Сага о первом израильском кораблятстве
Вадим КАПЕЛЯН
Это был 1994 год. Эпоха, когда джинсы были с завышенной талией, оптимизм зашкаливал, а отпуск за границей приравнивался почти к полёту в космос.
И вот случилось чудо: нам удалось выкроить не только время, но и, главное, деньги на недельный круиз в Грецию — страну мифов, сиртаки и национального напитка, который весело обжигает душу и пищевод — «Метаксы».
Вместе с нами плыла еще одна пара, наши друзья, и мы оказались чуть ли не единственными "русскими" на всем корабле.
Наш рейс выходил в море из порта Ашдода, и пока наши дамы прихорашивались, мы с Маркусом, уже принявшие вожделенный аперитив для возбуждения аппетита, поднялись на палубу подышать свежим воздухом.
В смысле, покурить.
Палуба вела себя странно.
Слегка подтанцовывала, крутилась и даже нервно вздрагивала.
Горизонт с вечерними огнями Ашдода норовил подыгрывать палубе.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Я, слегка обеспокоенный (и уже не столько аперитивом, сколько реальностью), спросил:
— А не шторм ли это?
— Нет, ну что ты, это, видимо, легкий бриз! — жизнерадостный Маркус был конченым оптимистом.
Но это не был "бриз", даже не близко.
Мы кое-как добрались до кают — комфортабельных, как нам обещали в буклете. Правда, в буклете не уточнялось, что в режиме качки «пять баллов из десяти» всё внутри превращается в аттракцион «Адская каруселька».
Нам предстояло принять душ, переодеться и выйти к ужину — согласно дресс-коду.
Впрочем, пока я размышлял над выбором галстука, моя бедная супруга уже лежала распластанной на койке, как античная героиня, только без трагической музыки — но с трагическим лицом.
— Скажи честно… это шторм? — прошептала она с тем выражением, с каким обычно спрашивают: «Ты изменял мне?» …
— Маркус утверждает, что это бриз, — ответил я бодро, как мог, и в тот же момент демонстративно едва не вылетел в иллюминатор — судно решило добавить пару эффектных пируэтов.
Супруга молча — но стремительно и решительно — оттолкнула меня, будто я был дверцей шкафа на её пути к спасению, и, побив олимпийский рекорд, метнулась к унитазу, чтобы обсудить с ним последние новости.
Выждав театральную паузу и услышав временное затишье в буре, я осмелился спросить:
— То есть… на ужин ты, видимо, не пойдешь?
Из-за перегородки раздался голос, полный боли, упрека и слабой надежды, что я наконец стану умнее:
— Ты с ума сошёл?.. Меня всё время тошнит…
Ужин, надо признаться, терял свою актуальность. Особенно в сочетании с ароматами свежего «бриза» и фоном из звуков борьбы организма за выживание.
Зато я наконец-то постиг великую тайну: зачем рядом с унитазом в стене находится длинная вертикальная ручка.
Это не просто инженерная деталь — это философия выживания.
Никакой Супермен не смог бы без ее помощи осуществить элементарную физиологическую акцию при такой качке…
В душевой кабинке, однако, такой спасительной опции не предусмотрели и, соответственно, от вожделенной гигиенической процедуры пришлось отказаться.
Вместо этого я решил прилечь и практически сразу понял, что допустил фатальную ошибку.
Съеденный ранним утром завтрак теннисным мячиком перекатывался внутри меня от затылка к ступням и обратно.
Судя по всему, он всерьез обдумывал возможность повторного выхода в мир, но в более экспрессивной форме.
Лежать оказалось ещё опаснее, чем стоять. Стоять — вообще невозможно.
Я медленно начал понимать: этот круиз либо закалит мой характер, либо окончательно разобьет мою веру в туризм.
Примерно через полчаса эпической качки, коллективных криков отчаяния, а также бурной и громкой жизнедеятельности всех пассажиров и экипажа, доносившихся через тонкие перегородки, в нашу каюту постучали.
