Когда началась война Мирьям было восемь лет. На одной из немногих сохранившихся довоенных фотографий круглолицая девочка с аккуратной стрижкой и большим бантом серьезно смотрит в объектив
Элеонора ХРИЗМАН
Фотографии предоставлены Мирьям Друх
28 декабря 1995 года. Бабочки в животе Мирьям не просто порхают, они мечутся, не могут найти себе места.
«Самолет, в котором прилетели Степа и его сын Юрий уже должен приземлиться. Они прилетели в Израиль, ко мне».
«Мама, сядь, я принесу тебе что-нибудь попить! Кофе, как обычно?» — голос Анат, моей дочери, звучит откуда-то издалека.
— Как хорошо, что она поехала со мной в аэропорт, ее присутствие действует успокаивающе, но то волнение, которое я сейчас испытываю, сложно перебороть. Анат не знакома со Степой, она знает его только по моим рассказам. А я…я совсем не знаю Юрия, ведь Степе, когда я увидела его впервые было что-то около двадцати…И это было, страшно сказать, 54 года назад».
На табло аэропорта Бен-Гурион, отстраненно констатирующем периодичность авиасообщения Израиля с другими странами, мигает строчка «рейс из Киева прибыл по расписанию». Мирьям не может скрыть своего волнения, ей не сидится на месте, руки дрожат. Еще сложнее справиться с воспоминаниями…
Когда началась война Мирьям было восемь лет. На одной из немногих сохранившихся довоенных фотографий круглолицая девочка с аккуратной стрижкой и большим бантом серьезно смотрит в объектив. Темное платье украшает белый (наверное, хорошо накрахмаленный) ажурный воротник, пухлые ручки, сложенные по-школьному строго, лежат на книге. А глаза, глаза глядят как-то слишком серьезно для восьмилетнего ребенка. Сказать, что девочка предвидит, что ей предстоит пережить в будущем, было бы наверное, спекуляцией на историческом материале, хотя…И на общей фотографии с родителями старшим братом и сестрой, она не улыбается.
"Кто останется в живых?" "Как все будет?" – эти и подобные им вопросы я слышала снова и снова в гетто Дубно, в 1942 году.
Однажды, когда мы с отцом шли по улице, его кто-то спросил: "Что с нами будет? Чем это кончится?" "Трупами!" — был его ответ.
Отцовские слова были пророческими. «После этого немцы начали убивать группами: на Песах фашисты убили что-то около пяти тысяч людей».
— Видимо, эта фраза, — вспоминает Мирьям, — и желание выжить заставили меня думать о том, как избежать этой участи. А еще она слышала разговор взрослых женщин: матери подруг Ханы, ее старшей сестры, спорили, чья дочь больше похожа на христианку, у кого волосы светлее и нос курносее? И она, маленькая пухлая девочка, круглолицая и улыбчивая, с темнорусыми волосами – еврейская девочка, успевшая закончить только два класса, стала думать, что может быть, ей все-таки удастся избежать общей участи.
— Мирьям, когда это точно случилось, массовое убийство..?
— Когда я родилась, Дубны были польским городом, потом в 1939-м году территории передали России, а в 1941 году пришли немцы. Весь год мы с семьей были в гетто, до 1942-го. После массового убийства родители сумели отослать меня к священнику в качестве пастушки. Я стала украинкой, одевалась как украинские девочки и пасла двух коров.
Родители Мирьям ходили на работу за пределы гетто, а она оставалась в комнате, в которую их переселили после раздела гетто на две части: одну – для работающих, приносящих пользу, а другую – для неработающих. Иногда родители брали ее с собой на работу, тайно проводя в толпе через ворота гетто. Толпу эту сопровождали евреи с короткой и толстой дубинкой на запястье и вооруженные немцы.
Впервые своего спасителя Манечка увидела в гетто: «Это был высокий красивый мужчина, в сутане (Игнатий Грогуль был священником — авт.), смотрел на меня по-доброму». Девочка еще точно не понимала, что происходит, но так как отец говорил ей, что она должна уйти, седьмым чувством ощутила, что должна пойти с этим незнакомым человеком.
