Отплясав в синагоге, мы вышли со свитками Торы на центральную улицу Пардес-Ханы и двинулись по направлению к центру, продолжая танцевать. Прохожие поздравляли нас, кто-то присоединялся к нашей "оргии"
Александр КАЗАРНОВСКИЙ
Водители проезжающих машин замедляли ход и приветственно гудели, радуясь дарованию Торы, согласно которой, кстати, в праздник ездить категорически запрещено. Вдруг из дома выскочила девушка лет двадцати в одеянии, по сравнению с которым бикини выглядело бы монашеским балахоном, бросилась к свитку Торы и, заливаясь слезами, стала ее обнимать и целовать. При этом она не произносила ни слова, но в наступившей тишине отчетливо прозвучало: "Я еврейка! Пусть я не живу по Торе, но это моя Тора!".
И другие слезы помню я. Тоже АКАФОТ, но уже на исходе Симхат-Торы, на большой площади в Акко. Это был разгар "интифады Аль-Акса", когда каждый день в наших городах взрывались террористы-самоубийцы, еврейская кровь лилась рекой, и каждый из стоящих на площади вспоминал близких ему людей, которых уже сожрал этот Молох, и думал о том, скольких он еще поглотит. Раввин повторял: "Да будет этот час часом доброты, часом доброты и милости твоей!"
И тысячи собравшихся пели: "Да будет этот час часом доброты, часом доброты и милости твоей!"
Это была молитва, идущая от всего сердца. Эти люди, в кипах и без, молились. Плакали и молились. Потому что они евреи. Это был день Торы. Их день.
***
— И все-таки я не понимаю, — говорит мой собеседник, — почему в Израиле праздники отмечаются один день, а у нас — два? Почему вы празднуете Шмини Ацерет и Симхат-Тора в один день, а у нас они разнесены на два дня?
"У нас" — в смысле у них в Германии, по одному из крупных городов которой мы идем с моим новым другом, русскоязычным обитателем здешних мест. Идем по длинной Шлоссштрассе, которую пересекают другие "штрассе". Это в Америке и "стриты", и "эвенью", и "лэйны", и "хайвеи" шириной с кухонный стол, а здесь все "штрассе" да "штрассе", только однажды в старинном городке попалась "гассе".
Мы идем по "штрассе", сверкающей завидною (особенно для нас, израильтян) чистотой. Мимо проносятся красивые "U". Их так здесь и называют — "U". "U-1", "U-2" "U-14". Это нечто среднее между трамваем и метро, вернее, трамвай, который, когда надо, превращается в метро, то есть уходит под землю. На Шлоссштрассе он никуда не прячется, ему и тут хорошо.
— Ну, понятно, почему мы один день празднуем, — отвечаю. — Больно жирно нам будет и на Земле Израиля жить, и праздники два дня подряд устраивать. Это вам здесь нужно, в утешение.
— А чего нас утешать, — вырывается у него, — мы живем хорошо, у нас все есть. Работа есть, страховка медицинская есть, даже на лечение зубов!
Шутки шутками, а страховка на лечение зубов — это существенно. Недаром мой начальник говорит, что у его жены во рту "мерседес".
— Нет, вы не подумайте, — добавляет мой друг, — я все равно собираюсь переезжать в Израиль, просто…
Это "просто" повисает в прохладном вечернем воздухе. Некоторое время мы идем молча. Мимо нас проходят два бритых, щетинистых абрека, пожалуй, даже не турецкого происхождения, которого здесь навалом, а семитско-антисемитского.
— Не достают? — спрашиваю.
— В общем, нет. Все равно, знаете ли, как-то… Я в городке небольшом живу недалеко отсюда. Мой сын в школу ходит, так там набрали четвертый класс — сорок человек и ни одного немца. Мой сын и еще один мальчик — выходец из Польши, остальные — мусульмане. У моего сына друг Ахмед, к нему родственники приезжали и очень, знаете ли выступали.
— А во время "Несокрушимого утеса" как было?
— Тогда очень неприятно было. Их толпы вывалили. Тысячи, а то и десятки тысяч. Мы, знаете ли, на улицу с неохотой выходили. Вы, кстати, поосторожнее, — продолжает он, широким жестом обозначая мои кипу и цицит, — мы здесь так не ходим. Не то, чтобы… но мало ли что…
Последняя реплика звучит особенно жалобно.
Мы продолжаем идти молча. Ничего страшного, скоро он приедет в Израиль, и все будет нормально. А до тех пор, может быть, обратиться в раввинат и попросить ввести здесь третий праздничный день?
"Новости недели"