За дверью обнаружилась, по крайней мере, чета герцогов Уэссекских: Маркус чуть ли не в смокинге, будто бы это не его минуту назад мотало по кораблю, а он просто немного размялся перед раутом.
Под руку с ним — Марианна, в длинном вечернем платье, с причёской, стойкой к урагану и водометам.
Но не успел я выдохнуть от изумления, как этот денди отодвинул меня с вежливостью бульдозера и прямой наводкой метнулся к нашему многострадальному унитазу.
— Ваша светлость нуждается в помощи? — осведомился я вежливо, глядя ему в удаляющуюся спину, которая дрожала словно от бурного внутреннего протеста.
Маркус не ответил, он был занят чем-то, что напоминало выкрикивание названия одной экзотической страны и звучало как: " БУР-Р-Р-КИНА-А-А — А ФАС-С-СО"…
Раздавалось гулкое эхо, отражающееся от всех поверхностей корабля и вызывавшее некоторую оторопь у всех слышавших.
А Марианна, не моргнув и глазом, с гордостью ветерана морских баталий, сообщила:
— Меня уже шесть раз стошнило. Я готова к седьмому.
Сказано это было с таким достоинством, что я невольно представил, как где-то на горизонте заиграл гимн, а корабельные пушки отсалютовали величественным залпом.
Кое-как придя в себя, мы устроили экстренное заседание нашего мини-штаба прямо у коек.
После бурных, но коротких дебатов совет единогласно постановил:
1). Ужин — отменить.
2). Каждый расползается по каютам.
3). Цель — дожить хотя бы до утра.
4). Кто выживет — тот молодец.
Корабль, казалось, скрипел от страдания вместе с нами.
И вот — утро.
Море, насытившись нашими страданиями, успокоилось. Волны перестали устраивать сальто, а горизонт — подмигивать из-под палубы.
Первые зомби начали выползать наружу.
Они были бледны, медлительны, с пустыми глазами, но живы.
Пассажиры. Экипаж. Бармены. Даже капитан, казавшийся пострадавшим больше всех.
Корабль-призрак потихоньку оживал.
По палубам ползли тени бывших людей, теперь заново познающих радость не шаткой поверхности под ногами.
И где-то вдалеке — на горизонте — наконец появлялись очертания суши.
Моя супруга, поддерживаемая мной с нежностью и осторожностью, как хрустальная ваза, пережившая землетрясение, выползла на палубу и жадно вдохнула свежий морской воздух.
Словно это был первый кислород в её жизни — или последний, если судить по глазам.
— Самолётом… вертолётом… дельтапланом… чем хочешь и как хочешь, но верни меня домой, — жалобно прошептала она, — я больше не выдержу.
А стоявшая рядом с нами дама с участием, интимно прошептала ей на ухо:
— Милочка, вы напрасно надели зеленую кофточку, она сливается с цветом вашего лица!
Тут даже я сделал шаг в сторону — на всякий случай, чтобы не попасть под раздачу. Но супруга была слишком слаба для возмездия. Пока.
Вечером того же дня греческий ансамбль исполнил в нашу честь единственную известную им русскую песню — "Владимирский централ"…
И, к слову, всё оставшееся путешествие, каждый вечер, при нашем входе в ресторан, они прерывали любую исполняемую ими в этот момент композицию и заводили с энтузиазмом "Централ". Видимо, из-за уважения к России, к которой мы не имели никакого отношения.
Оставшаяся часть круиза прошла вполне достойно, без штормов и без надрывов.
Мы ели, гуляли, восхищались прекрасной Грецией — её белыми домиками, бирюзовым морем и развалинами, которые выглядели лучше, чем некоторые наши новостройки.
Мы были молоды, беспечны, и, несмотря на начало в духе фильма-катастрофы, это путешествие запомнилось как одно из самых ярких.
А воспоминания о нём до сих пор греют душу. Даже если кто-то при этом начинает напевать:
— Владимирский централ… ветер северный…
Но это, как говорится, совсем другая история.
"Израиль, 90-е. Как это было"