«Толпа прибывших выплеснулась в зал ожидания, и она обратила внимание на пожилого человека в меховой шапке. Рядом с ним шагал молодой человек в длинном пальто, толкая впереди себя тележку с тяжелым багажом. В руках у пожилого мужчины были сумка и пластиковый пакет».
— Мое сердце забилось слишком сильно, я поняла, что вот они, приехали!
Еще через некоторое время Мирьям почувствовала, что сжимает чьи-то руки и плачет. Время, как будто, остановилось…
— А ти не така гарна дівчина, як на фотографії, яку ти нам послала, — услышала Мирьям. В такси до Хайфы она пыталась привыкнуть к мысли, что сидящий рядом с ней пожилой мужчина тот самый Степа, рослый, симпатичный парень, на которого она любила смотреть. «Его подруга Катя была ему под стать, одним словом, красивая пара. Перед тем, как заснуть мы долго разговаривали, пока не приходила его мать Варвара и не отправляла нас спать».
Сегодняшний Степа был не таким многословным. «Он мало говорил о прошлом, родителях, сестре. На вопросы журналиста отделывался односложными предложениями, и только, когда я попросила его поделиться впечатлениями о поездке в Израиль, разговорился», — Мирьям вспоминает об этом с улыбкой.
Больше всего Степана потрясло отношение в израильском консульстве в Киеве:
— К консульству мы приехали ранним утром, но перед зданием уже собралась большая толпа. Стоять в очереди займет много времени, опаздаем на самолет, я обратился к охраннику, объяснил причину нашей поездки в Израиль и показал медаль. Он скрылся за дверью и вернулся с важным чиновником, который тут же велел людям дать нам возможность пройти. Толпа расступилась, и мы с Юрой зашли в здание. Люди стояли и смотрели на нас, не понимая, что мы за важные гости такие. Мне стало неудобно, я покраснел. Внутри нам сразу же предложили сесть, отдохнуть, выпить воды и поесть. Вопрос с визами решился моментально. Сам консул вышел поприветствовать нас!
Церемония вручения медали и сертификата «Праведника народов мира" тоже проходила в Киеве. По неизвестной причине Мирьям не сообщили о времени проведения церемонии, и она не смогла присутствовать.
— Теперь тебя зовут Маруся, твоя мать живет в Харькове, а ты ходишь по селам и ищешь место пастушки, — сказал ей отец, протягивая новые документы. Затем ее отвели в лес, где уже ждала молоденькая крестьяночка. Они долго шли куда-то по лесной тропинке, а после выхода из леса Маруся продолжила путь одна.
"Я добралась до поля, на другом конце которого, на пригорке, увидела ряд домов с покатыми крышами. Я пошла в сторону этих домов, мои маленькие ноги все больше и больше увязали в грязи, и я с трудом их передвигала. Наконец, я вылезла из грязи, вступила на твердую почву и подошла к домам. Стала спрашивать у людей, не нужна ли кому пастушка".
Это была единственная фраза, которую Мирьям Якира знала по-украински. Ей указали на какой-то дом, и там уже увидела батюшку и его дочку Женю – ту самую девушку, которая вела ее через лес. Тогда же она познакомилась и с женой батюшки Варварой, а позже с их сыном Степой.
Маруся осталась в семье священника и стала потихоньку привыкать к своей новой жизни. Как и все деревенские девочки, она с самого утра и до позднего вечера копалась в огороде, работала в поле, пряла, ткала, красила ткани, выщипывала перья, набивала свиные колбасы, готовила сыр и масло и делала еще многое другое. Позже начала косить серпом пшеницу, и, конечно, выполняла работу пастушки.
— Один раз, а иногда и дважды в день, я выводила на пастбище двух черных коров. Поначалу я вся дрожала, особенно когда надо было стреножить корову с помощью толстой веревки. Однажды корова поддела меня рогом и подбросила вверх. На многие годы у меня оставался косой шрам, от верхней губы и до носа. Как-то мои коровы забрели к другим коровам, и я побежала за ними. Дети, которые пасли тех коров, начали кричать мне что-то на своем языке. Я же отвечала им знаками, как будто у меня болит горло.
