики. Но я надеялась, что, увидев Юрского на сцене и познакомившись с ним лично, он изменит свое отношение к театру, и что театральный язык Юрского, театр масок, поз, жестов, мимики и пластики Лотману будет близок и интересен. Но, поскольку Юрий Михайлович большого рвения к знакомству с Юрским не проявлял, а Юрский был всегда очень занят, то судьба и препятствовала их встрече. Каждый раз, когда Лотман приезжал в Ленинград, Юрский непременно уезжал на гастроли. А когда председатель тартуского университетского киноклуба по моему наущению пытался пригласить Юрского в киноклуб, то он, как на зло, никак не мог до него дозвониться. Лишь однажды Лотман заинтересовался Юрским, и то в прикладных целях — Юрию Михайловичу был нужен профессиональный актер, который прочитал бы для записи один и тот же текст с разными интонациями. Лотман думал тогда поставить такой эксперимент и показать, как интонация меняет семантику текста. Я обрадовалась, что появился повод для их знакомства, побежала на почтамт звонить Юрскому, и тут же получила решительный отказ:
— Я не могу читать то, что не я сам выбираю. Это просто невозможно. Просто ничего не получится. Жалко. Извините.
В конце концов, я поняла, что, если не суждено мне вытащить Юрского в Тарту или организовать ему встречу с Лотманом в Ленинграде, то мне ничего не остается, как дать Юрскому почитать статьи Лотмана. И хотя Юрский не особенно к этому стремился, я все-таки сумела всучить ему два сборника Ученых записок Тартуского университета со статьями о Хлестакове и о Пиковой даме.
В назначенное время я пришла к нему домой забирать назад эти книжки. Юрский открыл мне дверь и быстро ушел в комнату, бросая мне на ходу, что Наташа плохо себя чувствует и что он очень торопится. Тут в прихожую задумчиво вышла крошечная Даша в очках, посмотрела на меня серьезно и спросила:
— Вы доктор?
Тут из комнаты появился Сергей Юрьевич и пригласил меня на кухню. Вслед за нами на кухню вошла бледная Наташа.
— Сережа, покорми Машу.
Не дожидаясь моего ответа, она взяла тарелку, положила мне туда яичницу и ушла.
Мы сидели за кухонным столом, Юрский мрачновато на меня поглядывал, торопливо ел и, наконец, заговорил о Лотмане.
— Он великий ученый, а может быть, близок к гениальности. И хотя он очень трудно пишет… О-о-очень трудно, словно преодолевая что-то, но он все время формулирует то, что сам только еле улавливаешь.
Резко встал, вышел из кухни узнать у Наташи, как она себя чувствует.
Вернулся, помолчал.
— Я еще не прочитал статью о Хлестакове, так что, если вы можете, посидите, подождите, я сейчас дочитаю… Я вам дам чего-нибудь…
Он вынес мне книжечку репродукций Клее <немецкий художник 20-го века М.И.> и пригласил пройти вслед за ним в гостиную. Мы сели по обе стороны журнального столика, и Юрский моментально углубился в чтение.
В это время в гостиной появилась Даша и полезла к нему на колени. Он оторвался от чтения, посмотрел на нее нежно, но остановил ее:
— Даша, не мешай, иди лучше порисуй.
Ребенок тут же сел за свой маленький столик и принялся чиркать карандашом по бумаге.
Зашла Наташа.
Юрский тут же обратился к ней:
— Ты только послушай, что он пишет.
И он прочел вслух несколько строк из статьи Лотмана о Хлестакове.
— И он очень правильно говорит о реализме как о самом условном искусстве. Ты помнишь, у меня была мысль сделать сцену на сцене?
Даша понесла показывать ему свой рисунок.
— Даша, не перебивай, — остановил он ее.
— Только я не понимаю, почему подражание Ивану Карамазову или Наташе Ростовой не будет романтизмом, а подражание античным героям будет.
— Потому что Лотман пишет о сознательной установке на театрализацию быта, — ответила я.
— Да. Театрализация быта, — почему-то с горечью повторил С.Ю.
Он продолжил читать.
— Вот Бас <Басилашвили — М.И.> всегда говорил, что Хлестаков романтик. Ну, романтик и романтик, а тут обосновано.
Я спросила у Наташи, не оставить ли ей эти статьи.
— Нет-нет, — решительно ответил за нее Юрский. — Я уже боюсь брать чужие книги, потому что я их потеряю. У меня лежит груда того, что я должен прочесть, а я и читать не успеваю и часто что-нибудь теряю. У меня тут недавно пропала чужая рукопись, так мне звонили без конца, грозили поджечь дом, предлагали стать соавтором, думали, что я хочу украсть пьесу.
Я захихикала, но он был очень серьезен и расстроен.
Снова вскочил, заторопился. Я пошла к выходу, провожая меня, он протянул мне руку:
— В Тарту увидимся.
Спустя несколько месяцев я снова напросилась к Юрскому в гости, придумав для этого несколько предлогов.
Мы сидели в гостиной, он читал статью, которую я написала. Опять возникла тема Тарту:
— А как эстонцы общаются друг с другом?
— Среди них много людей, которые страдают от своей некоммуникабельности.
