БЕЗ ЭТКИНДОВ. ПОХОДЫ ЗА КУЛИСЫ
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
После отъезда Эткиндов я продолжала общаться с Юрским. Эткинды время от времени передавали с доверенными людьми письма и подарки своим ленинградским друзьям. А Катя с каждой оказией отправляла посылочки и письма для Юрского, и было заведено, что их передавали мне, а я уже доставляла их по прямому назначению. Для меня, влюбленной поклонницы, конечно же, это были поводы с ним увидеться.
Для того чтобы выполнить просьбы Кати, я иногда звонила Юрскому и, ничего не объясняя ему по телефону, просила оставить мне контрамарку. Иногда напрашивалась в гости или просто приходила к нему домой на удачу без звонка. Была ли я достаточно осторожна? Мне казалось, что я соблюдала необходимые правила конспирации, но потом, уже постфактум, стало ясно, что мы были все «под колпаком» КГБ, «в разработке» — так это назвалось на их профессиональном кгбшном сленге. Первый раз я получила от Кати большую коробку с подарками для Юрского зимой 1974 года, через несколько месяцев после отъезда Эткиндов. Я решила идти к нему прямо домой без всякого звонка, рассчитывая передать подарок через Дашину няню, которая всегда бывала дома. Но, к моему изумлению, дверь открыл он сам и, увидев меня, удивленно воскликнул: «О!» и тут же: «Заходите, заходите». Он пригласил меня на кухню, усадил за стол, и я вручила ему доставленную заезжими иностранцами коробку. Он сразу же принялся ее распаковывать, нежно приговаривая: «Кааатенька… Что она придумала, моя Катарина…».
На кухне появилась крошечная Даша. В момент, когда она заходила, Сергей Юрьевич как раз вынимал из коробки большую куклу, которую тут же вручил Даше, а меня ей представил так:
— Это тетя Маааша. Скажи тете Маше спасиииибо.
Даша послушно сказала мне: «Спасибо», схватила куклу и ушла. Вот так меня впервые в жизни назвали «тетей», чем я была сильно смущена, потому что мне было тогда 18 лет.
— Она на вас похожа, — заметила я про Дашу.
— Ой, нет-нет, Наталья мне обещала, что ребенок не будет на меня похож.
Я захихикала, хотя Юрский говорил как будто бы совершенно серьезно.
Он налил мне кофе, но я, конечно же, пить его не стала – кумир рядом, в двух шагах от меня, какой уж тут кофе.
Поговорили о Марамзине, суд над которым проходил в это время в Ленинграде. Об этом судебном процессе в «Известиях» была опубликована большая статья, где приводились цитаты из его речи.
— Я не понимаю, — говорил Юрский, — человек бьет себя кулаком в грудь и говорит: «Я ваш!»
Провожая меня и подавая мне шубу, он пригласил меня звонить и появляться.
Через несколько месяцев я ему позвонила, и он понял, что у меня есть новости, которые я хочу ему рассказать.
— Приходите ко мне на концерт.
— А как туда проникнуть?
— А я вам оставлю.
— Так что, мне подойти к администратору?
— Нет, подойдите прямо к актерскому входу, вы ведь знаете, где он.
Я подошла к служебному входу Ленинградского концертного зала 15 апреля без пятнадцати восемь вечера. Сначала я стояла и ждала Юрского одна, потом ко мне присоединилась небольшая компания. Они сначала зашли внутрь, надеясь, что Юрский уже приехал, но быстро вернулись назад.
— Сережки чего-то нет, непонятно, — сказал мужчина, опиравшийся на палку.
— У него теперь машина, — констатировала барышня из его компании.
Ага, подумала я, значит, он все-таки купил машину, надоело мучиться с вечно опаздывающими такси.
Послышался стрекот мотора, и во двор неуверенно въехали желтые жигули.
— А, вот он. … Ах, он еще и разворачивается, — съехидничал Марк (так звали мужчину с палкой).