С тех пор дети стали пасти коров вместе и подружились. Новые друзья Маруси пытались разговорить ее, расспрашивали, приглашали к ним домой, вместе пойти в церковь. А однажды одна из девочек рассказала о том, что ее родители были в городе и видели, как немцы убивают евреев и сбрасывают их с моста в реку. "Мы знаем, что ты еврейка, но мы тебя любим и не выдадим", — успокоила другая девочка, не представляя, что приходилось переживать маленькой пастушке каждый день и, что главные испытания ждали ее впереди.
Сначала Игнатий Грогуль часто ездил в Дубно и, возвращаясь, привозил привет от родителей, а один раз даже подарок привез: отрез черной шерстяной ткани, единственный презент, полученный им от отца. Со временем священник ездил все реже, и, возвращаясь, все меньше рассказывал. После одной из таких поездок он вернулся сам не свой. Ночью он рассказал жене о разговоре со своей родственницей, которая знала родителей Мирьям и устроила им встречу со священником. Женщина сообщила ему, что немцы расстреляли брата девочки и нашли у него в кармане записную книжку с адресами. Это значило, что семье священника грозит самое страшное: расстрел и разрушение дома. «Добрая» женщина посоветовала задушить «опасную гостью».
На следующий день все встали рано: в доме повисла тяжелая тишина, друг с другом не разговаривали. Мирьям подумала, что ей пора уходить, но жена священника не пустила ее.
«Она сказала мужу, что не может без меня – если я уйду, она уйдет вместе со мной, — вспоминает Мирьям. – Она плакала, а я стояла как каменная. После их разговора батюшка запряг лошадь в повозку и отправился в путь, к родственнице, чтобы сообщить ей, что меня у них уже нет».
Очень осложняло ситуацию и то, что из дома ушел Женин муж, который тоже был посвящен в тайну. А Степа с друзьями ушел в партизаны и возвращался домой только по ночам. И хотя он был очень осторожным и всегда, перед тем, как впустить друзей, делал Марусе знак, чтобы она успела забраться на печь, служившую ей постелью, каждый незнакомый звук пугал, превращая каждый день в ожидание смерти. На печи Маруся проводила много времени в одиночестве, постоянно думая о том, что ее ждет.
— Мозг работал, мысли мешались, образы сменяли друг друга. Я часто лежала с открытыми глазами и ждала смерти. Но так хотелось жить, прожить хотя бы еще час. Я боялась засыпать, а когда засыпала, видела жуткие, похожие на явь сны – немцы гонятся за мной, убивают, каждый раз по-разному. Но были сны, в которых все было позади – немцев больше нет, родители, мои старшие брат и сестра, все живы, а меня нет. Они ищут меня, а меня нет. Мне казалось, что время остановилось, — вспоминает Мирьям.
Единственное, что немного скрашивало жизнь девочки, это Библия, которую она читала при свете керосиновой лампы. Читая, она погружалась в другой мир, мир святых и монахов и их добрых дел. Иногда в ней просыпалась надежда — «может быть, Бог даст мне день, и еще день, а больше мне и не надо. Я верила в слова, часто повторяемые батюшкой :"Будет день – будет пища".
В 1996 году Степа и Юрий провели в Израиле десять дней. Все это время светило солнце, птицы выводили свои мелодичные трели, казалось, что природа старается понравиться гостям, приласкать их своим теплом, удивить радушием. Степа уже не надевал свою меховую шапку, он насвистывал старые украинские песни и с удовольствием гулял с Мирьям по Иерусалиму, навещал ее родственников, сидел в кафе. Юрию больше нравилось самому гулять по Святому городу с видеокамерой на плече.
