Один мой знакомый историк, человек абсолютно светский, лет двадцать назад уверял меня, что его смешат утверждения об отсутствии доказательств исхода евреев из Египта. "На самом деле, — объяснял он, — доказательство у всех перед глазами: это маца. Разумеется, я не верю в то, что евреи так спешили уйти из Египта, что не стали дожидаться, пока заквасится тесто. Все дело в том, что маца — идеальный хлеб для жизни в пустыне. Она не портится многие месяцы, а то и годы. Вдобавок она очень сытна: не случайно в Средневековье в некоторых странах Европы мацой кормили узников тюрем: небольшая порция — и человек сыт…"
Петр ЛЮКИМСОН
Не берусь судить, насколько убедительна эта версия, но, безусловно, у каждого из нас с мацой связаны личные воспоминания. Начиная с известного стишка, что тех, кто кушает мацу, узнаем мы по лицу. У меня маца сразу вызывает воспоминание о большой фанерной коробке, в которой ее каждую весну присылала нам из Прилук бабушка Белла. Я знал, что дед Шломо специально ездит за этой мацой в Киев, и что это совсем не та маца, которую пекли в одной из киевских синагог. Ту покупали "обычные" евреи, а дед Шломо, будучи раввином и бывшим зэком, входил в некий список избранных, которым присылали особую мацу из Израиля, и ценилась она куда больше. В доме бабки ее хранили в специальной наволочке на верхней полке буфета. Была эта маца чуть подгорелой, и я до сих пор помню, какое было наслаждение лакомиться ею, окуная горьковатый ломтик в стакан с холодным кефиром.
В моем родном Баку примерно за неделю до Песаха у синагоги выстраивалась длинная очередь за мацой. Брали не только для себя, но и для соседей — русских, азербайджанцев, армян, поляков и всех прочих, называвших мацу "еврейским печеньем". Причем мацы хватало на всех желающих, словно в городе работал целый завод по ее изготовлению.
Лишь много лет спустя я узнал, как организовывалась в 1970-80-х годах выпечка этой бакинской мацы. Был в центре Баку знаменитый гастроном — "магазин Шахновича". Назывался он так потому, что им заведовал Герой Советского Союза Моисей Давидович Шахнович. Человек совестливый, он не прятал дефицит под прилавок, как другие, и весь город знал, что у Шахновича можно купить то, чего в другом месте днем с огнем не сыщешь. Так вот, месяца за полтора до Песаха Моисей Давидович приходил к замдиректора бакинской мельницы Рувиму (с именем я могу и ошибиться) Исакову и говорил: "Рува, нужно мешков сто муки. Срочно. И чтоб мешки сухие. Ну, ты знаешь! Оформляй на мой магазин!" Исаков шел к директору мельницы-азербайджанцу, излагал просьбу, и разыгрывалась сцена, которая повторялась из года в год.
— Ты с ума сошел! — говорил директор. — Ты знаешь, что по закону муку в мешках можно выдавать только хлебзаводам и кондитерским фабрикам? Магазинам — только расфасованную! У нас тут сТАРтэгический объект, между прочим. Под расстрел меня подвести хочешь?!
Времена были уже вегетарианские, насчет расстрела он горячился, но срок получить было можно.
— Ладно! — говорил директор после долгих причитаний о том, где у него сидят подчиненные-евреи. — Оформляй накладную на сто мешков для магазина Шахновича. Авось, обойдется. Но чтоб водитель грузовика был из ваших. И предупреди, пусть держит язык за зубами!
Муку доставляли, разумеется, не в магазин, а в синагогу, для которой Шахнович приобрел чудо-машину по выпечке мацы, и в марте-апреле синагога работала, как заправская фабрика. Моисей Давидович лично принимал груз, хлопал Исакова по плечу и говорил: "Передай шефу большое спасибо от имени еврейского народа. Кто благословляет нас, и сам благословен будет!"
В Москве, насколько я знаю, мацу пекли тоже машинным способом. Но была там группа особо упертых евреев, которая такую мацу кошерной не признавала. В основном, это были бывшие лишенцы и их дети, к которым позже подтянулись некоторые отказники. Они создали неподалеку от Черкизовской синагоги подпольную пекарню, заправлял ею рав Хазан — фамилию помню, а вот с именем опять боюсь ошибиться. Но слышал, что чистота в той пекарне была идеальная, как в операционной, и каждый, кто допускался к выпечке мацы, должен был прежде окунуться в микву. Потом рукодельную мацу развозили по списку адресов не только по всей Москве, но и на десятки, а то и сотни километров вокруг, аж до самой Калуги. "Курьеры" изрядно нервничали — им все казалось, что за ними следят гэбэшники.
Но самая драгоценная маца, предназначенная для семьи рава Хазана и особо уважаемых им людей — а в вопросе о том, кто достоин уважения, рав Хазан заметно расходился с советской властью, — изготавливалась буквально за несколько часов до наступления праздника.
О том, что изготовление мацы вручную — тяжелейший труд, я знаю от бабы Беллы. Она рассказывала, как в юности ходила с подругами ее выпекать, как надо было быстро-быстро стучать по листу теста вилкой, чтобы сделать дырочки, и как к вечеру после этого не могла пошевелить рукой.
А с равом Хазаном судьба свела меня в 1992 году, когда мы с женой решили сделать хупу. Нас привели в его небольшую квартиру в Бней-Браке удостоверять еврейство. За большим столом между шкафами с книгами сидел маленький сухонький старичок, даже не взглянувший на выложенные нами потрепанные свидетельства о рождении. Он просто бросил взгляд на жену и сказал:
— Эта "лытвичка" точно в порядке!
Перевел взгляд на меня и спросил, как звали мамину маму.
— Белла Ароновна, в девичестве Магид, — сказал я.
— Проповедовать наше Учение умеешь? — вдруг усмехнулся он.
— Нет. Причем тут это? Я журналист…
— А, ну это почти одно и то же! — произнес он, и махнул рукой: — Этот "магид" тоже в порядке, ставьте хупу!
Сколько потом я слышал историй о маце, пожалуй, и не сосчитать! И о том, как ее пекли в концлагерях, гетто и в ГУЛАГе. И как ехали еврейские ходоки за московской мацой то ли из Мурманска, то ли из Красноярска, а потом просчитывали самолетные рейсы, чтобы вернуться домой до Песаха. И как тайно переправляли израильскую мацу из Азербайджана в Иран (опыт этот потом пригодился для переправки похищенного иранского ядерного архива)… И я, покупая мацу, всякий раз невольно думаю о том, сколько поколений евреев до меня терпели лишения, рисковали свободой, а подчас и жизнью, чтобы в пасхальную ночь взять в руки этот самый тоненький ломтик с дырочками и произнести заветные слова: "а-лахма óни…" — "Вот хлеб бедности нашей, который ели отцы наши в Египте…"
"Хлеб бедности", "хлеб пустыни" — это, может быть, единственное материальное доказательство правдивости истории о нашем Исходе. Но его действительно более чем достаточно. Или, говоря словами "Пасхальной Агады", — "дайейну".
[nn]