Сергей Юрьевич задумчиво вышел из машины, закрыл ее на ключ и велел нам всем проходить внутрь. Оттуда он сразу же позвонил администратору, попросил его выдать нам контрамарки, и мы уселись в середине 11-го ряда, чувствуя себя как на празднике. В программе был «Крокодил» Достоевского, «Домик в Коломне» Пушкина, рассказы Шукшина. Зал слушал, затаив дыхание, а я вдруг почувствовала, что фраза «ком в горле» это не метафора, а совершенно точное описание физического состояния. Дыхание перехватывало, чувство тела исчезало, звучащие со сцены слова и интонации проникали внутрь, пульсировали в крови. После концерта я быстро направилась за кулисы, чтобы оказаться первой и успеть рассказать Юрскому новости об Эткиндах. Когда я зашла, он был еще один.
— Привет, — сказал он устало, увидев меня, — ну идите сюда, пока нет никого.
Я приступила к рассказу о том, что мне удалось узнать.
Ефим Григорьевич, приехав в Париж, сразу же начал преподавать в Нантернском университете русскую литературу. В редких письмах к родным писал о том, что во Франции интерес к гуманитарным предметам и культуре крайне низок, что на его лекции и семинары ходят от силы пять-семь студентов, что он чувствует себя в вакууме. Для Ефима Григорьевича это был очень болезненный перелом — после того, как к нему на лекции ломились студенты и вольнослушатели, после того, как его боготворили поклонники, переводчики, поэты, писатели, после того, как ежемесячно он проводил в Доме писателей устные альманахи переводчиков, он вдруг оказался на обочине профессии. Это были 70-е годы, время, когда о жизни за границей нам мало было известно, и мифы о прекрасном и справедливом Западе заменяли отсутствующую информацию. Редкие иностранцы пробивались в Союз, и их рассказы о жизни на Западе, а также редкие письма, передававшиеся ими из рук в руки от уехавших друзей мы жадно пересказывали друг другу. Любые вести «с того берега» вызвали у нас у всех острый интерес.
Ни у кого из нас не было точного представления, как живут там, в свободном мире — мы, как тюремные заключенные, идеализировали мир, который находился по ту сторону железной проволоки. Тем горше и страннее были слова, Эткинда о Париже. О Париже, попасть в который никто не смел тогда даже и мечтать.
Юрский удрученно слушал мой рассказ.
Рассказ прервался, когда в комнату вошла молодая женщина.
— О, Марго (ударение на первом слоге), — обрадовался ей Юрский, — а где же ваши подруги?
— Они испугались, — с английским акцентом ответила Марго.
— Ну, зовите их, — мягко и удивленно протянул Сергей Юрьевич.
Марго вышла. Вместо нее вошла Нонна Львовна Песочинская, известный ленинградский театровед и к тому же инструктор управления культуры в Ленгорисполкоме, куратор Ленинградских театров.
— Ой, как хорошо! Как хорош Домик в Коломне. Как будто бы стихи сочиняются тут же, прямо на сцене! А Пушкин как будто бы сам по себе!
— Так и было задумано, — слегка смущенно ответил Юрский.
Песочинская протянула ему какой-то цветной журнал, Юрский переместился за журнальный столик и принялся внимательно его изучать.
В комнату вошел Марк со своей компанией и присоединился к обсуждению концерта.
— Особенно хорошо «Обида» Шукшина.
— Да, мне кажется, что человек, послушавший этот рассказ в исполнении Сергея Юрьевича, уже не сможет нахамить, — сказала Песочинская.
— Э-э-э, нет, — уверенно ответил Марк, — театр еще никогда никого не исправлял.
— Я всегда говорю, — продолжила Песочинская, — что Юрский великий артист, хотя он это отрицает и очень меня за это ругает.
Сергей Юрьевич, сидевший за журнальным столиком, сильно покраснел.
— Можно вас? – попросила его Песочинская.
Поднявшись и взяв с крышки рояля спички, он извинился перед нами:
— Мне сейчас нужно уединиться с Нонной Львовной.
Вернулся он один.
Зашла Марго с двумя своими английскими спутницами, и все они уселись на боковой диванчик.
Народ заходил, уходил, велись отрывочные разговоры, в воздухе стоял гул и табачный дым. Появился служащий:
— Чьи это пальто висят в гардеробе? Там уже ругаются, им нужно уходить.
— Девочки, это ваши пальто? — спросил Сергей Юрьевич у англичанок. Те ответили утвердительно.
— Так что же, мы тогда сейчас все вместе тронемся? Или, может быть, вы сходите за пальто и принесете их сюда? – предложил Юрский.
Англичанки поднялись и ушли за пальто.
Он подсел ко мне: «Ну?» – с нетерпением спросил он меня.
