«Мы родом из детства, словно из какой-нибудь страны…» Такую максиму вывел Антуан де Сент-Экзюпери в «Маленьком принце». И у него, потомственного виконта, действительно было детство и была страна. Причем не «какая-нибудь», а Франция
Захар ГЕЛЬМАН, Реховот
У израильтянина Мордехая Липовича Берга детства не было. Потому что и его тогда не было. До трех лет он, уроженец украинского местечка Дунаевцы, именовался Василем Шаповалом. Точнее, если по документам, — Василем Гавриловичем Шаповалом. Об этом будущий доктор узнал, когда ему было уже за двадцать…
НИКАКОГО МИЛОСЕРДИЯ
Немцы вошли в Дунаевцы 11 июля 1941 года. И сразу же начались грабежи и убийства. Поначалу усердствовали только местные украинцы, затем к ним присоединились представители «нордической расы». В ноябре повесили 19 евреев. Несколько сердобольных украинских соседей попытались снять трупы и захоронить, но оккупанты не позволили. Заодно, в назидание жалостливым и милосердным, повесили и этих украинцев. Почти сразу же гитлеровцы организовали гетто, в которое согнали не только дунаевецких евреев, но и из соседних местечек.
Немцы вместе с местными подручными, которых именовали «шуцманами» (полицаями), не только расстреливали евреев, но нередко заживо закапывали их в районе леса Солонынчик. Жуткую смерть приняли около 2300 евреев, которых по «рекомендации» местного инженера живыми сбросили в фосфоритную шахту и замуровали вход. Потом садисты наслаждались криками, плачем и стонами не сразу умерших людей.
Во второй половине мая 1942-го в гетто Дунаевцев среди евреев, привезенных из местечка Зиньков, оказалась семья кузнеца Шмуэля Вайнштейна. Его и других мужчин из гетто заставляли работать на железнодорожной станции. В перенаселенных мазанках размещались сразу по несколько семей. За тяжелый труд не платили и ничего не давали. Негде было раздобыть еду. Оккупанты позволяли только собирать объедки, Да и тех было совсем мало. Многие умирали от болезней и голода.
В октябре того же года немцы и «шуцманы» убили почти 4000 евреев. Убийства всегда происходили по одной схеме. Работавшие вне гетто мужчины расстреливались первыми. Потом насильники, мародеры и убийцы принимались за оставшихся в гетто женщин, детей, немощных стариков.
Глава юденрата Шико Горен оказал убийцам сопротивление: набросился на немецкого офицера, командовавшего расстрелом, и попытался его задушить. Но украинский «шуцман» пришел немцу на помощь и застрелил Горена. Возле бывшего еврейского колхоза немцы расстреляли 68 человек из смешанных семей.
Погромы и ликвидации всегда происходили неожиданно. И опять же после того, как взрослых мужчин угоняли на работы. В тот ноябрьский день, о котором пойдет речь, предполагалось мужчин после работ не возвращать в гетто, а расстрелять. Затем планировалось уничтожение всех оставшихся в гетто евреев, независимо от пола и возраста.
Ночью, за три часа до начала ликвидации, в дверь лачуги, в которую поселили Вайнштейнов, несильно постучали. С немалой опаской евреи открыли дверь. На пороге стоял один из командиров местных «шуцманов» Гаврило Шаповал, односельчанин Вайнштейнов. Оглядев взиравшую на него в ожидании неминуемой беды еврейскую семью, Гаврило приказал Шмуэлю утром на работу не выходить. Помолчав пару минут, предупредил, что утро будет трудное. Его грозный вид и запах перегара не располагал задавать вопросы.
Семья Шаповалов проживала в Зинькове на отшибе местечка, но получила известность на весь район. Отец и старший брат Гаврилы были фельдшерами. В середине тридцатых годов их приговорили к расстрелу как бывших петлюровцев. Вскоре умерла и мать. Оставшегося без родительской опеки юношу, который пошел по стопам отца и учился на фельдшера, поддержал друг семьи. За три года до войны Гаврило, которому тогда только перевалило за двадцать, женился. К началу формирования в районе немецкой администрации в семье молодого Шаповала уже росло трое детей. Младшему не было и трех лет.