Яэль Карми-Даниэли, «Маарив»: «74-летний Степан Грогуль и его сын Юрий прибыли на этой неделе в Израиль, чтобы принять участие в торжественной церемонии в «Яд ва-Шеме», у Мемориальной стены в Саду Праведников для увековечивания звания «Праведник народов мира», присвоенного семье Грогуль за героизм при спасении евреев в годы нацитской оккупации во время Второй Мировой войны».
— В Храме Гроба Господня, куда мы пришли вместе со Степой и Юрием, самым трогательным был момент, когда Степа вышел из склепа. Чувства переполняли его и казалось, что вокруг его головы светится нимб. Позже он признался мне, что впервые в жизни испытал такие потрясающие ощущения, и что он счастлив, что ему довелось испытать их.
На следующее утро, после того, как Грогули узнали о расстреле брата Маруси, девочка взяла приготовленный узелок, попрощалась с соседскими детьми и «отправилась в Харьков навестить мать». Где-то посредине леса ее догнала повозка с сеном, Маруся спряталась внутри и вернулась в деревню. С этого времени Марусю скрывали ото всех. Как только она поднималась на печь, стремянку тут же убирали. Если девочка спускалась вниз и ходила по дому, окна занавешивались, дверь запиралась. Когда собака лаяла при приближении постороннего, ее немедленно прятали.
Мирьям часто возвращается к одному воспоминанию: «В доме всегда оставался кто-то, чтобы присматривать за мной. И вот однажды собака громко залаяла, — она всегда предупреждала о приближении незнакомых людей — и мне сказали, что идут немцы. Я успела лишь забежать во внутреннюю комнату и залезть под кровать, покрытую ковром из цветной козьей шерсти, свисавшим почти до пола». А немцы уже были в комнате. Девятилетняя девочка тихо лежала, все больше прижимаясь к полу и стараясь слиться с ним, она видела черные сапоги нацистов, слышала их слова, казавшиеся грубее собачьего лая. Солдаты покрутились по дому, поискали и ушли ни с чем. Но страх еще долго не отпускал, превращая светлый день в ночной кошмар.
Прошло еще много времени, пока Маруся "вернулась" из поездки в Харков. В повозке, под сеном, священник отвез ее в лес и отправился дальше, а она пришла пешком, с подарками от матери. Она вернулась на свою прежнюю работу. Теперь она снова могла свободно ходить по деревне, наслаждаться солнцем и воздухом. Маруся уже хорошо говорила по-украински и отлично ладила с другими детьми, она бралась за любую работу. Но пока шла война, тишина была слишком обманчива. В один из дней в деревню въехали машины с немецкими солдатами. Они расположились в домах, и в доме у священника тоже. Они выглядели уставшими и потрепанными. Требовали еду, много еды. «Я накрывала для них на стол, подавала и убирала за ними. Только я их понимала – их язык похож на идиш. Они пытались заговорить со мной, но я не реагировала, как будто не понимаю. Однажды я услышала, как один немец говорит другому, что он по моим глазам видит, что я их понимаю, что, наверное, я еврейка».
Грогули очень испугались и решили бежать из дома. С наступлением вечера, все поспешили в лес…. Немцы заметили их и начали стрелять. Мирьям вспоминает: «Мы бежали в сторону леса, а пули свистели над нашими головами. Мне было трудно бежать, и они тащили меня. Я не помню, как долго мы прятались в лесу, кажется, несколько дней. У нас было немного еды, но я совсем не чувствовала голода». В деревню семья священника вернулась только после ухода немцев. Хозяйство было разорено, двери дома, свинарника и конюшни нараспашку, домашнюю скотину увели. Но все проходит, и понемногу жизнь вошла в свою колею. Священник начал ездить в город, иногда один, иногла с женой, а однажды даже взял с собой и Мирьям.
И вот как-то раз они решили сходить в на улицу Канторская, 5, где два с половиной года назад девочка жила с родителями, братом и сестрой. За родительским домом был дом моей бабушки, а за ним – дяди со стороны матери, теперь перед ними было пустое место – серое небо, а под ногами поделенный на участки огород. Через дорогу, на улице Старая, по-прежнему все еще стоял большой каменный дом второй бабушки, Шифры, и дяди со стороны отца. Когда священник с девочкой зашли в дом, ее с трудом узнали — худая, в черном, длинном холщовом платье, в грубых сапогах на ногах, в низко повязанном, закрывавшем глаза платке, полуодичавшая, почти не говорящая девочка.