Я продолжила пересказывать то, что знала об Эткиндах. Ефим Григорьевич с горечью писал о разобщенности людей во Франции.
— Да, это характерно именно для Франции, — произнес задумчиво Юрский, — и то же постепенно происходит у нас. Вот Англия — самая открытая страна, а вот мы сейчас спросим у девочек.
В это время три англичанки уже возвращались, держа в руках свои пальто.
— А, — обратился к ним Юрский, — взяли? Ну, вот и прекрасно. Садитесь.
— Мы сейчас с Машей говорили о Франции. Расскажите, как у вас люди общаются?
Марго сначала не поняла.
— Ну, часто ли вы ходите друг к другу в гости?
— О да, — воскликнула Марго, — можно прийти в любой дом, и там тебе будут рады. Все очень веселые, легко дружат.
— Да, — радостно подтвердил Юрский, — когда я был в Англии, мне тоже так показалось. А как принимали там наши спектакли!
— А во Франции встречаются только в кафе, — продолжила Марго.
— Вот-вот, и французы, как ни странно, сдержаннее англичан. Я замечал, что чем севернее народ, тем лучше он принимает спектакли. В Финляндии как нас принимали, а чем народ южнее, тем сдержаннее.
— У них весь энтузиазм уходит на решение вопроса, закурить или нет, — засмеялся в ответ Марк.
— А Америку я совсем не представляю, — расстроенно продолжил Юрский.
— Да, Америку трудно понять, — подтвердила Марго.
— Америка – другой континент. Каждый, кто рассказывал мне про нее, говорит: что-то чужое. А вот в Англии, хоть она и расположена на острове, как мне представляется, центр европейской культуры. Вот там настоящая Европа!
— Да-да, — закивала Марго, — но когда у нас долго не было сахара, а потом привезли, то в магазине чуть ли не дрались.
— Значит, склочность заложена в характере человека, — сделал Юрский печальный вывод.
— Просто нельзя людей долго держать без сахара, — ехидно заметил Марк.
— Ну как концерт, — сменил Юрский тему, обратившись к англичанкам, — вы все понимали?
— Я сидел рядом с ними, — отозвался Марк, — и могу подтвердить, что они все понимали.
— Если вы понимаете концерт, то это уже много, — похвалил Сергей Юрьевич.
— Спасибо вам за Короля Генриха, — продолжила Марго.
— А, как он вам понравился?
— Очень, это лучшая постановка, даже лучше, чем на Stratford.
— Вот, — радостно воскликнул Марк и кивнул на Юрского, — сорок минут доказывал мне, что Генрих — это не то, что нужно. Кто был прав?
— Вы просто были на удачном спектакле, — грустно обратился Сергей Юрьевич к Марго, — вы какого были, 8-го или 12-го?
— 8-го
— Вот, 8-го был хороший спектакль, 12-го опять было плохо, так что просто вам повезло.
Марго вытащила пачку сигарет, предложила нам всем. Сергей Юрьевич достал свой Беломор, закурил.
— Ты ж собирался бросить курить, — съязвил Марк.
— Я и бросаю, — мрачно отозвался Юрский.
— А это что, тренируешься?
— А, — грустно махнул рукой Сергей Юрьевич, — я теперь еще и не пью…
— Ты ж говорил, что с друзьями можно выпить, — съехидничал Марк.
Юрский промолчал. Он курил, выдыхая дым тонкими струйками.
Наступила мягкая пауза.
— А чем вы здесь занимаетесь? – снова обратился Сергей Юрьевич к англичанкам, — филологией?
— Нет, ответила Марго, — социологией международных отношений.
— Как? – удивился Юрский, — социологией?
— Да, вот мы с вами общаемся, это и есть социология международных отношений.
— А-а-а, — протянул Юрский, — наверное, сюда можно отнести Толстого, он ведь личное возводил на уровень общественного.
— И что, здесь есть материалы? – спросил Марк.
— Много, — ответила Марго, — в Публичке есть целый раздел.
— Вот ведь, живем и не знаем, — повернулся Сергей Юрьевич к нам.
Помолчали…
— А вот скажите, — прервал паузу Марк, — что по-настоящему стоит смотреть в Ленинграде?
— Эрмитаж, конечно, — не задумываясь, ответила Марго.
