К вопросу о всепобеждающем советском интернационализме
Марина ЯНОВСКАЯ
Только что прочла публикацию Рами Юдовина "Перекличка по национальностям" о том, как в советской школе в классных журналах учителя регистрировали национальность учеников, а еще и нередко в начале учебного года уточняли "пятую графу" во время переклички. При упоминании слова "еврей" реакция была, мягко говоря, нездоровой. Так было и в Ленинграде, естественно, тоже. Во всяком случае там, где я училась.
Хочу поведать несколько эпизодов из жизни — моей и моих близких.
О том, что я еврейка, узнала рано, лет в 5-6. Дома родители и бабуся Сима объясняли мне, кто такие евреи, какой вклад они внесли в историю человечества, и кто я есть. Относилась к этому спокойно.
В первом классе мы на переменках ходили парами по кругу в коридоре. Не помню, с кем я была в паре. Был в классе мальчик Коля Кашурин, его мама работала дворником. Когда он со своей парой проходил мимо меня, то произносил, картавя:
"Евгейка".
Сначала я молчала, а потом до меня дошло, и я ответила:
"А ты русский".
Уже на следующем повороте он молчал.
Я была кудрявой (желающие проявить свое особое отношение называли "кучерявая"), с 10 лет в очках, в руках нотная папка. Типичная еврейская девочка.
Классе в 6-м моя одноклассница попросила у меня какой-то предмет (не помню, что). Дело было в гардеробе. Я не дала (просто не захотела). Тут же услышала от нее "жидовка". Девочка была выше меня на голову и крупнее. Я вцепилась ей в волосы и разодрала меховую шапку в клочья. Она от неожиданности отпрянула и даже не дала мне сдачи.
Дело кончилось тем, что учительница вызвала родителей, пришла моя бабуся, ей было велено починить шапку. Она чинила и приговаривала нечто вроде "вот не надо было тебе так делать", а мне слышалось затаенное одобрение.
Мой покойный отец, Иосиф Юльевич Глозман, ветеран Великой Отечественной, инвалид, 10 последних лет прожил в Израиле. Однажды (мне было лет 12) он вернулся домой весь белый от ярости. Они с мамой ехали в автобусе, и какая-то пьянь мужского пола, увидев их, прицепилась к евреям:
"Вот они, жиды, в Ташкенте отсиживались, а я — (бьёт себя в грудь) — воевал на войне!".
Отец, кипя от ярости, стал продвигаться к алкашу, но мама силой вытащила его из автобуса.
У меня с младшим братом разница в возрасте 9,5 лет. Когда он был маленьким, я иной раз отводила его в садик. Вот однажды мы идём, ему два годика, он маленький, хорошенький такой, упирается, всхлипывает — ну не хочет он в садик! Я его тащу упрямо — мне же надо ещё и в школу успеть. Тут от углового магазина отделяется мужичок, пьяный в хлам (8 утра!), на полусогнутых подползает к нам и на всю улицу:
"Ах ты жидовская морда ты ж ребёнка чево тащишь"… и т.д.
Ребёнок испуганно замолчал, а я, беспомощно дрожа от ненависти и боясь за дитятю, поволокла его дальше…
Мой муж Михаил Яновский (только что отметили 45 лет совместной жизни!) жил на Расстанной улице, в самом сердце уголовного района. И он, и его старший брат Григорий были каждый единственным евреем в своем классе. Кудрявые еврейские мальчики, старший учился на виолончели, младший на скрипке — о ужас! — имели много проблем. Миша даже учился боксу, дошел до третьего разряда.
Много лет спустя, когда Миша работал в Государственном Камерном оркестре под управлением Эдуарда Серова, музыканты были на гастролях где-то в глубине России. Почему-то в гостинице на регистрации у них потребовали записать свою национальность. Как вы понимаете, многие музыканты были евреями. И тут один оркестрант подал идею:
"А давайте все запишемся евреями".
Все с восторгом поддержали, за исключением одного. Этот один под давлением всё же написал "еврей", но рядом в скобках добавил "русский". Дама на ресепшен была потрясена настолько, что кому-то позвонила и спросила, не из Израиля ли этот оркестр.
Наш старший сын, ныне преподаватель английского в сети "Wall Street", учился в музыкальной школе на скрипке. Однажды он выходил из общеобразовательной школы, и тут к нему подбежал мальчишка из другого класса и ударил ногой в пах. Толик успел закрыться рукой, и тот сломал ему кисть. Мальчишку учителя "не нашли"…
Будучи в 9-м классе, Толик подрабатывал вожатым на каникулах. Однажды слегка сцепился с другим парнем. Оба пошли смывать следы драки в туалет. Толик снял очки и наклонился над краном, и тут парень, стоявший рядом, сказал:
"А, так ты еврей! Если бы я сразу увидел, я б тебе ещё не так врезал!"
И, наконец, наш младший, которому было 9 лет в момент нашего исчезновения из СССР. Он уже учился в 3-м классе, в приличной школе, классной учительницей была бывшая балерина. У него были друзья, имён уже не помню. Они общались, бывали и у нас, мы знали их родителей. В один прекрасный день Лёня пришёл домой и сообщил, что его друзья стали называть его "еврей". Я спокойно прокомментировала:
"Ты и на самом деле еврей, как мы все".
Собственно, он это и так знал. Но дело не кончилось только "определением национальности". Парни стали лезть на Лёньку с кулаками. К тому времени мы уже почти сидели на чемоданах. Несколько дней ребёнок просидел дома. Учительница позвонила, чтобы узнать, что случилось. Я спокойно объяснила ей, в чём дело, и сообщила, что Лёня больше не придёт в школу.
"Ах, я понимаю, я рада за вас", — такова была её реакция.
ОТ РЕДАКЦИИ
Любая наша публикация об антисемитизме в СССР обязательно вызывает отклики, в которых от нас требуют не очернять советскую действительность. В том числе с такими призывами обращаются и евреи. Кому-то, быть может, везло, и они не сталкивались с юдофобией — как государственной, так и с бытовой. Но у большинства есть свои воспоминания о всепобеждающем советском интернационализме, который оставил болезненный след на наших сердцах. И никто не имеет права заставлять нас забывать о мрачных страницах нашего бытия.