— Когда мы вышли от них и отправились в село, к матушке, к моим коровам и священному писанию, я точно знала "кто останется в живых" и "как".
Война закончилась, но семья священника не хотела расставаться с девочкой, которую они полюбили как родную дочь. И все же, через некоторое время Мирьям разыскал двоюродный брат по отцу, которого звали Элиягу Якира, он был врачом. Так в жизни моей собеседницы появился еще один Игнатий ( так звали священника, и так по-польски называли кузена-врача – авт.), вместе с которым она и добралась до Израиля. У Элиягу Якира была молодая жена и он работал главным врачом еврейской больницы в Ровно, в сорока километрах от Дубно. Там они жили вместе до того, как перебрались в Польшу.
— Мирьям, в каком году это было?
— Когда война закончилась.. Я, к сожалению, не так хорошо ориентируюсь во времени, но это было примерно через полгода после того, как пришли русские. Потом мы поехали в Лодзь, где Элиягу опять стал главным врачом больницы. Он записал меня как дочь и дал мне свою фамилию. И там мы жили до 1946 года. Потом туда приехали посланцы из Израиля и тайно переправили нас в Чехословакию, а оттуда в Австрию в лагерь для перемещенных лиц. В лагере мы находились до 1949 года, там я выучила иврит. И тогда уже мы все вместе приехали в Израиль. Здесь у Элиягу родилось трое детей, с которыми мы поддерживаем прекрасные отношения. Кстати, младший Шимек принимал нас с моими гостями с Украины у себя в Иерусалиме.
В Израиле Мирьям Якира получила профессию дипломированной медсестры. Она работала замдиректора школы медсестер больницы «Ротшильд» в Хайфе, и через ее руки прошло очень много учеников. Ее знание русского языка понадобилось, когда начали приезжать репатрианты из России. Коренные израильтяне не знали русского языка, но директор школы Сара Абир и ее заместитель Мирьям Друх помогали репатриантам справиться с первыми трудностями на «исторической» родине. В Израиле есть много медсестер и медбратьев, учившихся в больнице «Ротшильд».
Мирьям не забыла о своих спасителях и обратилась в мемориальный комплекс «Яд ва-Шем», чтобы оформить все необходимые документы для признания семьи Грогулей «праведниками народов мира». И в 1995 году Степа с Юрием приехали в Израиль, чтобы принять участие в торжественной церемонии увековечивания имен праведников.
После визита Степы и его сына прошло еще пятнадцать лет пока Мирьям смогла собраться с духом и поехать в Дубно. В 2010 году она взяла с собой двух своих дочерей Анат и Офиру – она сейчас живет в Америке — и отправилась «туда», в ту деревню, с которой было связано так много воспоминаний, которые только недавно стали выливаться на бумагу, складываться в рассказы.
— Годами я не могла заставить себя даже поговорить на эту тему, а сейчас я пытаюсь писать об этом. Я стала говорить об этом только после того, как пошла в литературный кружок при хайфском ВИЦО. К нам в кружок ходят две женщины, выжившие в Катастрофе, остальные «сабры». Мы пишем рассказы под руководством потрясающей Хагит Ротштайн. Мы вместе обсуждаем рассказы, исправляем ошибки в иврите. Благодаря этому я открылась и начала писать, говорить о своих впечатлениях, делиться своим опытом.
Два года назад Мирьям Друх побывала на съезде детей, выживших в Катастрофе, который проходил в Варшаве. Там собралось триста человек. В октябре 2012 года она приняла участие в международном съезде, проходившем в американском городе Кливленд, на который собралось уже 550 детей, выживших в Катастрофе. По следам съезда должна выйти книга, сборник воспоминаний участников съезда и среди них воспоминания Мирьям под названием «Этические нормы» на английском языке. В мире и, в частности, в Америке придают большое значение сохранению памяти о Катастрофе, тем более, что тех, кто были взрослыми во время войны, к сожалению, остается все меньше и меньше. Живые свидетели тех ужасных событий – те, кто были тогда детьми. И в Израиле существует организация «Еш», специализирующаяся на этой теме.