— А в Русском музее вы были? Застали там выставку портрета? Да? Прекрасная выставка! Там сейчас еще выставка Васильева, это мой любимый художник, я только все никак не могу выбраться, — посетовал Юрский.
— А в Англии, — после небольшой паузы, продолжал он, — насколько я помню, самое приятное – это крошечные частные музейчики. Я больше всего любил бродить по улицам и заходить в эти музеи. Я даже до больших так и не добрался…
— А много у вас там было свободного времени? – спросил его Марк.
— Репетиций не было, вечерами – спектакль.
— Не каждый вечер?
— Каждый, но только вечер, так что весь день у нас был свободный.
— Так ты тут больше занят… Вы в ближайшем будущем не собираетесь в Англию? – спросил Марк.
— Ни в ближайшем, ни в каком будущем, — грустно ответил ему Юрский.
Опять наступила пауза.
— Ну что? – встрепенулся Сергей Юрьевич, — ехать уже пора. Сейчас я вас всех отвезу, только вас много, придется в два приема. Вам, значит, в «Европейскую»? – спросил он англичанок.
Те кивнули.
— Тогда я вас сейчас первых отвезу, хорошо? – спросил он Марго. — Yes? – обратился он к английским девушкам.
Юрский поднялся с дивана и принялся пристегивать бантик.
— Тэк-с, господа, — драматическим басом продекламировал он.
— А вам куда? — обратился он к Марку.
— Нам на Петроградскую, но мы сами на метро доберемся.
— Нет, — тут же решительно возразил Юрский, — я за вами приеду.
— Да и нас не надо отвозить, — робко предложила Марго, — мы и сами на метро доедем.
— Нет-нет, — решительно отрезал Сергей Юрьевич, — я вас всех отвезу.
Мы гуськом вышли во двор, где стояла его машина. Было темно, только над крыльцом тускло горел фонарь. Юрский подошел к машине, открыл ее, внутри зажегся свет.
— Так нам ждать тебя? – подошел Марк к возившемуся у машины Сергею Юрьевичу.
— Ждите, — был твердый ответ.
— А может, не надо?
— Нет, хромых отвожу!
Марк засмеялся, махнул рукой и отошел.
Я села в машину вместе с англичанками. Юрский завел мотор и предупредил: «Надо подождать». На руки натянул черные перчатки.
Поехали.
— Зря вы нас везете, — безнадежно сказала Марго.
— Хоть пообщаемся, — мягко возразил ей Сергей Юрьевич.
Возникла пауза.
— Как с машиной, легче жить? — спросила Марго.
— Она у меня настолько недавно, что я еще не успел почувствовать. Есть хорошее – видите, вас везу. Мне это приятно, а вообще с ней много возни. Вот опять надо ехать на станцию технического обслуживания, станция находится за городом, значит, нужен целый день. А где эти дни брать?
— А Наташа работает?
— Да, — весомо ответил Юрский.
— И ребенок?
— И ребенок. У ребенка няня.
— Наташа не водит машину?
— Нет, ей тоже надо будет учиться…
Помолчали.
— Ну, вот и приехали, — сообщил Юрский, затормозив напротив «Европейской».
Марго он поцеловал ручку, подругам ласково улыбнулся, протягивая им руку через спинку сидения.
Я чуть задержалась.
— Ну ладно, и я пойду.
— До свидания, Машенька, — он обернулся ко мне с нежной улыбкой и протянул, — звоните.
В ответ на следующий мой звонок Юрский пригласил меня на концерт:
— Маша, если надумаете пойти на какой-нибудь из ближайших концертов…
— А какие будут?
— Видите, я уже две недели лежу с воспалением легких, еще в Москве заболел… Сегодня должен был быть концерт, он, конечно, летит… Вы ведь слышали обновленную программу?
— Что значит, обновленную?
— С новым Жванецким. А еще я буду читать старую программу.
— Какую?
— Анна Снегина…
— О, вот это я очень хочу послушать!
— Пожалуйста, это 25-го, только я не знаю, встану ли я к этому времени…
Концерт не был отменен, и вот я снова у служебного входа в Ленинградский концертный зал. Пришла я без двадцати восемь, и во дворе уже стояли желтые жигули Юрского. Я поднялась на крыльцо, толкнула дверь – заперто. Я долго стучала, прежде чем мне открыла пожилая женщина.
— Сергей Юрьевич уже здесь? — робко спросила я.