Гаврилу мобилизовали в Красную армию за десять дней до оккупации района, но на фронт он не попал. Его часть, еще не полностью сформированную, разбили, и Шаповал оказался в плену. В начале войны большинство пленных украинцев немцы отпускали домой. В родном Зинькове бывший красноармеец добровольно пошел в услужение к оккупантам. Местом службы ему определили Дунаевцы.
Свой приказ Шмуэлю оставаться дома Шаповал мотивировал просто: днем главу семьи задействуют как кузнеца сами немцы. Это была неправда — причина крылась в другом. Шаповал таким образом пытался спасти жизнь своему однокласснику Вайнштейну, который за много лет до войны спас жизнь ему и всей его семье во время страшного пожара. Наверняка Гаврило хотел отплатить Вайнштейну добром за добро. При этом страшно рисковал — немцы не щадили укрывателей евреев. Кем бы они ни были. Полицай-украинец не мог не понимать, что у Шмуэля нет шансов спасти ни себя, ни свою семью: евреям бежать из гетто было некуда. Партизаны как таковые еще только организовались, да и потом семьи считались обузой и в создаваемые отряды не принимались.
ПОЕДИНОК ДОБРА И ЗЛА
На руках Гаврилы было немало крови, он убивал советских активистов и евреев. «Выходной», который он дал Шмуэлю, никого не мог спасти. Может быть, Шаповал верил в пресловутую еврейскую изворотливость, полагал, что предупрежденный Шмуэль что-то придумает и его семья избежит смерти. Трудно сказать… Скорее, Добро, которое иногда совершенно неожиданно начинает поединок со Злом в душах даже отпетых негодяев, на какие-то мгновения может одержать победу.
Шмуэль понял ситуацию правильно: немцы и их прислужники готовят ликвидацию гетто. Он, его жена Роза и тесть Авнер приняли решение дать нацистам и их прихвостням последний бой. К родителям и деду хотели присоединиться старшие дети. Боруху исполнилось 11, а Риве — 13 лет. Но что они смогут сделать, когда убийцы ворвутся в жилище? Еще был маленький Вольфичек, который не достиг и двухлетнего возраста.
Поэтому решили: Шмуэль и Авнер встретят «шуцманов», вооружившись топорами. Дети и Роза останутся за спинами мужчин. И пусть они все выбегут на улицу. Роза, конечно, с Вольфичеком на руках. В них будут стрелять. Тогда их смерть будет легкой.
Полицаи ворвались к Вайнштейнам на рассвете. Мужчины стояли у дверей, готовые оказать яростное сопротивление. Но два топора против винтовок в руках десятка опытных убийц — не самое грозное оружие. «Шуцманы» сразу начали стрелять. Первой же пулей свалили Шмуэля. Поэтому топором с убийцами разбирался только Авнер. Он успел раскроить башку одному мерзавцу и серьезно ранить другого, но и сам рухнул от удара ножом в самое сердце. Через несколько минут со всей семьей Шмуэля Вайнштейна бандиты покончили. Об этом они и доложили «шуцманскому» командиру Гавриле Шаповалу.
Трудно сказать, какие чувства охватили этого человека, когда он, войдя в жилище своего одноклассника и спасителя, увидел только кровь и бездыханные тела. Позже подчиненные ему полицаи докладывали немцам, разбиравшим «дело Гаврилы Шаповала», о странном поведении их командира после проведенной «рядовой акции». По их докладам, Шаповал вышел из опустошенной мазанки Вайнштейнов и потребовал подводу. И это при том, что большая телега с награбленным еврейским имуществом уже стояла возле жилища убитых евреев. Затребованную подводу подали не сразу: грабителей было много, на своем горбу какие-никакие пожитки убийцам тащить не хотелось. Когда подводу наконец подали, на нее погрузили мертвых Вайнштейнов. Но, как оказалось, не всех — главы семьи среди них не было. Находившийся уже в сильном подпитии Гаврило Шаповал сказал, что Шмуэля увезла другая подвода.
И это тоже была неправда. Своего спасителя, раненного навылет в грудь и потерявшего сознание, Шаповал сам успел отвезти к себе в хату. Его встретила жена и они вместе внесли Шмуэля, закатанного в кошму, в сарай. И хотя хат других селян рядом не было, случайных глаз Шаповалы опасались.