Поездка с дочерьми в Дубно стала для Мирьям в определенном отношении поворотной точкой, а, вернее, точкой возврата. Она вернулась в дом, ставший для нее убежищем, где она пережила войну, окруженная любовью священника и его семьи.
— Разве во время войны фашисты не разрушили дом священника?
— Нет, дом священника не был разрушен, он находился в деревне, которая называлась Великие Загорцы. Потом Грогули разобрали дом и перенесли его в Дубно, поэтому, когда мы с дочерьми приехали туда, я как будто попала в прошлое. Это был абсолютно тот же дом, тот же колодец. Первое, что приковало мой взгляд – это дверь в дом, и мои руки опять повернули деревянную ручку, прямо, как 68 лет назад. Только сейчас это были руки пожилой женщины, матери, бабушки, а не нежные ручки маленькой, девятилетней Маруси, пастушки двух коров. Кровь застыла в моих жилах, но не от страха, как тогда, а от переполнявших меня трогательных чувств. Неужели это тот же самый дом?! Я зашла внутрь: те же самые комнаты, окно. Та же самая узкая железная кровать Степы стоит на том же месте, около той же стены, а напротив печь. Та самая русская печь, на которой я пряталась от людей, проводила много часов.
Мирьям искала свою лежанку, но ее уже не было. К сожалению, не было уже и Степы. «Он умер здесь, на своей кровати», — рассказала его жена Гала.
Во дворе ждали девять человек – взрослые и дети, потомки батюшки Игнатия и его жены Варвары, которые навсегда стали для Мирьям родными людьми. Все было как в настоящей семье после долгой разлуки: обнялись, всплакнули, сфотографировалились на память. Мирьям с Анат и Офирой провели в Дубно неделю, и все это время Грогули постоянно были с ними, помогая восстановить историю спасения маленькой еврейской девочки. Молодое поколение – все, кроме Галы родились уже после войны – внимательно слушали Мирьям. Ее рассказы о мужестве деда и бабушки казались им чем-то далеким, почти фантастикой, но тем не менее они внимательно слушали и просили подробностей, им хотелось знать еще.
— «Многие люди живут с угрызениями совести», — прошептала Гала, и я поняла, что она имеет в виду, но, главное, что я знала, что благодаря батюшке и Варваре живу я и живут две мои дочери. Ведь остальные из моей семьи были убиты нацистами.
А в этом году у Мирьям Друх в гостях побывали Юрий с женой Лией и двумя внуками – четвертое поколение семьи Грогулей. Разговор с гостями Мирьям порадовал той неподдельной теплотой, с которой они отзывались об Израиле, о людях, встреченных на Святой Земле, восхищением, с которым и Юрий, и его жена Лия, и их внуки говорили о нашей стране.
— Отличается Израиль от Украины?
Лия: «Очень многим. Красиво, чисто, всего за 70 лет люди такую страну построили. У нас такие земли на Украине, мы тоже должны жить хорошо. Но больше всего меня поразило отношение к пожилым людям, тут пенсионерам – дорога! Недавно приезжала подруга Мирьям, познакомиться, посидеть с нами. Ей 80 лет, а как она выглядит. Сама машину водит! Хорошие условия в Израиле для пожилых людей…»
Артур, внук Юрия, студент медицинского колледжа откровенно признался бабушке: «Я бы тут жить хотел!» Младшей внучке пятикласснице Юле очень понравился Иерусалим, Храм Гроба Господня, Мертвое море. Насчет Иерусалима все Грогули единодушны, а общее мнение выражает Лия, самая благодарная собеседница:
— Я совсем другим представляла…Иерусалим. Святые места…мы, христиане всегда стремимся в этот город, хотим увидеть Храм. Знаете, это даже словами не передать. Стою в Храме, мурашки по коже, я думаю, кто бы ущипнул, тут я или нет, или это сон. Схождение Благодатного огня я видела по телевизору, а тут сама нахожусь в том месте, где все это происходит. Мы мечтали об этом всю жизнь! Боже, сколько впечатлений….И как я счастлива, что в 60 лет я сюда все-таки попала, и что мы встретились, и что Мирьям нас нашла. Очень много впечатлений, хотелось и плакать, и смеяться, какое-то живое вдохновение!!!