— Как ваше имя? – был грозный вопрос.
— Маша.
— А, ну проходите.
Войдя в служебный вестибюль, я увидела сидящую за столиком пару, которая пила чай с тортом. Увидев меня, они почему-то изумленно на меня посмотрели. Дверь в комнату, где обычно Юрский принимал гостей, была плотно закрыта.
— Сергей Юрьевич там, — показала на дверь впустившая меня женщина.
Пока я снимала пальто, дверь открылась, и из нее вышел осунувшийся и побледневший Юрский.
— Здравствуйте, — улыбнулся он, взял у меня из рук пальто и повесил на вешалку.
— Как вы себя чувствуете? – спросила я.
— Неважно, — был краткий ответ. — Как отсюда звонить Юрию Абрамовичу?
Пока он набирал номер, женщина, пившая чай, сообщила:
— Сережа отказался от торта.
— Юрий Абрамович? – произнес в трубку Юрский, — сейчас к тебе придет девочка, Маша, так ты дай ей местечко.
— Ну вот, идите к администратору, — обратился он ко мне, — вы же все уже знаете. Зайдите пока ко мне, я хочу вас расспросить…
— Как ваше здоровье? — спросила я.
— Они мне воспаление не могут долечить. Отравили организм лекарствами, а теперь не могут их выгнать. А сердце просто и раньше у меня было слабое, а теперь оно совсем стало барахлить, не справляется с таким количеством антибиотиков.
— А теперь вы еще едете на гастроли?
Да, и к ним надо уже готовиться…
— А куда вы едете?
— Киев и Кишинев.
— Ну ладно, пора мне идти…
— Идите, Машенька. Счастливо…
Я получила у администратора контрамарку и уселась в левой ложе прямо вплотную к сцене. Было объявлено начало концерта, под гром аплодисментов вышел Юрский, долго раскланивался, задумчиво оглядывая зал, нежно улыбаясь как будто бы лично каждому из нас, словно нарочно затягивая начало концерта.
Первое отделение он читал с трудом, словно преодолевая что-то внутри, но во втором отделении он уже вернулся в свою обычную форму и даже прочел на «бис» целых три произведения. Его долго не отпускали, подносили ему букеты, и если бы не конферансье, которая решительно объявила, что концерт окончен, публика бы еще долго не отпускала Юрского.
В закулисной комнате я нашла его очень усталым. Напротив него сидел единственный в этот момент гость. Они вдвоем о чем-то тихо и задумчиво говорили.
— Входите, Маша, садитесь, — пригласил меня Юрский, — как вам такое сочетание авторов? <Он читал Жванецкого, Пушкина и Есенина в одной программе – М.И.>.
Я растерялась от такого вопроса:
— Жванецкий был очень хорош.
Юрский улыбнулся, кивнул, промолчал.
— Зритель был сегодня хороший, — сказал он. — Я удивляюсь, — продолжил он, — на Западе ведь такого нет, там существует два-три человека, которые дают концерты, и на них мало кто ходит. У нас же каждый вечер какой-то концерт, и всегда зал наполняется.
Тут его взгляд упал на дверь, в проеме которой появился молодой белобрысый мужчина лет 30-ти, невысокий и красиво одетый.
— А-а-а, здравствуйте, Витя. Заходите.
— Я тут с женой и друзьями.
Давайте сюда жену и друзей.
Вошли еще трое. Юрский встал, подавал руку каждому из них, приветливо улыбаясь.
Все расселись и закурили. Витя и Сергей Юрьевич начали беседу о машине Юрского, которую Витя должен был починить.
— Не знаю, — стоит ли сейчас, — сомневался Юрский, — мы едем на гастроли в Киев, и я не могу решить, ехать ли мне на машине.
— О, на машине очень тяжело, — сказала одна женщина из компании Вити.
— Нет, до Киева я бы добрался, спокойно сделал бы две ночевки. Это 2 тысячи километров. Но меня смущает, что из Киева мы поедем в Кишинев, а это еще 2 тысячи, значит, назад придется ехать 4 тысячи…
Юрский стоял, опершись рукой на спинку стула.
— Можно ведь и сломаться по дороге, — высказалась гостья.
— Ломаться мне нельзя, — решительно отрезал Юрский, — иначе я просто опоздаю на гастроли.
— Мы ездили в Москву, 600 километров, и то это было очень тяжело, — сообщила гостья Сергею Юрьевичу.