Свою фельдшерскую профессию командир «шуцманов» не забыл. С помощью жены он «латал» Шмуэля, обнадеживая тем, что, возможно, семья его спаслась. Вайнштейн не представлял себе такую вероятность, но в чудесное избавление от смерти детей и жены хотел верить. В его сознании плохо укладывалось поведение Гаврилы Шаповала. Несомненный фашистский прихвостень спасает его, еврея… И ведь понятно, что Шаповалы с подпольем или партизанами не могли быть связаны. Попадись они партизанам — церемониться с ними не будут. Узнают немцы — смерть семьи неминуема. Собственно, так и вышло. С одним исключением.
В сарае, в котором скрывался Вайнштейн, был подвал, а в нем обустроен еще и подпол. В Гражданскую войну Шаповалы «ховали» там зерно от большевистской продразверстки. Никакой возможности согреться в сарае не было и зиньковецкий кузнец постоянно ходил в тулупе, теплой шапке и валенках, которыми его одарили Шаповалы. И, самое главное, у Вайнштейна был самозарядный пистолет системы «Браунинг» образца 1903 года. Это оружие отец Гаврилы в качестве трофея вынул из кобуры убитого им царского жандарма в самом начале Первой мировой.
Гаврила вручил Шмуэлю браунинг на тот случай, если его обнаружат немцы или другие «шуцманы» либо просто соглядатаи-доносчики. Во избежание захвата и неминуемых пыток он должен был совершить самоубийство. На всякий случай в восьмизарядном пистолете командир «шуцманов» оставил не один, а два патрона. Но ситуация сложилась неожиданная, прежде всего — для Шаповала.
Подчиненные ему полицаи, не обнаружив труп Шмуэля, заподозрили своего прямого начальника в «страшном преступлении»: он сохранил жизнь еврею. Немцы, получившие такую информацию, немедленно стали разбираться. Они открыли «дело Шаповала» и… быстро закрыли. Потому что «разобрались». Нацисты не щадили тех, кто давал евреям кров или еду.
И вот однажды под утро подлечившийся и скрывавшийся у Шаповалов Шмуэль услышал крики и выстрелы. Зимой светает поздно, но, выскочив из сарая, он разглядел полицаев, которые выбрасывали из хаты своего командира какое-то добро и грузили на подводы. Вайнштейн подобрался ближе и увидел болтающееся на дереве тело Гаврилы Шаповала. Его руки были связаны за спиной. В доме прозвучало еще несколько выстрелов, затем кузнец увидел, как мертвую жену Гаврилы «шуцманы» выволокли на улицу.
Когда убийцы уехали, Шмуэль, держа браунинг на взводе, вошел в дом и на пороге едва не споткнулся о мертвые тела. Это были двое детей Шаповалов. Неожиданно Вайнштейн услышал не то писк, не то слабый стон, который становился явственнее по мере приближения к люльке — качалке для новорожденных. В ожидании еще одной ужасной картины он заглянул в нее. Ребенка там не было. Когда взгляд Шмуэля упал на пол, он увидел не то спящего, не то находящегося в бессознательном состоянии ребенка. Его маленькая головка была окровавлена. Неожиданно дите открыло глаза и протянуло к нему руки. Это был трехлетний Василек, младший сын супругов Шаповал.
У ребенка был рассечен лоб — вероятно, от удара каким-то предметом. Может быть, полицаи его не добили. Случайно или намеренно. Опять же у какого-то «шуцмана» могла дрогнуть рука, которую ему приказали поднять на спящего ребенка. Добро немного пересилило Зло? Об этом тогда Шмуэль не думал. Он схватил мальчика, закутал в два одеяла, прихватил со стола приготовленную еще матерью еду для малыша и выбежал из дома.
НОЧНОЙ ГОСТЬ С ДИТЕМ
Вайнштейн знал только один адрес, по которому надеялся получить помощь. На другом конце села жила старуха Мавра Куц, у которой недавно два взрослых внука переехали в Проскуров (ныне — Хмельницкий). Они не просто служили в «шуцманшафте», но имели более высокий ранг: преподавали на «курсах охранной полиции» для местных предателей. Еще месяц назад Мавра отказалась прятать детей Шмуэля, потому что боялась внуков. Тогда те еще лютовали в селе, а обрезанных по иудейскому закону мальчиков разоблачил бы любой селянин. Что же касается трехлетнего Василя, то его, родившегося в украинской семье, бабка Куц вполне могла выдать за родственника своих друзей.
