Холокостно-танцевальная фантасмагория
Марьян БЕЛЕНЬКИЙ (1950-2022)
— Кто тут Беленький? Это ты танцами занимался?
Эсэсовцы в бараки обычно не заходят. Брезгуют. Грязь, вонь, да еще заразу какую можно подхватить. Всем занимаются лагерные капо из самих заключенных. Чтоб эсэсовец, да еще женщина, зашла в барак, — на это нужна существенная причина.
Фрау Илзе называли ходячей смертью. С кнутом она не расставалась, по-моему, даже во сне. Особенно доставалось от нее молодым и красивым заключенным женщинам. Впрочем, попав в лагерь, они быстро переставали быть молодыми и красивыми. Войдя в раж, шарфюрер Илзе могла и до смерти засечь.
— Да какой из меня танцор, фрау шарфюрер? На меня посмотрите. Я ведь уже доходяга, не сегодня-завтра в крематорий. Скелет один. Да и воняю я. Раны гниют, чирьи, зубы гнилые. За блох и вшей я уже молчу.
— Ладно, не прибедняйся. Видела я на ютубе, как ты сальсу танцуешь. Еще видео есть у тебя?
— Откуда, фрау шарфюрер. Мобильники же забрали.
— Ладно, у меня в конторе комп стоит. Пошли, покажешь.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
* * *
— Значит так. Смотрела я твои видео на ютубе. Танцор ты классный, хоть и еврей. Оформляю тебя на две недели в больницу. Лечение, душ, усиленное питание. Теперь — заруби себе на своем жидовском шнобеле. Ты больше не еврей. Ты — немец из Риги, фольксдойче. Сидишь за кражу. Вместо желтой звезды у тебя на лагерной робе будет синий треугольник. Я уже заплатила, кому надо.
— Спасибо, фрау Илзе. Век за вас буду нашего еврейского бога молить. А мне что делать?
— Поправляйся, приходи в форму. После обеда я к тебе буду приходить, репетировать. Dile que no не забыл еще?
— О чем вы говорите, фрау Илзе! Это же детский сад. Я, если на то пошло, и exibela complicado еще сделаю.
* * *
— Ну, на человека стал похож. В воскресенье поедем в Берлин, в сальса-клуб.
— В чем, извиняюсь, фрау Илзе? В лагерной робе?
— Ладно, поедешь с водителем в берлинский магазин одежды для танцев. Его, по-моему, еще не разбомбили. Купишь все, что надо, я своей «визой» оплачу.
Каждую субботу мы ездили с фрау Илзе в сальса-клуб. Партнершей она была прекрасной. Ловила с полужеста. Знала, что я буду делать еще до того, как я это знал.
Возвращаясь в лагерь, я сдавал свой комбинезон для танцев на склад, и надевал снова лагерную робу. Жил я в немецком бараке, на работу не ходил. Еду мне приносили из офицерской кухни.
* * *
Когда американцы нас освободили, фрау Илзе уже в лагере не было. Успела слинять. В Палестину меня отправлять не хотели — у меня же немецкие документы. Пришлось долго доказывать, что я таки еврей.
* * *
А недавно послали меня от фирмы по уходу за пожилыми в дорогой престижный дом престарелых. Да это только называется дом престарелых, на самом деле — дорогая престижная гостиница. Постояльцев там занимают с утра до вечера — танцы, теннис, лекции всякие, концерты, кино, вино, домино. Я с грустью думал, что денег на такую жизнь у меня в старости не хватит. И тут — глазам своим не верю: фрау Илзе!
Ну да, она лет на 20 старше меня была. Значит, ей сейчас под 90. Выглядит ухоженной, впрочем, как и все здесь. Старухами их назвать язык не повернется.
— Помнишь меня? Как мы отжигали в Берлине? Слушай, ты это… никому не говори, ладно?
— А как вы сюда попали?
— После войны в Германии был такой бардак, словом, я записала себе отца-еврея. Я теперь жертва Холокоста. Пенсию из Германии получаю. Иди знай, что евреем окажется выгодно быть. Если узнают… мне конец.
Я, как гражданин Израиля, должен немедленно известить наши власти…
А ведь она мне жизнь спасла….
Что же делать?
… На этом месте я проснулся.