— И как вы ехали?
— Ломались.
Юрский удрученно покачал головой.
— Вообще я ездил в гололед на границу с Финляндией, в Светогорск, это тоже 500 километров. В гололед. И ничего, жив остался… Больше всего меня смущает, что в Киеве не я на машине буду ездить, а она на мне. Все время придется думать, куда ее поставить.
— Так когда вы привезете мне машину? — спросил Витя.
— Так я не знаю, если специалисты говорят, что ехать не стоит, то, наверное, действительно, лучше не ехать.
Женщины фыркнули, и одна из них сказала: «Мы не специалисты, мы жертвы».
— А чинить ее и оставлять здесь, чтобы ее тут гробила Наташа…
Мы засмеялись.
— А она водит?
— Да, она водит.
— А вы, Витя, очень изменились. Похорошели, стали хорошо одеваться, — перевел Юрский разговор на другую тему.
— А как вы себя чувствуете? — спросила одна из присутствующих дам.
— Хвастаться нечем. Маша вон видела меня перед концертом, — кивнул Сергей Юрьевич на меня, — и я сначала чувствую – ну не могу.
— Но зато потом вы разошлись, — вставила я.
— Нет, Витя, вы действительно по-хорошему изменились. Вы прямо в меня вселили надежду. А такой был доходяга.
— Мы 20 мая уходим в горы, — кивнул Витя на своего приятеля.
— А-а-а, — с улыбкой протянул Юрский, — значит, это изнутри… Месяц, и все? Самое важное – это перспектива. Это как будто прямо шприц в тебя воткнули.
Компания поднялась и начала прощаться. Юрский опять пожал всем руки и сказал приветливо: «Мне приятно, что вы были. Может быть, вас нужно подвезти?»
— Нет, спасибо.
Я тоже встала и перед тем, как уйти, сообщила Сергею Юрьевичу, что уезжаю учиться в Тарту.
— А, к Лотману, — отозвался с дивана первый гость, который все это время молча сидел в комнате.
— А вы там какой филологией будете заниматься? – расспрашивал меня Юрский.
— Русской филологией.
— Нет, а конкретно?
— Пушкиным, наверное, но это еще не точно.
— Структурализмом, — вставил гость.
— А я совсем не знаю, что такое структурализм, — грустно посмотрел на меня Юрский.
— Я через год вам расскажу.
— Вам нужно встретиться с Лотманом, — посоветовал ему гость.
— Ну а как с ним встретиться, только потому, что хочется поговорить? – пожал плечами Юрский.
Он поднялся и начал надевать пиджак.
— Приезжайте в Тарту, я вас познакомлю с Лотманом, — предложила я.
Сергей Юрьевич посмотрел на меня задумчиво…
— Да, надо съездить в Тарту, я там не был с 55-го года.
— Так давно?
— Там был студенческий слет. Потом меня туда приглашали выступать, но я заболел, и больше они не приглашали, а мне было неудобно напоминать. Они, очевидно, решили, что я отговорился, что мне просто не хотелось ехать. А я – ну действительно был болен, — Юрский развел руками.
— Надо обязательно съездить в Тарту, — снова вмешался гость, Лотман – очень интересный человек. Вот Маша через год придет к вам на концерт и прочтет лекцию о структурном анализе.
— Да, вы придете и расскажете мне о структурализме, — подтвердил Юрский.
Я вышла из комнаты, чтобы надеть пальто и уйти. Когда я заглянула в комнату попрощаться, то увидела, как Сергей Юрьевич склонился над журнальным столиком и что-то записывал под диктовку гостя.
— Логос? – переспросил его Юрский.
— Счастливо, — сказал он мне, поднимая голову.
Я ушла, оставив их продолжать философскую беседу.
Читайте в тему:
НОВЫЕ ВСТРЕЧИ
В сентябре 75-го года мы с Юрским встретились у проходной БДТ. Я передала ему письмо от Кати, и он принялся с интересом меня расспрашивать о Тарту. Он задавал такие точные вопросы, что мне оставалось только поражаться его проницательности. Мне хотелось отвечать ему подробно и основательно, потому что слушал он очень внимательно и заинтересовано.
— А Лотман там много читает?
— Да, очень!
— А хорошо на него ходят?
— На спецкурс к нему ходит 5-10 человек.