Раненый ребенок даже не плакал, Шмуэль не был уверен, что тот жив. Когда он, добравшись дворовыми задами до Мавриной хаты, постучал в окно, Василек расплакался навзрыд. Дом Куцев тоже стоял на отшибе, и даже сильный шум не мог привлечь чье-либо внимание.
Мавра Куц слыла богобоязненной и сердобольной. Когда поняла, с чьим ребенком пришел к ней Вайнштейн, расплакалась. Сказала, что не даст пропасть христианской душе.
Василек пробыл у бабки Мавры совсем недолго. Когда внуки ненароком заглянули в родную хату, бабка втюхала им такую байку: мол, мальчонка — внук подруги, дочь которой родила от немецкого офицера. Немец своего ребенка признал, а Василька, сынка сожительницы-украинки от законного мужа-красноармейца, кормить не желает. И хотя вранье сработало, разоблачение бабкиной побасенки было делом времени. Любая случайность могла «спалить» и Мавру Куц, и Василька Шаповала.
Задержаться в своем доме Мавра еврею Вайнштейну не позволила. Да и Шмуэль на такое гостеприимство не рассчитывал. Спасибо старухе, что одарила его на дорогу съестным, бутылкой горилки, теплыми штанами, рукавицами, носками. И еще — топором и спичками. С таким набором Вайнштейн смог устроить себе шалаш для ночлега в лесу. Труднее было с пропитанием, которое надо было добывать. Приходилось на дальних полях выкапывать мерзлую картошку. Бывало, сбивал птицу. Иногда беспокоили волки. Но дареный браунинг и Маврин топор внушали некоторую уверенность.
Шмуэль надеялся встретить в лесу партизан. О них он слышал еще в гетто, но ни разу не видел. Еще ему говорили, что партизаны партизанам рознь. Одни не берут в свои отряды евреев, другие принимают только тех, кто приходит с оружием.
И вот однажды днем, бродя по лесу, он услышал женские голоса. Затаился. На просеке стояла женщина средних лет, рядом с ней девушка и двое парней. Присмотревшись, Шмуэль узнал женщину. Нина Фридриховна Краузе работала в Зиньковской школе учителем немецкого языка. Ее брат, Борис, преподавал там же немецкий и французский языки. Их отец, немец, приехал из Польши и женился на украинской дивчине, ставшей их матерью. Все бы ничего, но Нина Краузе вышла замуж за еврея Бориса Израилевича Берга, учителя математики, который работал в той же школе.
У супругов родилось трое сыновей. Муж и старший сын в начале войны были призваны в Красную армию. Сергей и Константин, младшие сыновья Нины и Бориса, как «полуевреи», попали в гетто. Нину, нееврейку по крови и даже «полуарийку», никто в гетто не загонял, но она не пожелала бросать сыновей и пошла с ними добровольно. Правда, у нее был довольно вольный режим и гетто она время от времени могла покидать. Именно благодаря этому ей удавалось через своего брата, которому позволили работать переводчиком, доставать какие-то продукты. Предупрежденная братом о предстоящей «акции» в гетто, она с сыновьями бежала в лес. Смогли захватить с собой и Симу Берг, племянницу, дочь родного брата Бориса Израилевича. Шмуэль заметил, что на беглецах была теплая одежда и вооружены они были вилами и ножами. Несомненно, брат Нины постарался. Но о его судьбе ни Нина, ни племянники ничего не знали. В лесу они тоже соорудили шалаш, но холода переживали с трудом. Костры разжигали только днем и ненадолго, чтобы сварганить какую-нибудь еду.
Так образовалась если не в прямом смысле партизанский отряд, то партизанская «команда». И возглавил ее, понятное дело, Шмуэль Вайнштейн. Шанс одолеть здоровенных вооруженных винтовками солдат и полицаев пистолетом с двумя патронами, топорами и вилами может появиться, только если «команда» сумеет устроить засаду на одного-двух немцев или «шуцманов».
Шмуэль решил пойти на разведку в Дунаевцы и по дороге зайти к бабке Мавре проведать Василька. Дождавшись ночи, зиньковский кузнец приблизился к ее дому. Недалеко от дверей стояли дровни — крестьянские сани без бортов, запряженные лошадью. На дровнях лежало несколько медвежьих шуб. Понятно было, что сани готовы тронуться в путь в любой момент. Не зная, кто находится в хате бабки Куц, Вайнштейн решил понаблюдать. И его предусмотрительность напрасной не оказалась. Вскоре из дома вышел человек в форме «шуцмана», сел в сани и умчался. Только тогда Шмуэль постучал в окно хаты.