— Наша делегация едет в Эстонию в мае, но лекций ведь уже не будет? Да и я еще не знаю, поеду ли я, буду очень занят. Никак у меня с Тарту не получается…
— А какие вообще у вас планы? — спросила я и сама испугалась своего вопроса.
Но он сразу же охотно, хоть и коротко ответил:
— Пока я в Ленинграде. Готовлюсь к будущему.
— А что вы собираетесь делать?
— Это тайна. Я суеверен. Буду заниматься режиссурой.
На кухне он рассказал, что собирается ставить Ибсена. …Что открыл для себя нового замечательного автора, Семена Злотникова, и уже договорился с театром комедии, что будет ставить спектакль по его пьесе «Мужья Антонины» [3]. Это было время самого расцвета его творчества.
Сергей Юрьевич пригласил меня на кухню, сел завтракать. Мне налил кофе. Молчали. Я решила задать тему для разговора.
— Сейчас интеллигенция часто идет в дворники или в уборщики.
В ответ Юрский скептически усмехнулся.
— Да, всякие недоучившиеся студенты, неудавшиеся специалисты. Не знаю, по-моему, они находятся в каком-то обалдении. У них есть форма для занятий, но нет содержания. Они отводят время для занятий, приходят, садятся за стол, и оказывается, что заниматься им нечем. У меня есть один знакомый, который мне говорил, что идет заниматься, шел домой – и не занимался…. Это и у меня бывает, — грустно добавил он.
— У меня тоже, — радостно подхватила я, — просто бывает не сосредоточиться.
— Это точно… Я сейчас езжу по всей стране с концертами и в Смоленске познакомился с компанией инженеров. Они собираются и читают друг другу лекции о музыке. И какие лекции!
— Сейчас все уходят от официальности в быт.
— И это прочно.
Он посмотрел на часы и вскочил с места и виновато улыбнулся:
— Маша, мне нужно убегать к врачу.
Я поднялась.
— Когда вы уезжаете в Тарту? – спросил он меня.
— Буду в Ленинграде, пока не напишу доклад по Гоголю.
— А какая тема?
— Полет в творчестве Гоголя.
— О, тогда вам нужно прочесть повесть Вежинова «Барьер» в 1 номере «Иностранной литературы». Это о полете.
Он ушел в комнату и вынес оттуда два уже подписанных экземпляра своей книги «Кто держит паузу» (издание 1977 года). Один мне, один для передачи Кате Эткинд.
Вручая мне книжки, он повторил:
— А Вежинова прочтите обязательно.
— Я не понимаю, это реалистическая вещь?
— Да, совершенно реалистическая. Там летает женщина. Однажды нашли ее тело на пустыре. Обвинили героя повести, что это он ее сбросил с девятого этажа. Следователь ему сказал: «Мы вас оправдываем, потому что вам незачем было ее убивать». И герой подумал, но не сказал следователю, как же вы не понимаете, просто она летела, и у нее в организме что-то отказало…
— Это что, неомифологический роман? – решила я блеснуть знаниями.
— Не знаю, это ваше дело, всякая классификация.
Мы попрощались.
Выйдя на лестницу, я сразу же открыла книжку и прочла:
«Маше с искренней симпатией. Ни пуха, ни пера в вашем исследовании Гоголя. 20 марта 1978 года».
И только спустя несколько лет я узнала, что Юрский в это время уже ушел из БДТ и готовился к переезду в Москву. Он был вдохновлен, бодр, собирался заниматься режиссурой и ждал, что вот-вот вырвется на свободу. Но уехать в Москву он смог только спустя три года. Руки у Романова были длинные. Вот эти-то три года и были для него самыми тяжелыми.
Я тем временем не оставляла своих попыток познакомить Юрского с Лотманом.
В Эстонию Юрский все-таки приехал в составе делегации театральных деятелей. Они должны были заехать в Тарту, чтобы посмотреть спектакль «Новый нечистый из пекла», поставленный в театре Ванемуйне, и чтобы встретиться с труппой. Я уже, полная надежд, успела договориться с Юрием Михайловичем, что приведу к нему домой Юрского. Но тут раз и опять все сорвалось. Вдруг оказалось, что Лотману необходимо уехать в Ленинград по срочным делам.
Узнав об этом, я чуть не разрыдалась от досады. Сообщила об этом по телефону Юрскому. Он был очень огорчен.
В день их приезда в Тарту я пошла в вестибюль театра Ванемуйне, чтобы их там встретить.
— Ну что, — спросил меня Юрский сразу, — Лотман уехал?
— Да, но к 4 июня он вернется и будет читать лекцию о Гоголе, — сказала я, лелея робкую надежду.
— Мы не сможем.
Вот и финал. Занавес.
Юрский дружил со многими ярчайшими людьми того времени. И.Бродский, Е.Эткинд, С.Маркиш, А.Синявский, В.Некрасов, С.Аверинцев – это только те, про его дружбу с которыми я знаю.
А вот с Лотманом не получилось даже познакомиться.
Наверное, им и не нужно было встречаться. Каждый маг видимо должен оставаться внутри своего созданного им мира.
Читать далее: номера страниц внизу