— О-о-о, — протянул Юрский, — как это не по-нашему…
— По словам Эткинда, во Франции считается, что 30 человек на лекции — это очень много, — сказала я.
— У нас много — это 100-150 человек, когда набивается аудитория, — улыбнулся Юрский.
— А почему, интересно, такая разница? — спросила я.
— Думаю, что там меньше студентов. То есть специальностей там больше. Например, там в год выпускается 2 театроведа. Я не знаю, но я так думаю. А у нас один Ленинградский театральный институт выпускает каждый год 40 театроведов с очного и заочного.
— Господи, что с ними делают? — воскликнула я.
— А вот – что с ними делают? — улыбнулся в ответ Юрский.
— Были на выставке? — спросил он меня.
Во дворце культуры «Невский» в это время проходила выставка художников нонконформистов (1975 год).
— Да, а что вам там понравилось?
— Гоосс, Жарких, Мишин, Рухин….
А как вам Тюльпанов?
— Очень, — говорю, — гиперреализм.
— Техника у него интересная…
Разговор перешел на театр.
— Театру нужна современность, — твердо сказал Юрский.
— Но зато актеры могут не лгать, — с юношеской самоуверенностью заявила я, — ведь за интонацию не ухватишься.
— Не знаю… Что касается меня, то я не лгу. А другие… Тут он сделал выразительный жест плечами.
Он с улыбкой смотрел на меня, потом вдруг встрепенулся.
— Ну ладно, Машенька, у нас там уже начинается. Не исчезайте.
В ноябре я напросилась на его концерт в университете, где он читал главы из «Евгения Онегина».
Он меня провел в зал и исчез за кулисами. Какие-то парни поднялись на сцену и начали громко двигать мебель и устанавливать свет. Юрский, высунувшись из-за кулис, показывал им руками, что нужно делать. Наконец, сцена была готова, и концерт начался. Полтора часа без перерыва Юрский читал отрывки из Онегина, и под конец стало заметно, что он очень устал.
После концерта я отправилась за кулисы. Он сидел устало на стуле, опустив плечи, закинув ногу на ногу.
— Знаете, сон Татьяны нужно читать именно в таком контексте, он тогда совсем по-другому звучит, — заявила я (о, моя юношеская наглость!)
— Вообще все нужно читать вместе. И дуэль тоже надо читать не просто так, а с «Куда-куда Вы удалились». Сюда еще нужен отрывок «То был изящный, благородный короткий вызов иль картель». Но невозможно ведь все в один вечер. И так все устали.
— Устали? – удивилась я
— Да. Что вы думаете, была очень хорошая аудитория?
Первые три ряда были просто идеальные. А дальше…, тут Юрский выдержал паузу и развел руками.
— Впрочем, своего я добился, — продолжал он, — никто не заснул.
— Неужели можно заснуть?
— Ну, стихи, они убаюкивают…
— Вы, наверное, устали?
— Да, было тяжело.
… — Я сейчас еду на Ленфильм, вам это не годится?
Я напросилась в машину, чтобы еще пообщаться.
— А зачем вы едете на Ленфильм? — уже в машине спросила я.
— Мишу Данилова <Михаил Викторович Данилов, актер БДТ, был близким другом Юрского – М.И.> сняли с главной роли. Поеду разбираться в бумагах. Хочу еще посмотреть документальный фильм «Максим Горький» Арановича. Мне это нужно…
— «Выбор цели» [2] уже сняли?
— Уже год, как сняли, дали ему премию, а мы его еще не видели. Говорят, скучный получился фильм.
Ехали молча.
Я: Я слышала, вы что-то ставите на Малой сцене?
Юрский: Да… Есть такой молодой драматург Алла Соколова… Очень талантливый человек. Ее пьесы камерные. Очень интересные.
— Она печаталась?
— Нет.
— Это что, что-то философское?
— Да… и философское… Она многого добьется… если дадут.
Доехали до Ленфильма. Выходя из машины, он предложил:
— Я бы вас пригласил на фильм, но не знаю, пропустят ли вас…
Меня пропустили. Благодаря Юрскому я посмотрела фильм Арановича «Максим Горький» еще в 1975 году. Фильм был снят в 1968 году, запрещен к показу и пролежал на полке до 1987 года.
Ночью после просмотра я уехала на автобусе в Тарту.
Читать далее: номера страниц внизу