Мавра как будто ждала его, тотчас же открыла дверь. И сразу запричитала: «Забирай своего Василька. Внуки мне верить перестали. Подозревают, что он необрезанный еврей, потому что его родители партийные». Такого поворота Вайнштейн никак не ожидал. Но Мавра повторяла как заклинание: «Забирай хлопчика! Грех на душу брать не желаю!». У нее уже наготове была и торба с едой, одеялами, детской одеждой.
Выхода у Вайнштейна не было. Василька пришлось будить и одевать. И ребенок, будто понимая опасность, даже не хныкал.
Шмуэль взял закутанного в одеяла малыша и с торбой за спиной вышел на улицу. И тут увидел шапку из медвежьего меха. Она лежала на месте, где несколько минут назад стояли дровни. Несомненно, ее уронил полицай, заглянувший к Мавре. Шмуэль поднял этот «подарок» и двинулся к лесу. С учетом ночного времени путь он решил пройти по протоптанной им же стежке-дорожке. Неожиданно Вайнштейн увидел впереди себя те самые дровни, которые стояли у Мавриной хаты. На них и уехал заглянувший к ней на огонек полицай. Сани двигалась ему навстречу. Вероятно, «шуцман» обнаружил потерю шапки и возвращался за ней. Шмуэль хотел сойти с тропы, но понял, что убежать с ребенком не удастся. Держа Василька на левой руке, правой нащупал в кармане браунинг. Но тут перед ним выросла откормленная рожа шуцмана и он увидел наведенный на него автомат. Раздался зычный голос: «Попался жид! Отдай ребенка и золото». Никакого золота у Вайнштейна не было, а ребенка отдавать он не помышлял. Продолжая держать Василька, Вайнштейн сделал вид, что ему тяжело снимать торбу с плеча. При этом, слегка наклонившись вперед, не вынимая из кармана правой руки, дважды выстрелил в шуцманское рыло. На всякий случай, опасаясь ответного выстрела, вместе с ребенком грохнулся в сугроб. Василек проснулся и заплакал.
Теперь жизнь спасали минуты. Полицай успел дать очередь, но все пули ушли в заснеженную землю. Оставив на мгновение плачущего ребенка на снегу, Шмуэль вскочил на дровни к раненому «шуцману» и добил его рукояткой пистолета. Ситуация складывалась совершенно неожиданная. Прежде всего он, как мог, успокоил Василька. Затем, вооружившись автоматом полицая, не выкидывая его труп из дровен, погнал лошадь в лес. Опасность нежелательных встреч, конечно, полностью не исключалась. Но обычно оккупанты и их подручные ночью передвигаться опасались. Несомненно, у убитого «шуцмана» были какие-то неотложные дела.
СПАСИТЕЛЬНЫЕ «АУСВАЙСЫ»
Когда Шмуэль добрался до условленного места встречи со своей «командой», особого удивления появлению «юного партизана» Василька среди своих не заметил. Больше «партизаны» удивились лежавшему в санях трупу здоровенного «шуцмана». Шмуэль предполагал, что этот полицай был не рядовым нацистским прислужником, потому что большинство «шуцманов» вооружалось немцами не «Шмайсерами», а винтовками разных образцов, в основном советскими, захваченными у красноармейцев.
С убитого сняли мундир, обыскали. Глянули в документы — он оказался шуцманским командиром (как и Гаврило Шаповал). Среди бумаг нашли подписанные «аусвайсы» (пропуска), которые для оккупированного населения выдавались без фотографий. Были и особо ценные «зондер-аусвайсы», позволявшие перемещаться по разным районам. Нина Фридриховна вызвалась сопроводить с этими «пропусками» Симу и Василька к ее родной сестре, Арине Краузе, проживавшей вместе с мужем, немцем по национальности, в Каменец-Подольском. Нина уверяла, что муж ее сестры, Гюнтер Басс, ненавидит нацистов, но в силу обстоятельств вынужден работать под их началом главным инженером на электростанции.