К подвигу своих деда и бабки, о котором он знает только по рассказам отца, Юрий относится с уважением: «У нас много было людей, которые спасали евреев. А дед священником был, и любовь к ближнему – одна из главных заповедей! К сожалению, церковь в Загорцах, в которой служил Игнатий Грогуль была разрушена при Советах, правда, теперь восстановили».
Жена Юрия Лия наиболее эмоциональна в своей оценке исторических событий: «История потрясающая, это же нужно было выжить в то время. Как Мирьям прятали в течение трех лет, как смогли спасти девочку, и никто не догадался. Это было сложно, так как люди есть люди: там, где знают двое – все знают. Игнатий вывозил ее в лес — я дедушку еще застала, ему было 78 лет, когда он умер – вывозил селом, чтобы все видели, что она уезжает. И потом подъезжал к лесу, ховал ее под хмыс, а к вечеру тихонько привозил, и дома прятал ее так, чтобы никто не видел. Чтобы даже из родни никто не видел. А родня-то большая была: как у бабушки Варвары было пять сестер, так и у дедушки было пять братьев. И никто ничего не знал, что она (Мирьям) действительно находится там. Батько наш Степан рассказывал, что у нее очень длинные красивые косы были. Надо было заплетать, ухаживать за ними. Но главное, что все обошлось, и у нас сейчас есть в Израиле родные люди. Мирьям так и говорит – вы моя родня!
По Иерусалиму гостей Мирьям Друх водил один из лучших русскоязычных гидов Михаил Король – настоящий король гидов, автор путеводителей «Королевские прогулки по Иерусалиму» и «33 прогулки по Иерусалиму», а также монографии «Храм Гроба Господня», первой и единственной пока на русском языке книги, посвященной основной христианской святыне:
— Экскурсию по Иерусалиму для Мирьям и ее необычных гостей можно было бы назвать абсолютно рядовой и ничем не запоминающейся для экскурсовода, сутками не вылезающего из «достопримечательностей Старого города», если бы не посещение Яд ва-Шем, мемориального комплекса жертв Катастрофы, где притихшие праправнуки священника Игнатия Грогуля в буквальном смысле почувствовали связь с историей, прикоснувшись к мраморной плите с именами своих предков, Праведников мира…
Когда Степа и Юрий вернулись домой, Мирьям разложила на столе скатерть, привезенную Степаном. Скатерть вышивала правнучка священника Игнатия и его жены Варвары. Скатерть отлично накрахмалена, пахнет свежестью. Мирьям раскладывает на новой скатерти старые письма, от 1946-49 годов, полученные в Австрии, и более поздние. С годами бумага пожелтела, листы потрепаны, но почерк все еще понятен. Она читает по-украински:
"Маруся! Постарайся описать историю своего спасения, которая войдет в общую историю евреев. Эту историю будут читать из поколения в поколение. Насколько мне известно, из всех евреев, живших в наших местах, после прихода нацистов выжило всего 108 человек". (Игнатий Васильевич Грогуль, 11 апреля 1964 года)
В их городе было 14 тысяч евреев, выжило 108, и она – Мирьям Друх, урожденная Якира – среди них…
В статье использованы цитаты из рассказа Мирьям Друх «Этические нормы» и воспоминания Мирьям, задокументированные работниками музейного комплекса «Яд ва-Шем» в апреле 1991 года
"Силуэт"
Великолепно написано. История потрясающая. Автору мегалайк!