Слова Нины показались Шмуэлю убедительными и он отпустил ее вместе с шестнадцатилетней Симой и Васильком, снабдив провиантом, одеждой и советскими рублями, которые сохраняли хождение на оккупированной территории. Вручил на всякий случай еще три золотых кольца. Деньги и кольца нашли в карманах убитого немецкого холуя. С Ниной могли двинуться к своей тетке и погодки Сергей и Костя, которым было соответственно 18 и 19 лет. Но парни категорически воспротивились, выразив желание вместе со Шмуэлем искать настоящих партизан.
Только весной 1942 года «команда» Шмуэля, совершив до того несколько нападений на «шуцманов», наконец-то присоединилась к партизанскому отряду Антона Захаровича Одухи, будущего Героя Советского Союза, который действовал в районе Каменец-Подольского.
Нина Фридриховна вместе с Симой и Васильком оставалась в семье своей сестры и после 31 марта 1944 года, когда Дунаевцы были освобождены Красной армией. Уже на следующий день Шмуэль разыскал дом семьи Басс-Краузе и встретился со своими подопечными, ставшими ему самыми родными людьми.
Шестилетний Василек, называвший Симу мамой, а Нину — бабушкой, не помнил своего спасителя. Муж и старший сын Нины Краузе погибли на фронте, а Сергей и Костя попали в засаду, устроенную немцами и шуцманами. Чтобы избежать захвата, они подорвали себя гранатами. Сима вскоре вышла замуж за своего дальнего родственника и однофамильца Леонида (Липу) Берга, который официально усыновил Василя. Все ее близкие родственники тоже погибли. Шмуэль Вайнштейн на какое-то время вернулся в Зиньков, а потом переселился поближе к семье Бергов. Через год после войны он женился на Нине Краузе. Неудивительно, что маленький Василь считал Шмуэля дедом.
В 1955 году Василий Леонидович Берг, получив среднее образование, попытался поступить в Харьковский медицинский институт, но не добрал баллов. Проработав год санитаром в больнице, сделал вторую попытку. И опять неудача. Тогда поступил в медицинское училище на фельдшерское отделение. Он тогда не знал, что его биологические отец и дед были фельдшерами. Вот такие удивительные совпадения подбрасывает жизнь…
Едва успел Василий Берг окончить училище, как его призвали в армию. Служил по специальности в Томской области. После демобилизации в 1961 году поступил в Томский медицинский институт (ТМИ), который тогда носил имя В.М.Молотова (ныне — Сибирский государственный медицинский университет). Проучившись в этом вузе шесть лет, перевелся для завершения образования в Самаркандский медицинский институт (СМИ). И тому была серьезная причина.
ОБРАЩЕНИЕ В ИУДАИЗМ
Василий считал себя евреем. Он знал, что мама старше его всего лишь на 13 лет, но не считал себя вправе интересоваться ее жизнью до официального замужества. Леонид, которого близкие называли Липа, его отчим, относился к нему как к родному сыну. У Липы и Симы родились еще трое своих детей — два мальчика и девочка. Никто из младшего поколения историю их «нареченного» брата толком не знал.
После пяти лет обучения в медицинских вузах студентам завершающих курсов в ряде случаев разрешается работать врачами. Особенно при эпидемиях гриппа. Студент ТМИ Василий Берг каждое лето приезжал домой и часто трудился в местной больнице участковым врачом. Город Каменец-Подольский и поселок Зиньков расположены в одной области, расстояние между ними около 35 километров.
В семье Бергов соблюдались еврейские обряды и традиции, отмечались основные иудейские праздники. Когда Василий узнал, что его «братья», согласно канонам иудаизма, обрезаны, стал подумывать о прохождении этого обряда.
На дворе стоял июль 1967 года. Победа Израиля в Шестидневной войне, случившаяся месяцем ранее, воодушевила многих советских евреев, активизировала распространение сионистских идей. В семья Берг как старшие, так и младшие задумывались о репатриации на историческую родину. Посовещавшись, Сима и Леонид решили рассказать Василию подлинную историю его происхождения. Тем более, что Вася однажды встретился с одним Шаповалом из Зинькова, внешне удивительно на него похожим.
Понятно, что с «бухты-барахты» такие признания со стороны тех, кто стал настоящими родителями, не делаются. Не в один день, но Васе все рассказали. Конечно, для него такое «рассекречивание» не могло не стать ударом. Но, по большому счету, отношение к нему родителей (без кавычек!) не изменилось. И он продолжал относиться к ним как сын. А для братьев и сестры эта информация не предназначалась.
Известие о его нееврейском происхождении подействовало на Василия своеобразно. Если раньше он просто интересовался иудаизмом и историей евреев, то после «рассекречивания» принял твердое решение пройти гиюр — обряд принятия неевреем иудаизма.
В Томске не нашел ни синагоги, ни молельного иудейского дома. Но в процессе их активного поиска он познакомился с бухарским евреем, предки которого были насильственно обращены в ислам. В Средней Азии они назывались таджикским словом «чала» (в переводе — «ни то ни се»). И этот представитель «чала», писавшийся узбеком, именно в Самарканде прошел процедуру гиюра.
Для Василия Берга, студента-отличника, перевод в Самаркандский мединститут особых трудностей не представлял. После прохождения гиюра Василий принял имя Мордехай и отчество Липович. В Самарканде он встретил и свою любовь. Вместе с ним на курсе училась Жанна Марголина. Ее родители, тоже врачи, Сара Исраилова, бухарская еврейка, и уроженец Украины Абрам Марголин, познакомились в начале войны на фронте. Свадьбу играли в двух городах — в Самарканде и Каменец-Подольском. За свадебном столом места родителей жениха занимали Сима и Липа, а Шмуэлю и Нине оказывались почести как бабушке и дедушке.
После свадьбы молодые предпочли жить в Узбекистане: из среднеазиатских республик репатриироваться в Израиль было легче, чем с Украины. В 1976-м, когда Мордехай и Жанна Берг были уже родителями трех детей, они выехали на историческую родину. С ними совершила алию и родители Жанны. Семья Симы и Липы Берг репатриировалась только в 1988 году — вместе со всем младшим поколением.
Шмуэль Вайнштейн и Нина Краузе тоже ступили на Землю Израилеву. Но возраст и пережитое военное лихолетье сделали свое дело: вскоре они ушли в мир иной.
Мордехай и Жанна проработали в Израиле врачами более тридцати лет. Воспитали пятерых детей, трое из которых тоже стали врачами. Дождались внуков и правнуков. Мордехай Берг скончался в Хайфе в ноябре 2018 года. А Жанна и сегодня проживает в том же городе в большой квартире.
ЕВРЕИ ТАМ БОЛЬШЕ НЕ ЖИВУТ
Что касается когда-то еврейского местечка Дунаевцы, то в Википедии сообщается: «После освобождения несколько еврейских семей вернулись в Дунаевцы. В 1948 году собирался нелегальный миньян. В память жертв Холокоста в Дунаевцах на кладбище Нью-Йорка в 1965 году был возведен мемориал. В 1970-1980-х годах большинство евреев репатриировались в Израиль… С 2013 года евреи в Дунаевцах не проживают». В Зинькове евреев тоже уже нет…
* * *
«Дедушка еврейской литературы» Менделе Мойхер-Сфорим писал:
«Если человека гнетет горе… пусть выговорится. Таить про себя горести, не высказывая их, это боль, которую трудно вынести: ведь и кипящий железный котел может взорваться, если стиснутый в нем пар не находит себе выхода». Это верно, потому что не сошедшая с языка боль нередко несет кошмары. Горе обязательно надо выплеснуть. Хотя бы несколько капель!.. Тот же писатель поясняет: «Гораздо легче грешнику нести муку в аду, чем нести ад в себе».
С другой стороны, живые должны жить. До конца своего бытия «нести ад в себе» — это действительно грех. Тысячу раз прав великий колумбиец Габриэль Гарсиа Маркес, провозгласивший: «Единственный способ жить дальше — не давать воспоминаниям терзать себя». Это означает — всегда помнить то, что нормальный человек не должен и не может забыть. Он будет молиться, но не рвать душу.
Доктор Мордехай Липович Берг так и прожил свою трудную, очень непростую жизнь…
P.S.
Автор этого очерка благодарен судьбе, подарившей ему встречи с замечательным врачем и человеком Мордехаем Бергом. Мы много говорили на разные темы. Мордехай Липович знал, что я обязательно напишу о его судьбе, о тех, кто спас его и сделал жизнь осмысленной. У него было две просьбы: осуществить публикацию только после его кончины, а также изменить имена и фамилии действующих лиц. Разумеется, эти просьбы я выполнил…
Иллюстрации: myshtetl.org
